…
Теперь уже можно сказать, что Иван Михайлович Петров — это человек, живший под чужим именем. Иван Михайлович Петров — в действительности — чекист, финн Вяха Тойво…—
Вяха Тойво? Да это же…
—
Не волнуйтесь, — произнес Собеседник. — Да, это тот самый Вяха Тайво, что, помните, что вошел в доверие «Парижского эмигрантского центра». Тот Вяха Тойво, на которого полагались генерал Кутепов и Шульц-Стешинская. Эти имена вам знакомы? И еще: это тот Вяха Тойво, который состоял в таинственной связи с английской разведкой, а потом передал в руки Дзержинского английского разведчика сэра Сиднея Рейли. А еще потом, уже для того, чтобы ввести в заблуждение британскую разведку, ВЧК объявила Вяха Тойво расстрелянным за «измену и предательство»… объявила в тот самый день, когда Вяха Тойво за операцию «Сидней Рейли» был отмечен орденом Красного Знамени и «награжден» русским именем
Ивана Михайловича Петрова.
Под этим именем он и жил в Москве, и только теперь стало известно, что Иван Петров — не Иван Петров, а Вяха Тойво, почетный чекист-пенсионер, полковник в отставке… Видите, с какими открытиями выступали газеты в исторические дни общеединого праздника — Пятидесятилетие Октября и Пятидесятилетие ВЧК… Коленопреклонение же наследников Ленина перед чекистами вполне оправданно. Не будь чекистов — не было бы ни Ленина, ни Сталина, ни всего того, что называется диктатурой пролетариата. Не было бы и партийной власти. А она есть! Ее создала чека, и эта власть будет существовать до тех пор, пока существуют чекисты. Но — опять повторю: эту власть создавали не русские руки. Хотя тут же напомню и о своей
оговорке!
Определенный процент преступников, садистов и мерзавцев был, есть и будет в русском народе, как и в любом другом народе! Таков — закон. Но что чужими руками был возведен на трон Октября Ленин и что только чужие чекистские силы создали и укрепили власть партии в России — это можно было бы доказывать ссылками на Максима Горького, на Владимира Галактионовича Короленко, на Илью Эренбурга тех — первых лет Октября. Но к нам ближе год 1967 с партийно отпразднованным «Пятидесятилетием ВЧК». У алтаря ВЧК наследники Сталина и внуки Ленина — в угаре молитвенного экстаза — сами себя разоблачили, признались в том, что Русского Октября не было, что был Октябрь — созданный китайскими, латышскими, венгерскими и прочими чекистами.
Вот «Правда» за 27 декабря 1967 года… Очерк:
«Батальон имени Карла Маркса».
Чекистский батальон. Кто в нем? Венгры-коммунисты, немцы-коммунисты, те, кого, как сказано в очерке, «Великое имя Карла Маркса сплачивало на борьбу за Октябрь».
Та же самая «Правда» — 20 декабря 1967 года — опубликовала очерк:
«Четверо отважных».
В очерке — «о четырех боевых товарищах по многим годам чекистской работы». Кто они — эти чекисты? Газета перечисляет: «Ян Буйкис, А. Спрогис, П. Колосовский и М. Аллахвердов».
Опять «Правда»… О чекистах, делавших Октябрь, она почему-то предпочитает повествовать в душещипательных очерках. 15 декабря 1967 года — очередной очерк:
«Дача в Краскове».
Тяжесть борьбы по укреплению власти советов в Москве, говорит газета, вынесли на своих плечах чекисты, во главе с председателем МЧК Манцевым, начальником отдела по борьбе с контрреволюцией Мессингом и его помощником Фридманом.
Возьмем еженедельник «Литературная Россия». В нем — 15 декабря 1967 года — в статье
«Сын двух народов»
рассказ о политическом комиссаре пятой Красной Армии — чехе, о комиссаре-чехе в Бугульме и о том, как «чехи защищали Октябрь».
В «Литературной газете» за 13 сентября 1967 года материал под торжественным заголовком:
«Лучшее слово — любовь».
Не материал, а сплошная ода в честь Брежнева, посетившего Будапешт. В Будапеште — в речи, прерываемой бурными аплодисментами — Брежнев отметил ту громадную роль, которую сыграли венгры-коммунисты в борьбе за победу Октября.
