— Сульгун.
— Сульгун?.. По-моему, я видела её маленькой… Не знаю, какой она выросла, но мать у неё была хорошая женщина. Сколько же ей лет?
— Кажется, она на два года моложе меня.
— Кажется или моложе?
— Моложе.
— Раз так, съезжу, погляжу на неё! — сказала Акнабат и, поднявшись, принялась убирать со стола чайники и пиалы. — Если она мне понравится, справлю свадьбу. Если нет…
— Значит, мне ты не доверяешь? Только себе? — и опять Аман не смог сдержать улыбки..
— Да, верю только своим глазам! — решительно заявила мать. — Где они живут в городе?
— А как же данное тобою слово?
— Какое слово?
— Ты забыла про Язбиби?
— А… Она… Если нам понравится Сульгун, то найдём повод, чтобы взять своё слово назад!
— Легко у тебя, мама, всё получается.
— С парнями всегда легко, с дочками потруднее. Ты не уводи разговор в сторону, говори, где они живут.
— Может быть, не стоит тебе беспокоиться. Я привезу Сульгун сюда.
— Перестань, Аман! — сказала Акнабат и, поставив чайники и пиалы на прежнее место, замахала руками. — Нечего здесь делать девушке, пока ничего ещё не решено. Что люди подумают? Не болтай попусту, скажи лучше, где они живут.
— Как бы мне объяснить тебе, мама? — Аман прищурился. — Может быть, съездим вместе?
— Молчи, бессовестный! Парня не возят в дом, где сватают девушку. А телефона у них нет?
— Есть.
— Раз есть телефон, я без тебя обойдусь!
Как в каждом ущелье дуют свои ветры, так и в каждом доме бытуют свои заботы, свои печали.
Если тётушке Акнабат думы о женитьбе сына не давали заснуть, то старой Боссан кусок в горло не шёл из-за того, что её молодая сноха — и здоровая, и статная, что твоя породистая верблюдица, — не дарила ей внуков. Правда, Акы любил свою жену, жалел её, старался ничем не обидеть, но старой Боссан было от этого не легче. Она пилила сноху с утра до вечера, отпуская порой такие обидные словечки, что молодая женщина, хотя и знала себе цену, заливалась горючими слезами. Словом, дело дошло до того, что старая заставила сноху пойти к Артык-шиху. А если, мол, не пойдёшь, отпущу тебя на все четыре стороны и снова женю своего сына.
Что было дальше, мы уже знаем. Зато Акы не знал.
Вернувшись с хлопка, он придвинул к себе чай и спросил у жены:
— Сона, почему ты не была на хармане? Что с тобой, может, нездоровится? Что у тебя болит? Я хотел спросить у мамы, но она до полудня, управилась с обедом для сборщиков, а потом ушла.
— Пей чай и помалкивай! — обрушилась на сына раздражённая старуха. — Не мужское это дело спрашивать у жены, где болит да что болит!
— А кто же, мама, как не муж, должен интересоваться здоровьем жены? — И Акы снова обратился к жене: — Сона, ну, скажи мне, что случилось? Ты очень бледная сегодня. Если что-нибудь болит, позову врача.
Не только вымолвить слово, поднять глаза на мужа Сона была не в состоянии. Измученная и безучастная, она, потупившись, сидела на кошме и царапала ногтем пол.
— Ничего с ней не случится! — вскинулась опять старуха и придвинула к сыну чайник. — Ты пей, сынок, чай, ешь чурек и отдыхай!
Почувствовав что-то неладное, Акы поставил пиалу и, уставившись в поблекшее лицо жены, сказал:
— Мама, не заговаривай мне зубы, скажи прямо, что произошло?
— Ой, провалиться бы мне сквозь землю! — завизжала старуха и стала виниться перед сыном: — И с чего мне такое на ум взбрело, что я заставила её пойти к нему? Ну и пусть бы жила, не рожая! Будь он проклят, этот Артык-ших.
Акы слышать не мог это имя. Оно всегда было связано для него с бесстыдством и гнусностью. Едва мать произнесла «Артык-ших», как усы у парня ощетинились и глаза полезли из орбит.
— Жаль, что ты моя мать! — сквозь зубы проговорил Акы. Он залез всей пятернёй в волосы, не зная, что делать. Но вот он тряхнул головой и заговорил. — Не знаю, как я вынесу этот позор. Но твёрдо знаю, что никогда не смогу простить тебе этого, мама, никогда! Я буду всю жизнь кормить тебя, но видеть тебя не хочу… А ты? — Он повернулся к жене. — Ну, она — старая, выжила из ума! А где твоя голова? Ведь ты в школу ходила, в книги заглядывала. Откуда такое невежество? Когда исчезнет эта слепота? Когда?
