— Вы сюда чуть не целым колхозом!
— Сегодня большой праздник, директор, — ответил Жаныбалов. — Встречаем героев-комсомольцев, наших соседей И помощников.
На резвом коне примчался на станцию Алимджан. Он привязал коня к дереву, ласково потрепал его по чёрной атласной шее и, завидев в толпе Тараса, направился к нему.
— Здравствуй, Алимджан! И ты не утерпел, приехал? Це дило. Рад тебя видеть. Сколько ты ещё убил волков?
— В степи шумно стало, волки разбежались…
— Туда им, чертякам, и дорога. Это твой конь? Гарный конь! А как твои овцы?
— Овцы немножко жир нагуливают. На меня не жалуются. А мне с ними скучно… — Алимджан застенчиво улыбнулся. — Мне больше по душе машины, Тарас.
Разговаривая с Тарасом, он оглянулся, и внимание его привлекла затерявшаяся в толпе девушка с букетом искусственных цветов; она стояла, обратив, взор к черневшей вдали оголённой рощице, из-за которой должен был показаться поезд. Девушка была удивительно похожа на Тогжан: такие же чёрные косы, тот же рост, те же плечи. «Почему она тут? — ревниво подумал Алимджан. — Она же сказала, что не будет на станции…» Он рванулся было к девушке, но, не дойдя до неё, разочарованно остановился. Это была не Тогжан. Тарас проследил за Алимджаном взглядом и подавил горький вздох.
А народу на станции всё прибывало. Вездесущие мальчишки забрались на крыши ближних домов, галдели, словно галчата, подбрасывали в воздух потрёпанные шапки. Увидев секретаря райкома, выходящего из машины, они примолкли, но стоило тому шутливо погрозить им пальцем, как на крышах поднялся ещё больший галдёж.
В это время из-за рощи показался поезд. От станции был виден только один паровоз, и казалось, он не двигался, а лишь увеличивался в размерах. Но вот состав стал заворачивать, удлиняться, всё слышней было энергичное пыхтенье, постепенно поезд замедлял ход, и вот он уже остановился у станции.
Грянула музыка. Мухтаров, Соловьёв, представители районных организаций направились к теплушкам, из которых выпрыгивали будущие покорители степи. Вид у них был самый прозаичный, будничнодорожный, в руках — перехваченные ремнями, гро-хмоздкие, с раздутыми боками чемоданы, у многих за спинами рюкзаки, одежда помята, лица усталые, но взгляды горят любопытством, праздничным возбуждением. Новосёлы, видно, не ждали такой торжественной встречи — ребята улыбались смущённо и растроганно, у иных девушек выступили на глазах непрошеные слёзы.
Соловьёв прошёлся вдоль состава, разглядывая приехавших, здороваясь, знакомясь с ними. Возле одного из новосёлов, высокого, широкоплечего парня в распахнутой тужурке, из-под которой виднелась матросская форменка и треугольник полосатой тельняшки, Соловьёв задержался. Парень командовал высадкой, помогал девушкам вытаскивать из теплушки вещи. В нём ничего не было от гостя, новичка — он держался по-хозяйски уверенно и независимо.
Заметив, что за ним наблюдают, парень улыбнулся.
— Вы здешний? — спросил он. — Не знаете, где директор совхоза?
— Знаю, где директор, — усмехнулся Соловьёв. — С тобой разговаривает.
— Здравствуйте, Игнат Фёдорович! А я Саша Михайлов. Привет вам от Ленинграда, от родной Балтики!
— Откуда ты знаешь, что я ленинградец?
— Нам в дороге рассказывали. И сколько вам лет, и как зовут, и откуда вы родом.
— Земляки, значит, — сказал Соловьёв, которому понравились и энергичные действия юноши и его независимая, чуть задорная манера разговаривать. — Что ж, Саша, тогда пройдись-ка по другим вагонам, проследи, чтоб везде был порядок, а потом зови всех на площадь перед станцией…
— Есть, товарищ директор! — весело откликнулся Саша и размашистой походкой зашагал вдоль состава, то и дело останавливаясь, чтобы одних поторопить, других осадить, с третьими перекинуться шуткой, помочь.
А Соловьёв уже разговаривал с девушкой, поразившей его своей необычной восточной внешностью: лицо её, выглядывавшее из-под тёплого шерстяного платка, было смуглое, глаза большие, чёрные, затенённые длинными изгибающимися ресницами, брови тоже чёрные, как вороново крыло, зубы — белей снега, а на пушистой, словно персик, щеке — две трогательные тёмные родинки.
