— Ты вроде бы собирался сегодня в колхоз поехать? — оправдываясь, мягко улыбнулась она.
— Ну и вид у тебя, — усмехнулся Ханов. — Всё лицо в мыле. И полотенцем зачем-то повязалась. Мало у тебя платков, что ли?
— Это не страшно, что в мыле, — сказала Шекер, утираясь краем полотенца, и снова улыбнулась. — А ест ты почему сегодня такой бледный? Если болит голова, я мигом заварю чай.
— Нет, в чае пока нужды нет. Ты лучше поторопись с обедом.
— Тогда немножко потерпи.
Шекер опять исчезла и вскоре появилась с большим блюдом пельменей. Кроме того, она успела заплести косы, переодеться и вообще привести себя в порядок.
— Вот теперь — совсем другое дело, — восхищённый видом жены, воскликнул он.
— Ты о чём, о пельменях? — кокетливо поинтересовалась она.
— Сама знаешь о чём, моя Шекер! — засмеялся Ханов. — Только почему-то я не вижу коньяка. Мне ведь тогда много принесли. Разве уже кончился?
— Ещё надолго хватит.
— Давай, если так. Выпью сто граммов за твоё здоровье!
Но выпил он раза в три больше и умял миску жирных пельменей. Покончив с едой, развалился на мягком диване.
— Ночью разбудишь меня в час, моя Шекер! Слышишь, ровно в час!
Шекер, сидевшая в сторонке, словно гостья, улыбнулась и робко заметила:
— Куда ты собрался на ночь глядя? Завтра выходной. Мог бы как все люди отдохнуть с божьей помощью, полежать спокойно.
— Я ко всем людям не имею отношения. Пора бы уже тебе понять, моя Шекер, за кем ты замужем. У меня дел по горло, соображаешь — дел! Надо съездить в пустыню, посмотреть, в каком состоянии скот.
— А как же другие? Разве Мухаммед Карлыев ниже тебя? Он тоже много работает, но и для семьи находит время, А ты всегда в дороге. Я-то понимаю — скот для тебя только повод. А на уме — охота.
— Ты что, хочешь, чтобы я не ездил?
Вместо ответа она понурила голову.
— Та-ак! — укоризненно протянул Ханов. — Просто не хочется видеть тебя, когда ты вот так сидишь с опущенным лицом. Ну, не надо, Шекер. Я ведь не Карлыев, чтобы невылазно торчать дома. Каждый человек устроен по-своему. Я — охотник. Без хлеба, без соли я бы ещё мог прожить, а вот без охоты меня тоска сгрызёт… Ты не должна, моя Шекер, делать вид, будто тебя не любят. Даже противно смотреть.
Сколько бы ни повторял Ханов слово «люблю», Шекер с недавних пор явственно ощущала какой-то холодок со стороны мужа. А ведь она-то любила его больше всех на свете.
Ханов женился поздно. Шекер была на пятнадцать лет моложе. Образованием она не блистала, но миловидностью и рассудительностью выгодно выделялась среди своих сверстниц. И ростом удалась, и лицом. Да и ковровщицей слыла искусной. Правда, с тех пор, как встретилась с Каландаром, она уже не брала в руки дарак, но на Ашхабадской ковровой фабрике её помнили и поныне.
По справедливости Ханову следовало бы носить её на руках, Но, прожив холостяком до тридцати пяти, он уже не ценил ни молодости, ни чистоты, ни женского обаяния Шекер.
Услышав от мужа слова «противно смотреть», сказанные, правда, в шутку, Шекер встала.
— Ты куда, Шекер?
С трудом проглотив комок в горле, она ответила:
— Раз ты едешь на охоту, приготовлю тебе всё.
— Разумно, моя Шекер, но раньше принеси-ка мне ещё одну подушку.
Когда она протянула мужу вторую подушку, тот шаловливо схватил её за руку и потянул к себе.
— Оставь! — горько произнесла Шекер и, тихонько толкнув его в грудь, подалась назад. — Язык твой говорит одно, а сердце другое.
— Моё сердце никогда не лжёт! — засмеялся Ханов.
Он по-юношески легко вскочил на ноги, сжал жену в своих объятиях и, целуя её в щёки, в подбородок, в шею, закружился с ней по комнате.
— Оставь! У меня голова кружится.
— Ну и пусть!