Сона понимала, что совершила непростительную ошибку. Но понимала также, что теперь не в её силах что-либо изменить. Поэтому она молча плакала, не утирая слёз.
Акы решительно поднялся, и от его резкого движения чайник покатился по цветастой кошме. Но он выбежал из дома, не оглянувшись.
Старая Боссан рухнула на колени и начала бить кулаками об пол:
— Вай, счастье моё закатилось! Бай, счастье моё закатилось! Помогите мне, помогите!
Тут не выдержала Сона. Ласковая и терпеливая, она ни разу за все годы не сказала свекрови ни одного грубого или обидного слова, но сейчас её будто подменили. Сона потянула старуху за рукав и прикрикнула на неё:
— Хватит! Перестаньте кричать! Какую ещё пакость вы затеяли?
Старая вцепилась себе в волосы и завыла:
— Вай, что мне делать, ведь Акы убьёт его!
— Убьёт так убьёт.
— Тогда всё пойдёт прахом.
— Хуже, чем сейчас, не будет. Да перестаньте кричать!
— Как же мне не кричать?
— Если не перестанете, я сейчас же уйду. И больше вы меня здесь не увидите. Акы прав. Была бы я человеком, не послушалась бы вас. Меня надо убить, меня!
И Сона разрыдалась, упав на кошму.
В дверь Артык-шиха стучать Акы не пришлось. После недавнего посещения Тойли Мергена она уже не закрывалась, да и не могла закрыться — ведь бригадир сорвал её с петель.
В первой комнате было темно. Но Акы не успел пожалеть, что упустил хозяина, так как услышал храп, доносившийся из второй комнаты. Парень ворвался туда и нашарил рукой на стене выключатель. Вдребезги пьяный Артык-ших даже не почувствовал, что стало светло. Он лежал, развалившись, посреди комнаты и почёсывал живот. Белые штаны его спустились, и мотня оказалась чуть ли не у колен. Серое лицо с задранным кверху подбородком походило на гузку ощипанной курицы. Не успел Акы и подумать, что же случилось с его бородой, как «святой» зачмокал губами и забормотал…
— Тойли, не трогай меня, Тойли… Сона сама пришла, Тойли…
Акы обезумел, услышав имя жены. Оттолкнув ногой пустую бутылку так, что она разбилась вдребезги, он пнул пьяного носком сапога в бок.
Артык-ших очнулся, приподнял голову и от страха тоненько заскулил:
— Тойли, Тойли…
— Я не Тойли. Вставай, грязный ишак!
Артык-ших, не поднимая глаз, по голосу узнал нависшего над ним огромного мужчину.
— Акыджан! Что я тебе сделал? За что ты меня! — захныкал он, хватаясь оа бок.
— Тебе говорят, встань!
— Откуда у меня силы, чтобы встать?
— Если сам не встанешь, заставлю!
Поняв, что спорить бесполезно, Артык-ших, извиваясь, встал на колени:
— Акыджан, что ты собираешься со мной делать? Объясни мне, браток.
— Идём! Шагай впереди меня! Когда выйдем на Сакар-Чагинскую дорогу, я скажу, что собираюсь делать.
Почувствовав, в каком состоянии Акы, Артык-ших украдкой огляделся по сторонам.
— Мог бы и здесь сказать, — жалобно проговорил он, продолжая так же украдкой обшаривать глазами комнату.
В одном из углов холодно поблёскивал стальной туркменский нож с белой ручкой. Изловчившись, Артык-ших схватил его и поднялся во весь рост.
— А ну, убирайся отсюда! — заорал он.
— Брось нож! — спокойно произнёс Акы.
— Не брошу! Я знаю, зачем ты пришёл!
— Заткнись, негодяй!
— Кто негодяй? Я? О аллах, придай мне силы! — взмолился Артык-ших и бросился на парня.
Акы ловко ухватил запястье озверевшего Артыка, вырвал нож, а самого его приподнял и швырнул на пол.
— Одевайся! — приказал он.
Артык-ших стал податлив, словно нитка, натёртая воском. Беспрекословно он выполнял все приказания.