И еще — в той же «Литературной газете», но уже за 13 декабря 1967 года — ликующее описание героя-чекиста, латыша Эдуарда Прамнэка и других верных ленинцев, чекистов-латышей.
Собеседник замолчал, вопросительно разглядывая Автора.
— Так что же? — спросил Собеседник. — Согласны, что Ленина и Октябрь сотворили венгры, китайцы, латыши и все те прочие, которые на русской земле вливались в боевые карательные отряды под флагом Карла Маркса? Трудно не согласиться. Ведь я вам приводил документы, газетные сообщения, причем сознательно и совершенно точно воспроизводил цитаты, тщательно читал фамилии вернейших чекистов-ленинцев, отстоявших «завоевания Октября и утвердивших советскую власть». Среди фамилий этих ленинцев-чекистов, как вы могли убедиться,
русских
совсем мало, до того мало, что. Будьте спокойны, если бы
русские
ленинцы-чекисты делали Октябрь для Ленина, о них, празднуя пятидесятилетие ВЧК, газеты верещали бы с азартом. И черным по белому написали бы, что Октябрь не китайско-венгерско-латышский, а именно
русский.
И всё было бы на месте. Ленина и Октябрь создали
русские,
за Ленина и Октябрь — в ответе перед историей — сами
русские.
Тогда что же? Тогда — так вам и надо, русским! Что посеяли, то и жните. Но русские плоховато
сеяли.
На их плечи легли плоды посеянного чужими руками.
Вот газета «Известия», за 30 мая 1967 года. Со статьей
«Красные латышские стрелки».
О латышских чекистах.
Между прочим, — тут Собеседник улыбнулся, — это уже просто для вашего сведения: латыши-чекисты для Ленина и для большевиков сделали куда больше, чем китайцы и прочая интернациональная накипь, объединившаяся в те годы в батальоны имени Карла Маркса! Об этом с удивительной откровенностью, свойственной только политическим гангстерам, убежденным в своей
сегодняшней
безнаказанности, признается статья «Красные латышские стрелки».
Начинается эта статья так:
В историю великого. Октября красными латышскими стрелками вписано немало героических страниц. Бесстрашие латышских стрелков проявлялось при подавлении восстаний. Гремела слава латышских стрелков…
И дальше — весьма характерная откровенность. Среди латышских стрелков, оказывается, не было русских. И когда — в 1967 году — газета «Известия» надумала собрать чекистов-ветеранов и побеседовать с ними, русских чекистов «Известиям» найти не удалось! А вот чекистов-латышей собрала газета «Известия», свезла их в Москву, и усадила за редакционный «круглый стол» Яна Калниня, Кисиса, Шмидре, Пингене, Смилгу и других. Для чего? Для воспоминаний. О чем? Газета «Известия» сообщает:
…
о том… как они выполняли различные задания по борьбе с врагами… Как они охраняли Ленина…
Таков «Русский Октябрь». И газета «Известия», как будто бы для развенчания мифа о «Русском Октябре» признается, что «русских рук» не было для охраны. Кого бы вы думали? Для охраны самого Ленина! Вот строчки из газеты «Известия»:
Участники встречи за «круглым столом» вспомнили, как в марте 1918 года, когда советское правительство переезжало из Петрограда в Москву — охрану поезда несли красные латышские стрелки. Участник беседы Эдуард Смилга сказал: «Я охранял вагон, в котором ехал Владимир Ильич».
Участники встречи — красные латышские стрелки — вспоминая прошлое, говорили о том, что при активном участии красных латышских стрелков были разгромлены эсеры, были подавлены восстания в Москве и Ярославле, о том, что латышской дивизией командовал латыш К. Стуцка, комиссаром дивизии был латыш Р. Апин, начальником политотдела был латыш Р. Кисис…
— Да, — заключил эту беседу за «круглым столом» в редакции «Известий» Р. Кисис, — латышские красные стрелки не знали страха в борьбе и были бесконечно преданы советской власти…
Автор всё ниже и ниже опускал голову. Наконец он закрыл глаза — и перед его закрытыми глазами проходило далекое прошлое. В том далеком прошлом — двигались беспредельно-преданные чекистско-карательные роты, полки, дивизии… те самые китайцы, латыши, венгры… и опять латыши, охранявшие Ленина, подавлявшие русские восстания против Ленина, уничтожавшие русских людей на русской земле.