— Ты с Кавказа? — спросил Соловьёв.
— Почти, — бойко отозвалась девушка. — Я из Баку. А зовут меня Геярчин.
— Ге-яр-чин, — по слогам повторил Соловьёв. — Что же это значит?
Геярчин засмеялась.
— Вы моё имя так выговариваете, будто оно китайское. По-азербайджански Геярчин — голубь.
Геярчин познакомила Игната Фёдоровича со своими попутчиками: долговязым, неуклюжим Степаном, слесарем из Ленинграда, и тремя бакинцами: Ильхамом, Асадом и Ашрафом. Асад вызвал у Соловьёва чувство насторожённости: смазливый, стройный, он был одет вызывающе «стильно»: в короткое широкое пальто, высокую шапку — «гоголь», узенькие брюки. Пальто делало фигуру солидной, а ноги казались двумя спичками. «Кто только к нам не едет! — подумал Игнат Фёдорович, критическим взглядом окинув юношу, и тут же осадил себя: — Не спеши с выводами, Игнат! Не суди о человеке по одёжке».
Представляя Соловьёву Ашрафа, плотного, приземистого, с большими руками, в которых угадывалась недюжинная сила, и цепкими лукавыми глазами, Геярчин с гордостью сказала:
— Ашраф у нас художник и кузнец!
Юноша поправил:
— Сначала кузнец, потом художник… начинающий.
Вагоны вскоре опустели. На просторной пристанционной площади состоялся небольшой митинг. Мухтаров поздравил целинников с приездом, пожелал им успехов в труде и счастья в жизни.
— Приехали вы в трудное время, — сказал Мухтаров, — жить придётся в вагончиках и палатках до тех пор, пока на берегу вашего озера не вырастет посёлок. Но вы сами должны его построить. Сейчас всем надо стать строителями. Не скрою от вас — будет очень тяжело. Но мы верим, что вы справитесь и завоюете право на хорошую, интересную жизнь, которая вас ожидает, когда мы поднимем целину.
От новосёлов выступил Саша Михайлов:
— Нас послал сюда комсомол. Страна надеется на нас. И мы оправдаем эти надежды. Мы вдохнём жизнь в пустынную степь!
Сменивший Михайлова бакинец Ильхам, напряжённо-сдержанный, с худощавым, умным лицом, аккуратными усиками и притушенными искрами в глазах, передал привет братскому Казахстану от нефтяников Баку. Он говорил, поглядывая в сторону, где стояла Геярчин, и казалось, это она подсказывала ему горячие слова его речи.
Митинг ещё не закончился, а небо снова заволокли тяжёлые тучи, повалил снег, ветер закружил в воздухе мокрые снежные хлопья, швыряя их в людей, залепляя лица. У Ильхама вырывался изо рта пар, кепка стала белой от снега.
К счастью, Ильхам был последним из ораторов. Новосёлы позавтракали в станционном буфете, расселись по машинам и тронулись в путь — в неизведанные дали, к незнакомым берегам озера с поэтичным, многообещающим именем. Они ехали сквозь снежную, студёную коловерть, напряжённо вглядываясь в степь, надеясь увидеть хоть что-нибудь, что оживляло бы однообразный пейзаж: хоть одинокое деревце, хоть скромную лачугу. Но во все стороны простиралась белая, замутнённая вьюгой равнина. Только уже у озера Светлого из непогодной мути выступили силуэты палаток, вагончиков, низких длинных строений.
— Прибыли! — громко возвестил Соловьёв.
Ухватившись за борта машин, новосёлы соскакивали на землю, оглядывались с беспокойным любопытством.
— Где же целина-то? — спросил кто-то из приехавших.
Слова его были встречены смехом.
— А как она, по-твоему, должна выглядеть?
— Ты что озираешься? Вывеску ищешь? С большой надписью: «Это целина!»
— Он думает, что целина огорожена забором. Для ориентировки.
— Чудак, да ты стоишь на целине!..
Жане-турмысцы, провожавшие новосёлов до озера, стали прощаться, звали в гости, обещали приехать, помочь в работе.
Машина их исчезла в предвечерней буранной мгле. Алимджан прощально махнул рукой Тарасу, вскочил на коня и, обгоняя ветер, умчался вслед за машиной.
Тарас повернулся к Соловьёву и задумчиво произнёс:
— Ненадолго покинул нас хлопец… Чую, працевать ему с нами…
Соловьёв поручил Саше Михайлову расселить молодёжь по палаткам и вагончикам.
Саша весело крикнул:
— Внимание, внимание! Слушай мою команду! Девушки, занимайте вагончики! Ребята, марш по палаткам!
Девушки принялись со смехом разбирать свои чемоданы. Лишь Тося, маленькая, с выбивающимися из-под шапки золотистыми кудряшками, так грозно и оскорблённо покосилась на Сашу, что он с деланным испугом схватился за голову и возопил:
— Тося! Пощади! Не испепеляй меня своим взглядом!
— А ты не разыгрывай из себя рыцаря. Почему это мы должны идти в вагончики?! Ребята вон тоже дрожат, как цуцики!
— Перестань, Тося, — вмешалась Геярчин, — ребята идут нам навстречу, и спасибо им.
— Правильно, Геярчин! — воскликнул Саша. — Как вы есть слабый пол, то наш долг — беречь вас и холить. И потом… это распоряжение директора. Хотите не хотите, а подчиниться придётся.
— Так бы сразу и сказал, — насмешливо бросила Тося. — А то ломается ещё. Рыцарь поневоле!
Ребята наперегонки, расталкивая друг друга, кинулись к палаткам.
— Граждане! Занимайте места согласно купленным билетам!
— Куда несёшься?! Ты не на беговой дорожке!
— Тише, медведь! На ногу наступил!
— Извиняться некогда, сеньор. Вот устроюсь, тогда принесу вам свои извинения.
— Вот это да! — присвистнул кто-то. — Весёленькая жизнь! Зимой — ив палатках!
В это время к новосёлам подошли Захаров и Байтенов. Инженер успел уже обзавестись белыми бурками, тёплой пушистой шапкой и кожаным пальто на меху, которое выглядело и щегольски и солидно. Услышав реплику о «весёленькой жизни», Захаров молодцевато воскликнул:
— Не вешай носа, молодёжь! Зима на исходе. Да и вам ли её бояться?! Я тоже из города, и ничего, привык к степной жизни. Думаю даже диссертацию здесь родить! — И он направился к другой группе ребят.
— Уж не хвастался бы, — сумрачно одёрнул его Байтенов, — ведь сам-то в городе всё отсиживаешься…
— Слава богу, мне тут пока делать нечего, — не смущаясь, отпарировал инженер. — А ребят надо подбодрить.
— Ты и подбадривай. А не ври.
Соловьёв наблюдал, как расселяются целинники. Пожалуй, для всех-то места не хватит. Надо бы поставить ещё две-три палатки.
Директор подозвал Су-Ниязова и уста Мейрама, посовещался с ними и обратился к ребятам, собравшимся около Саши Михайлова:
— Вот что, друзья. Надо ещё поставить пару палаток. Вот старшие товарищи, — Соловьёв кивнул на дядюшку Яна и уста Мейрама, — покажут вам, как это делать…
Поставить палатки оказалось делом не лёгким. Брезентовое полотнище надувалось, как парус. Ветер свирепел и рвал из рук обледенелые верёвки, с силой толкал работавших то в грудь, то в спину. Снег, ставший колючим и жёстким, больно сёк щёки, сыпался за воротники; холод пробирался под одежду, залезал в варежки, скрючивал закоченевшие пальцы. Твёрдая, промёрзшая почва еле поддавалась лопатам. Прежде чем вбить в землю колышки, приходилось вырубать кирками глубокие ямки. Врезаясь в грунт, кирки выстреливали в лица острыми, как стекло, льдинками. Тем, кому в диковинку был такой буран, казалось, что он никогда не кончится, не виделось конца ни ему, ни работе. Но ребят охватил злой, упрямый азарт, им не хотелось ударить в грязь лицом — ведь это их первая работа на целине!
— Ай, аллах, меняю здешнюю пургу на бакинский норд! — крикнул Ашраф.
— Выгодный обмен! — поддержал его Ильхам. — Тут ветер злой, как тысяча нордов!
— Вот и хор-рошо, — храбрясь, сказал Асад, с отчаянным ожесточением пытаясь соскрести с земли ледяную корку. — Р-ро-мантика!
Лопата бессильно скользила по снегу. Асаду хотелось отшвырнуть её прочь и убежать куда-нибудь, где нет ветра и чёртовой этой работы.
— Асаду пурга нипочём! — донёсся до него сквозь вой ветра возглас Саши. — Его бы на Северный полюс отправить, вот там он показал бы себя!
— Ай, а чем тут не Северный полюс? — воскликнул Ашраф.
— Белых медведей не хватает.
— Скоро мы сами станем белыми медведями! Снег-то всё валит и валит…
За работой, за шутками время шло быстро. Наступил вечер. Палатки прочно утвердились на местах. Ребята с гордостью смотрели на дело своих рук.
Одну из вновь поставленных палаток выбрали Саша, Степан, Ильхам, Ашраф, Асад и другие ребята из их вагона.
Имангулов выдал им койки, тумбочки, матрацы, подушки, тёплые одеяла. В палатке было не слишком-то уютно, от земли тянуло промозглым холодком, полог был твёрд, как жесть, и еле открывался, брезент провисал под тяжестью снега, лампочка светила тускло, как в тумане, но эту палатку ребята установили сами, намучались с ней и теперь уже ревниво относились к своему обиталищу, хоть и неприхотливому, но уже чем-то им дорогому, как дороги бывают плоды своего труда.
Лишь Асад обвёл палатку скептическим взглядом и, тронув за рукав Ильхама, застилавшего койку, тихо, заговорщически сказал:
— А не дать ли нам отсюда тягу, Ильхам? Холодище-то какой! Выбрали апартаменты на свою голову…
Ильхам пристально, в упор взглянул на Асада, с угрозой произнёс:
— Ты что, опозорить нас хочешь? Молчи уж! Верно сказала Тося: и среди ребят есть хлюпики.
Ашраф показал Асаду кулак:
— Видел это? Попробуешь удрать отсюда, мы зададим тебе жару. Не обрадуешься.
— Ты ж всю дорогу хвастался, что тебе никакие трудности не страшны, — сказал Ильхам.
— А в Баку какие речуги закатывал? Закачаешься! Эх ты, гер-рой!..
Асад кисло улыбнулся:
— Трудности… Какие же это трудности? Тут просто холодно…
— Замёрзнешь ночью, дам тебе своё одеяло, — предложил Ильхам, — обойдусь одной шубой.
— Герой! — всё с презрительной интонацией повторил Ашраф, — а ещё мечтал о подвигах!
— Ну, знаешь… Мёрзнуть — это не подвиг
— А что для тебя подвиг? Тушить степные пожары? Спасать девушек, застигнутых бураном? Так пока спасёшь — тоже намёрзнешься.
— Зато об этом напечатают в газетах, — заметил Ильхам. — Крупными буквами. С фотографией. А провести ночь в холодной палатке — это проза жизни. Кто это оценит?
Бакинцы разговаривали по-азербайджански, остальные прислушивались к их спору с насторожённым недоумением. Степан, устроившийся на крайней койке, спросил:
— Что вы на него накинулись?
Ашраф обернулся и беспечно, словно ничего не случилось, принялся объяснять:
— Понимаешь, в чём дело. Асад у нас решил закалятьтся, просит дать ему койку у самого входа. Чтоб ветерком обдувало. Мы его отговариваем: простудишься, чудило! А он знай своё: мне, мол, чем холодней, тем лучше. Надо, говорит, привыкать к здешнему климату.
Степан был тугодум, он не уловил в словах Ашрафа злой издёвки и с самым серьёзным видом заявил:
— Ты, Асад, плюй на их советы. Поступай, как считаешь нужным. Я могу уступить тебе своё место, тут тебе будет в самый раз.
Ильхам и Ашраф фыркнули, сдерживая душивший их смех. Асад метнул на них мрачный взгляд и, хмуро поблагодарив Степана, перетащил свой чемодан к его койке. Саша поспешил успокоить ребят:
— Потерпите, други, завхоз обещал поставить тут печку. А он, говорят, ежели скажет — то сделает.
Застелив постели, ребята раскрыли свои чемоданы, переложили всё необходимое в тумбочки; на иных тумбочках появились фотографии. Все, кто был в палатке, принялись бесцеремонно их разглядывать, посыпались шутки, вопросы:
— Это небось твоя невеста?
— А что? Не нравится?
— Почему не нравится? Только есть у неё один бо-ольшой недостаток.
— Какой это?
— Больно уж красива!
— Ха! Дай бог и мне невесту с таким недостатком!
Асад расположил на своей тумбочке целую галерею фотографий и во всеуслышание объявил:
— Глядите, вот настоящие красавицы!
— Кто это?.. Ребята, да это знаменитые киноактрисы! Вот Целиковская… А это Макарова. А это кто?
— Это Дина Дурбин, — с важностью объяснил Асад. — А это тоже американская кинозвезда, но вы её не знаете…