— Повяжи чалму и надень пёстрый халат! И ещё — не говори, что не слышал — если по дороге издашь хоть звук, воткну твой нож тебе же в спину.
Так и шли они — Артык-ших впереди, Акы позади него. Святоша иногда сбавлял шаг и в темноте краем глаза поглядывал, не идёт ли кто. Нет, никого вокруг не было.
Парень всё чаще покрикивал:
— Не оглядывайся, иди быстрей!
— Куда ты меня ведёшь?
— Молчать!
Они дошли до шоссе, уходящего куда-то в пески, и остановились. По обеим сторонам темнели стога верблюжьей колючки.
Акы спихнул Артык-шиха с асфальта, подвёл его к одному из стогов, отбросил в сторону охапку колючки, поджёг её и сказал:
— Ну-ка, давай сюда чалму!
— Зачем тебе моя чалма?
— Давай, говорю!
Артык-ших снял чалму и протянул её Акы.
— Брось на землю!
Не прикасаясь руками, парень носком сапога метнул чалму в костёр.
— Снимай халат!
— Акы, смилуйся!
— Хочешь, чтобы я из тебя кишки выпустил?
Халат бросил в костёр сам Артык-ших.
— Теперь всё?
Переложив нож из одной руки в другую, Акы усмехнулся:
— Нет, пока не всё! Снимай рубашку и туфли!
Тот покорно бросил в костёр рубашку и туфли.
— Уж теперь-то, наверно, всё?
— Нет, ещё не всё, святой отец! — Акы с презрением глянул в освещённое пламенем ненавистное лицо Артык-шиха. — Снимай штаны!
— Акы!
— Снимай! — парень подошёл вплотную к Артыку и схватил его за шнурок, на котором у того держались штаны.
Артык-ших отпрянул, но Акы успел перерезать шнурок острым, как бритва, ножом. Штаны свалились и помешали Артыку бежать. Он запутался в них и упал.
Акы содрал с него злосчастные штаны, швырнул их в костёр и приказал:
— Вставай?
Стыдливо прикрываясь руками, Артык-ших встал и, всхлипывая, проговорил:
— Теперь кожу с меня сдерёшь?
— Пусть кожу сдирают с тебя собаки! — сказал Акы и вывел его на середину шоссе.
— Иди! — не удержался он и пнул святого. — Если попадёшься когда-нибудь мне на глаза, набью твою шкуру соломой!
Сам Акы двинулся в обратную сторону — домой. Через какое-то время до него донёсся сзади пронзительный женский голос:
— Помогите, люди! Привидение идёт, привидение!..
Караджа Агаев с большой папкой под мышкой с утра отправился в путь. Как раз прошло два дня после того, как он побывал в гостях у Каландара Ханова и получил соответствующие указания. «Волга» начальника быстро домчала его до правления колхоза «Хлопкороб».
— Шасолтан ещё не пришла? — спросил ревизор, приоткрыв дверь в бухгалтерию.
— Наш председатель с утра на полях, а в контору приходит попозже… — объяснил главный бухгалтер Дурды Кепбан. — Караджа! Откуда ты взялся? — тут же воскликнул он, пожимая руку ревизору. — Проходи, садись! Тебе, оказывается, нужна была высокая должность, чтобы пожаловать к нам. Совсем тебя не видим. Ну, рассказывай, как дела, жена как? Дети, не сглазить бы, наверно выросли?
Хоть Дурды Кепбан и старался, как умел, говорить приветливо и задушевно с бывшим односельчанином, разговора не получилось, потому что Агаев с самого начала принял официальный тон.
— Дети растут, а мы стареем, товарищ Кепбанов, — сухо и даже надменно ответил он. — Забот и хлопот — по горло.
Человек бывалый и чуткий, Дурды Кепбан понимал не только слова, но и тон, каким эти слова произносятся.
— Забот и хлопот, конечно, хватает, — проговорил он и, незаметно окинув ревизора взглядом, обратился к парню, который потихоньку щёлкал на счётах у противоположной стены. — Аннагельды, голубчик, не сочти за труд, включи чайник. Угости товарища Агаева крепким чаем. То ли с утра сегодня припекло; то ли ещё почему — у нас у всех пересохло в горле.
— Лично я чаю не хочу, товарищ Кепбанов. Вы лучше найдите мне председателя, — сказал ревизор и заходил по комнате, не расставаясь со своей папкой. Безразличным взглядом окинув стены, увешанные лозунгами и плакатами, он прохаживался ни на кого не глядя.