В предрассветных сумерках из города выехали две, машины. Впереди ехал «газик» Чары, следом грузовик Лысого Ширли.
Когда миновали железнодорожный переезд и повернули на юг, Ханов откинулся на сиденье и, держа перед собой в одной руке двустволку «три кольца», другой похлопал водителя по плечу:
— Ну, Чары! Как настроение?
— Неплохо, Каландар-ага.
— Если не плохо, жми, голубчик!
Чары всегда был рад угодить своему начальнику.: Без лишних слов он стал постепенно нанимать на акселератор. Машина, мерно урча, мчалась по широкому асфальтированному шоссе, накручивая на колёса километр за километром. Когда стрелка спидометра приблизилась к восьмидесяти, Ханов закурил.
— Теперь не снижай! — сказал он. И, сделав пару затяжек, не оборачиваясь, протянул сигареты назад. — Бери, — предложил он спутнику, притихшему на заднем сиденье.
Караджа Агаев, как влез в машину, так не произнёс ни слова и сидел неподвижно, привалившись грудью к передней спинке.
— А? — словно очнулся он ото сна.
Всё также не оборачиваясь, Ханов спросил:
— Ты что, с вечера не спал? Смотри, если шлялся по бабам, всю охоту мне загубишь.
Агаев улыбнулся в темноте и, взяв сигарету, сказал:
— Ну, что вы, товарищ Ханов…
— Не молчи, расскажи что-нибудь!
— Ай, что может рассказать ревизор?
— Как раз ревизору всегда есть что рассказать, — засмеялся Ханов. — Все тайны мира в ваших руках.
— Возможно, тайны мира и в наших руках, только… только воля наша в чужих руках.
— Это почему же?
— Да вы и сами знаете!
— Не темни, говори пояснее!
— Вы помните Айдогды?
— Какого Айдогды?
— Айдогды Батыра.
— Этого жулика с носом, как лопата? Заведующего фермой в том южном колхозе?
— Вот, вот! После того, как вы подписали акт, мы передали его дело прокурору. А вчера, когда я уже собирался домой, позвонил вдруг Карлыев и попросил копию этого дела. Он вроде бы и вас искал, да не нашёл.
— Ты отнёс?
— Отнёс.
— Ну, отнёс и ладно. А с какой стати ты приплёл сюда нашу волю? А?.. Ты почему замолк? Чары можешь не стесняться, он свой парень.
— Я знаю, что Чары свой, — после долгого размышления ответил Агаев. — Мне кажется, Карлыев не очень-то доволен моей ревизией. Когда я положил перед ним дело, он вроде бы нахмурился. И тон его мне не понравился.
В сердце Ханова закралась безотчётная тревога, но он попытался отмахнуться от неё.
— Тон ещё ни о чём не говорит, — стараясь придать вес своим словам, спокойно возразил он. — Даже если ты пророк, в наше время без доказательств никто тебя и слушать не станет.
— Это-то верно.
— Если верно, скажи, как у тебя с последним делом? Покончил с ним?
— Можно сказать да, но можно и нет.
— Не понимаю.
— Да поскольку ничего особенного не обнаружено, мы решили пока ревизию прекратить.
— Какая оказалась недостача?
— Да ничего стоящего…
— Сколько? — повысил голос председатель райисполкома.
— Всего-навсего триста рублей.
— Странный ты человек, Караджа! Разве триста рублей это мало? — Поскрипев сиденьем, Ханов обернулся к собеседнику. — Подумай, сколько овец можно купить за триста рублей на базаре? Да за триста рублей, самое малое, можно взять трёх отличных суягных овец, А если пустишь их в отару, через год станет шесть, через два года — двенадцать, через три года — двадцать четыре овцы. И так далее. Даже если недостача будет в три копейки, ревизию надо продолжать! А тут, товарищ ревизор, целых триста рублей. Понятно?
— Вообще-то вы говорите верно… Только здесь, кажется, положение несколько иное, — попытался объяснить Агаев. — Ничего не похищено, просто допущена ошибка в подсчётах.
— Если даже не похищено, всё равно ошибка — вещь недопустимая, — прервал его Ханов. — Очень уж бы жалостливый народ. Именно жалость мешает вам защищать интересы государства. Понятно?
— Понятно, товарищ Ханов!
— Если понятно, ревизию доведёшь до конца. Шутка сказать — триста рублей! Пусть положат на место.
— Сделаем, как вы говорите, товарищ Ханов.
— Если будете делать по-моему, никогда не ошибётесь!
После этого председатель и ревизор замолчали.
Вспарывая фарами мрак, машина неслась вперёд. Давно уже остались позади темнеющие, по обеим сторонам дороги поля хлопчатника. Теперь по бокам чернели песчаные барханы, поросшие кустами чети и черкеза. Изредка то слева, то справа возникали развалины древних караван-сараев.
Ханов вдруг подался вперёд, отшвырнув сигарету.
— Это что там, возле того кургана, Чары? — торопливо спросил он.
— И мои глаза давно уже там, — невозмутимо отозвался шофёр. — Только не разберу… То ли лисица, то ли корсак.
— Если так, езжай мимо! Слава богу, нам не приходится заботиться о головных уборах, — заметил Ханов и самодовольно надвинул на лоб шапку из высокосортного золотистого каракуля. — Или, может, ты, Караджа, не прочь прихлопнуть хоть бы лисицу, если не шакала?
— Ай, нет. Какой толк от животного, которое не пойдёт в казан?
— Это ты верно сказал, товарищ ревизор! — одобрительно рассмеялся Ханов и обратился к Чары: — Как, приближаемся к Дашрабаду?
— Дашрабад уже позади, Каландар-ага.
— Тогда, значит, подъезжаем к каналу?
— Точно.
— Как только минуем канал, съезжай с дороги.
— Будет сделано.
Когда они достигли Серахской степи, которая во все времена года может считаться охотничьим раем, на востоке уже настолько посветлело, что стали различимы следы на земле. Впереди простиралась бескрайняя равнина, поросшая сухим арпаганом. Чары остановил машину, опустил ветровое стекло и свернул тент, чтобы удобно было стрелять. Как наездник перед скачками осматривает коня, так и он придирчиво оглядел запылённый «газик», постукал по скатам носком своего солдатского сапога и даже зачем-то подтянул на себе ремень. Потом обратился к Ханову:
— Куда ехать, влево или вправо?
Ханов поднялся, окинул округу взглядом и кивком головы указал на едва видневшихся вдали овец.
— Вон ту отару видишь?
— Это, наверно, «Хлопкороба».
— Тебя не касается, чья она. Чабана видишь?
— Вижу.
— Вот и запомни, Чары-хан. Теперь для тебя нет ни левой, ни правой руки. Как только заприметишь вдали человека, объезжай его стороной. Понятно?
— Понятно, Каландар-ага.
Охотники загнали патроны в стволы, и машина двинулась дальше. Вскоре Ханов обернулся к Агаеву.
— Как, по-твоему, товарищ ревизор, — не без хвастовства заговорил он, — сколько джейранов числится на счету у этого ружьишка с тех пор, как оно оказалось в Мургабском оазисе?
В этот момент прямо из-под колёс с шумом взлетели две огромные птицы, не отличимые по цвету от земли.
— Дрофы!
Услышав возглас Чары, ревизор завертелся на месте.
— Где?
— Стреляйте, Каландар-ага, стреляйте! — шофёр быстро переключил рычаг на вторую скорость и погнался за добычей. — Вах, да стреляйте же!
Но Ханов не проявил к птицам никакого интереса.
— Да не порть ты себе сердце из-за того, что поднял двух паршивых дроф. Если уж очень они тебе приглянулись, так мы ими попозже займёмся, когда пригреет солнышко. А сейчас ты нам джейранов найди, слышишь, джейранов!
— Тогда я возьму прямо на Булакли, Каландар-ага.
— Гони в Булакли, гони в Гулакли, только найди нам джейранов!
— Булакли — это то самое место, где состоялась первая битва между Гоувшут-ханом и Мадемином?[1] — подал голос Агаев, вспомнив рассказы стариков.
Ханов смутно представлял себе, кто такой Гоувшут-хан, а имя хивинского хана Мадемина вообще слышал едва ли не впервые.
— Возможно… — ответил Он неопределённо.
Не успел он, произнести это, как впереди показались бегущие джейраны. Видно, они ночью паслись здесь и только перед рассветом прилегли отдохнуть в укромном местечке, но машина их вспугнула.
Увидев не одного и не двух, а целое стадо джейранов, Ханов весь подобрался и приготовился стрелять Им овладел охотничий азарт.
— Вот это годится, Чары-хан! — поощрял он водителя. — Теперь призови на помощь аллаха и жми на полную катушку.
— Ишь, как удирают! — прицеливаясь, проворчал Агаев. — Хорошо бы настигнуть их, пока они не рванули в пески.
— Настигнем! — уверенно произнёс Ханов, не отрывая глаз от стада. — Да будет жив и здоров наш Чары-хан!
— А рога-то, рога! — приговаривал Агаев. — Видите, впереди два жирных самца! Так и просятся, чтобы их хлопнули первыми!
— Ты пока позабудь про этих самцов, — предостерёг его Ханов. — Убьёшь вожака, всё стадо рассыпется. Старайся бить по тем, что в хвосте.
— Потише говорите, потише! — Чары согнулся над баранкой, плавно наращивая скорость. — Джейран пугливее становится, когда слышит человеческий голос!
Два самца бежали впереди, возглавляя стадо. В серебристом предутреннем свете казалось, что тонкие ноги джейранов не касаются земли и что серенькие клубочки пыли, папиросным дымком вырывавшиеся из-под копыт, с каждой секундой становятся всё дальше.
— Жми, Чары-хан, жми вовсю!
— Не торопитесь, Каландар-ага!
— Когда же торопиться, если не сейчас? Ты что, хочешь упустить их?
— Не уйдут!..
— Не успеешь оглянуться, как они окажутся в песках.
— Не уйдут!..
— Ох, кажется, придётся завтра же уволить тебя!
— Завтра делайте что хотите… А сейчас не мешайте, не то опрокинемся, чего доброго. Видите, термиты сколько кочек наделали. И лисьи норы на каждом шагу…
— Гони так, чтобы колёса не касались земли! — закричал Ханов, у которого перехватило дыхание от азарта. — Вот где нужен вертолёт! В следующий раз так и сделаю…
Чары и в самом деле старался. Его безотказный «газик» буквально пожирал пространство, несмотря на кочки и выбоины. И вот, наконец, прогремели один за другим два выстрела. Каждая пуля Каландара Ханова сбила по джейрану.
Он поспешно перезарядил ружьё и закричал:
— Бей, Караджа, бей!
Тот выстрелил.
— Бей и вторым патроном. Бей, не медли!
Но пули Агаева не попали в цель. Одна из них пролетела справа от матки, бегущей немного в сторонке от стада, вторая подняла пыль левее от неё.
— Что, у тебя глаза на затылке? — рассердился Ханов. — Прицелься хорошенько! Смотри, как стреляю я!
Однако напрасно бахвалился Ханов, упоённый первой удачей. На сей раз его пуля была потрачена зря. Правда, как раз в этот момент машину сильно тряхнуло. Но, как бы то ни было, обрадованный Агаев не только сразу избавился от насмешек, но и сам разрешил себе хохотнуть, увидев, что. Ханов лишь срезал ветку у кустика.
— Не смейся, а учись лучше!
Снова раздался выстрел. Вторая пуля Ханова не пролетела мимо. Они всё-таки достала джейраниху, ту самую, что не смог подбить ревизор.
— Вот так их достают, Караджа-хан, вот так! — снова начал раздуваться от самодовольства председатель райисполкома. — Ты чего медлишь? Стреляй, коли зарядил, стреляй! Целься в заднего, в детёныша!
Агеев прицелился. На этот раз его пуля повалила маленького джейранчика, на которого указывал ему начальник.
А Ханов всё больше распалялся.
— Слева — пески! Не пускай их в пески, Чары-хан! Обходи сбоку, сбоку обходи!
Снова прогремели выстрелы.
Теперь Ханов ударил из обоих стволов разом. Один из самцов покачнулся и заметно сбавил бег, потом было выпрямился, но в конце концов поник головой и закрутился на месте. Ханов торопливо перезарядил ружьё и собирался снова ударить по нему дуплетом, но в этот момент джейран вдруг весь залился кровью и рухнул на землю, как подкошенный.
«Газик» быстро сократил расстояние до оставших-ся пяти джейранов. Теперь их можно было перебить поодиночке.
— Караджа! Ну, стреляй же, ей-богу! Целься в самца!
— Я не могу зарядить! Ружьё не переламывается.
— Стреляйте вы сами, Каландар-ага! Вернее будет, — не удержался водитель.
— Чёрт! И у меня ружьё не переламывается…
— А вы не волнуйтесь, переломится.
Но, как ни старался Ханов, у него ничего не получалось.