Когда же Автор оглянулся — перед ним была пустая комната… Разговаривать было не с кем. Собеседник исчез.
«Ну что ж», — подумал Автор, придвинув к себе пишущую машинку, чтобы на листах бумаги продолжать собственную беседу о судьбах героев своей книги.
Но приступить к работе сразу он не смог. Увидев около письменного стола лежавшую на полу газету, Автор наклонился, поднял ее, это была «Правда» за 20 декабря 1967 года. Со статьей
«Ильич о чекистах».
В статье — карандашом — были обведены вот эти строчки:
Дзержинский рассказывал Ильичу о героях, латышах-чекистах… Владимир Ильич вместе с Дзержинским рассматривал все важнейшие дела, показания арестованных… В марте 1921 года Ленин и Дзержинский утвердили план ликвидации кулацко-эсеровекой банды на Тамбовщине.
На девятом съезде партии Владимир Ильич Ленин сказал, что «каждый хороший коммунист должен быть и хорошим чекистом». Ссылаясь на эти слова Ильича, Дзержинский всегда внушал сотрудникам, что чекистом может быть только настоящий коммунист-ленинец.
Автор дважды перечитал эти строчки и, потом, подчеркнул последние слова: «чекистом может быть только настоящий коммунист».
Подчеркнул, и сам себя спросил в недоумении: «Для чего?»
Он действительно не знал, для чего это было сделано, и только несколько позже, когда газета была уже отложена, вдруг вспомнил Решкова.
— Ага, — сказал Автор, и это «ага» как бы раздвинуло некий призрачный занавес, позволяя пристально разглядывать Леонида Решкова, в уютной комнате одного из барских домов Москвы разговаривающего со стариком Кулибиным.
Автор не знает, как и где познакомился Леонид Николаевич Решков с Владимиром Борисовичем Кулибиным. Автору известно лишь о том, что Кулибин, и весьма скоро, стал нужен Решкову, как некое сильно действующее средство, помогающее в тяжелые минуты спасаться от самого себя.
Дружба эта (не совсем понятная и странная для посто
ронних) была искренней и теплой… В этом уверен Автор,
и потому находит необходимым рассказать —
О близости Кулибина и Решкова
— Я хотел бы прочитать пронзительно страшную книгу о нашем времени. Понимаете: честную книгу. Пусть даже нигде и не напечатанную… но чтобы в ней я увидел… самого себя, что ли, — говорил Решков, слегка усмехаясь. — Да не напишут!
— А вы уверены, Леонид Николаевич, что такая книга не будет написана?
—
А кто напишет? Вы? — спросил Решков.
—
Допустим.
—
И в этой книге будут отведены страницы мне, Леониду Николаевичу Решкову?
—
О, конечно!
—
Вы шутите, Владимир Борисович!
— Вам хочется шутить, Леонид Николаевич? Что ж, давайте. Времени у нас хватит.
Решков задумался. Кулибин сплетал и расплетал пальцы.
—
Ну… и вы бы меня изобразили героем, — прервал, наконец, молчание Решков. — Героем. С пистолетом в кармане? Смерть врагам революции? Грудь — в орденах и медалях? В руках — красное знамя?
—
Я вас втравил в игру, — тихо, вроде по-секрету, прошептал Кулибин. — А мне не до игры. Да, Леонид Николаевич, вы герой, жалкий, несчастный герой. В вашем кармане — пистолет. Днем и ночью. О, у вас достаточно орденов. Но сами вы. Вот вы бросили иронический вопрос, дескать, каким вы меня, Владимир Борисович, сделаете героем? А я вам серьезно отвечу: таким, каким вас создала жизнь! И никаким другим.
— Интересно: каким же?
— Потерявшим самого себя. Нет, нет, не возражайте, Леонид Николаевич! Вы спросили, я только отвечаю. Не хотите слушать, что ж..
— Говорите, Владимир Борисович. Понимаете, я…
— Вы среди
своих
чувствуете себя уверенно, как будто всё время стоите прижавшись к крепостной стене. Но достаточно вам очутиться среди обычных людей, тех, кого вы называете
массой,
вы испытываете стыд. А ведь вы — активист, профессиональный ленинец, руководитель, вы — тот, кто ведет
массу. Масса
вам аплодирует, единогласно соглашается с вами… и вы чувствуете фальшь всего этого
энтузиазма,
но отказаться от нее не можете, в фальши — вы прячете самого себя. Ощущая противоречие между жизнью реальной и жизнью выдуманной, воображаемой — вы испытываете безотчетный злобный стыд… весьма похожий на тот стыд, который испытывает голый мужчина перед глазами неизвестно откуда появившейся публики. Самое же страшное для вас это то, что вы знаете: стыд начался давно, с тех пор, как вы вошли в чужую жизнь, отказавшись от вашей собственной жизни. За это вы теперь расплачиваетесь сознанием своей ничтожности и физическим ощущением моральной пустоты. Вот каким я вижу вас, Леонид Николаевич, вас, героя моей — написанной или еще не написанной — книги.
Решков сидел, опустив голову.
«Зачем я всё так грубо, — подумал Кулибин. — Для чего?»
Искренне жалея о своих жестоких словах, Кулибин поднялся со стула и сказал:
— Простите… Как-то всё неожиданно. И эта болтовня о книге. Пожалуйста, забудьте. Ну, кто перед вами? Некий Кулибин, в прошлом. Оставим прошлое. Нынче Кулибин
— старенький корректор, с которым вам интересно проводить вечерний час. Не скрою: и мне уютно около вас и с вами. Я даже не знаю — почему? Может быть потому, что вы в самом деле — где-то глубоко, в душе — тревожитесь чем-то большим и серьезным. Господи, что это я опять за старое! Нет, довольно, Леонид Николаевич. Я пойду к себе, домой. Так-то оно, на сегодня, лучше…
— Не надо, — Решков схватил руку Кулибина, — не уходите. Вы говорили обо мне. А теперь я сам хочу рассказать о том, что имеет отношение… ну… может быть к той
— еще никем не написанной книге. Садитесь! И послушайте рассказ… о моих встречах с одним весьма видным… в общем, очень интеллигентным человеком, но уже до того старым, что даже чека на него не обращала внимания. Совершенно случайно о нем мне со смехом сказал Председатель… а я… нет, нет, не как чекист, а просто как… да, просто как человек навещал одинокого старика. Иногда и бутылку молока приносил. Одним словом — появлялся я у него, как
сочувствующий.
А потом… Знаете что произошло потом? Потом я с полной откровенностью признался, кто я такой. И вы думаете, Владимир Борисович, он удивился или испугался? Ничуть! Он даже обрадовался моей откровенности. Видите, Владимир Борисович, что иногда от загадочных щедрот своих подбрасывает жизнь? Уникум! Неповторимое, просто невозможное для повторения. И вместе с тем…
— Повторившееся? — спросил Кулибин.
— Не знаю… Не знаю… — Решков зябко шевельнул плечами. Потом как бы случайным, но очень пристальным взглядом скользнул по лицу Кулибина и опять сказал: — Не знаю…
—
И всё же?
—
«Всё же» — это очень сложный вопрос, Владимир Борисович. Над «все же» — я задумывался не один раз. И вот к какому нелепому выводу пришел. Мне кажется, что тот дряхлый интеллигент каким-то таинственным способом свои мысли внушил вам, Владимиру Борисовичу, и вы их восприняли… и уже неоднократно… да и вот только что излагали мне… создавая мой образ — предполагаемого героя какой-то не существующей книги..
—
Мистика, Леонид Николаевич! — махнул рукой Кулибин.
—
Не мистика! — воскликнул Решков. — Это что-то более сложное. От этой сложности вы хотите отмахнуться. А я так сделать не могу. Почему? Не понимаю. Себя не понимаю! Да, я себя не понимаю, а вот когда меня понимают… вы вот понимаете? или тот, другой — меня озноб охватывает. Вы мне близки, я вас… вы мне дороги, мне нужны ваши нефальшивые слова. В них — ваша душевная теплота. А мне — холодно, и я бессилен уйти от этого холода. У меня нет сил уйти… как у человека замерзающего в снегах, сознающего, что он замерзает, и примирившегося с этим… Вот тот, давний..