— Найти Шасолтан нелегко. Сами знаете, посевные площади теперь не те, что были раньше. Прежде весь колхоз — пять кибиток — и всё. Сейчас добраться из бригады в бригаду нужно порядочно времени. Возможно, Шасолтан сегодня поехала подальше, за канал, на бахчу.
— Интересно, что бы вы делали, если бы приехал кто-нибудь вроде Каландара Ханова или секретаря райкома?
— Ничего бы не делали. Ответили бы им так же, как и вам.
— Как же быть? — размышлял вслух ревизор, положив, наконец, папку на подоконник и прислонившись к стене.
— А очень просто, товарищ Агаев, — улыбнулся Дурды Кепбан. — Давайте я повожу вас по селу. Вы, наверно, не видели наших новых построек. Или у вас очень срочное дело?
— Ещё какое срочное!
— Может быть, я смогу вам помочь? Хоть я и не председатель, но всё-таки член правления.
— Нет, ваши права и ваши возможности так далеко не распространяются, — важно сказал Агаев. — Прежде всего нужно разрешение председателя.
— А… Так, значит, вы приехали по ревизорским делам?
— Да, можно сказать и так.
— Разрешите узнать, что именно вас интересует?
— Узнаете, когда приедет председатель.
— Что ж, ладно, — задумчиво произнёс Дурды Кепбан. — И ревизия — дело нужное. Однако следует не только ревизовать, но порой и помогать. Сами знаете, чем обширнее становится хозяйство, тем сложнее работа по учёту и отчётности. Теперь колхозу нужен не простой бухгалтер, а, если хотите, академик. Вернее, счётная машина!
— Я приехал по одному конкретному вопросу! — заявил ревизор. — Если вы нуждаетесь в помощи, придётся нам ещё как-нибудь заехать.
— Мы и на это согласны. Приезжайте ещё раз, — сказал бухгалтер и обратился к счетоводу, который собирался заваривать чай. — Аннагельды, голубчик, оставь чайник, лучше садись в машину. Что бы товарищ Агаев ни говорил, а повозить его по посёлку надо. Чай потом попьём, дома.
Как ни сопротивлялся Караджа Агаев, Дурды Кепбан всё-таки вывел его из помещения. Не дожидаясь приглашения, ревизор сел рядом с водителем в новенький «Москвич». А Дурды Кепбан устроился на заднем сиденье.
— Сначала давай по главной улице. Потом мимо летнего кинотеатра. Завернёшь возле водокачки. Пожалуй покажем ещё и сад, — говорил Дурды, сразу наметив маршрут.
Аннагельды любил возить гостей и рассказывать, о каждом новом доме, о каждой улице.
— Вот это дом такого-то, а этот — такого-то! Как вам нравится виноградная беседка? Вы только посмотрите на грозди! — Он не спеша вёл машину по асфальтированной улице и, глядя то влево, то вправо, давал объяснения. — А как вам нравится это здание из бетона и свёкла? Детский сад. Двести пятьдесят ребятишек! Кажется, до вашего переезда в город здесь были ещё развалины старой маслобойни?
Хоть Аннагельды не догадывался, но Дурды Кепбан понял, что ревизора всё это решительно не интересует. Поэтому, похлопав парня по плечу, он вежливо сказал:
— Аннагельды, голубчик, а что, если ты повернёшь к саду?
— Какой ещё сад? — обернувшись, спросил Караджа Агаев.
— У нас на Мургабе замечательные яблоки.
— Далеко это?
— Нет. Два шага. В тех местах, где вы когда-то были подпаском. Помните старого чабана Сахаткули-ага?
— А… Вон где… Так ведь яблоки ещё не созрели?
— Рановато… Но растут хорошо, и завязей много.
— Пусть себе растут! Приедем, когда поспеет урожай, — заметил ревизор и, закурив сигарету, снова оглянулся. — Может быть, вы покажете мне новый дом Тойли Мергена?
— Вы разве не были на новоселье? — вмешался в разговор Аннагельды. — Ох и здорово тогда пел Аман!
— Ни о новоселье, ни о том, кто там пел, мы ничего не знаем, — с безразличным видом произнёс ревизор.
— Очень красивый дом! И новоселье удалось на славу! — сказал Аннагельды и развернул машину. — Все новые дома надо строить именно так. Правда, Дурды-ага?
Не успел Дурды Кепбан раскрыть рот, как Агаев, и сам не заметив того, выложил всё, что было у него на уме: