— Здорово! — то ли в шутку, то ли всерьёз восхитился Саша. — А нет тут той, по которой ты вздыхаешь?
— Я ни по ком не вздыхаю. Ещё не нашёл своего идеала.
— К счастью для идеала, — съязвил Ашраф..
Не успел Асад придумать ответную колкость, как
Ашраф очутился возле Степана. Тот, достав баян, играл что-то заунывное.
— Здорово про твою гармонь Пушкин сказал, — произнёс Ашраф с невинным видом. — Погоди, как это у него… Вот вспомнил: «То, как зверь, она завоет…»
Степан буркнул, не поднимая головы:
— Всё остришь?
— Великий аллах! Как ты догадался?
— Отстань! Кстати, это не гармонь, а баян. Понимать надо.
Ашраф наклонился над ним и пропел ему на ухо шуточное азербайджанское двустишие:
Степан побледнел от обиды, казалось, вот-вот завяжется ссора, но Ашраф миролюбиво пожал ему плечо и шепнул:
— Не сердись, Стёпа. Я же шучу. Подурачиться охота…
Скоро все обитатели палатки с шумом двинулись в столовую: голод был сильнее усталости.
В столовой уже было полно народу. В ноздри пришедшим ударили аппетитные запахи. Ребята, осматриваясь, остановились у входа. Их заметил Имангулов, обедавший вместе с новосёлами. Он с сожалением отставил тарелку, подошёл к Шекер-ана, разливавшей по тарелкам жирный, густой суп, важно сказал:
— Это ребята из новой палатки. Учти это, — он повернулся к пришедшим. — Садитесь, ребята, вон свободные места! Ешьте, сколько влезет, еды хватит: в честь вашего приезда мы зарезали двух свиней и двух баранов.
— За тобой-то им всё равно не угнаться, — поддела завхоза Шекер-апа.
— Кто ест за двоих, тот работает за троих, — добродушно ответил Имангулов и предупредил ребят: — На воду не налегайте. С водой у нас плохо, возим издалека. Воду надо экономить.
От усталости и сытного обеда ребят разморило. Вернувшись в палатку, они как подкошенные упали на свои койки. Саша вывернул лампу из патрона. В палатке стало темно. За стенами, не унимаясь, выла вьюга.
Последними в этот день легли спать старожилы, хозяева совхоза. Обойдя все палатки, проверив, как устроились новосёлы на новом месте, Соловьёв пригласил в вагончик, служивший ему и жильём и конторой, Су-Ниязова, Байтенова, уста Мейрама, Гребенюка. Они потолковали о прошедшем дне, стали обсуждать планы на завтрашний. Байтенов выступил с предложением:
— Завтра воскресенье, дадим ребятам отдохнуть. Прибыли они издалека, устали с дороги. Пусть завтра спят хоть весь день. Делу это, я думаю, не повредит: с новыми-то силами веселей работать.
На том и порешили.
Наступила ночь, для ребят — первая ночь на целине. Ветер постепенно утих, тучи рассеялись. Луна, далёкая белая льдинка, источала мертвенный, стылый свет, и снег под луной светился холодной голубизной.
Время шло, и вот на востоке, у самого горизонта, ночная мгла начала подтаивать, свет луны становился всё бледней, блекла сама луна, блек, сливаясь с небом, окружавший её белый ореол, гасли холодные кристаллики звёзд. Откуда-то издалека, с той стороны, где находился казахский колхоз, донеслось ржанье коней.
В новую палатку через щели и слюдяные окошки просочился белёсый рассвет. В палатке стояла тишина: казалось, все спали. Но вот зашевелилось одеяло на койке Ашрафа, Он приподнялся и тихо позвал:
— Ильхам!.. Ильхам!
Ильхам сердито пробурчал что-то в ответ, натянул одеяло на голову. Но Ашраф не отставал:
— Ильхам!
— Что пристал? — рявкнул из-под одеяла Ильхам. — Сам не спишь, другим не даёшь. Отстань!
Заворочался на своей койке и Асад. Он так и не решился попросить у Ильхама второе одеяло, всю ночь ёжился от холода, но признаваться в этом ему не хотелось; стуча зубами, он сказал:
— Ч-чёрт, не спится. Мне на новом месте никогда не спится.
— То-то ты так храпел в тёплом вагоне, — подал голос Степан. — Всем спать мешал.
Саша тоже повернулся лицом к товарищам, с весёлым удивлением воскликнул:
— Э, я смотрю, никто уж не спит! — Он сладко потянулся. — Закурить бы!..
— У Ильхама есть сигареты, — сказал Ашраф. — Да разве его добудишься!
Ильхам высунулся из-под одеяла, проворчал:
— Зря будил. Сигареты у меня кончились. Попроси у Асада.
С койки, где лежал Асад, послышалось громкое, старательное сопенье.
— Видал? — засмеялся Ашраф. — Сразу бессонница прошла. Вот жила!.. Жаден, как Гаджи Кара.
Степан, не поднимаясь, протянул руку к своей тумбочке, достал пачку папирос, кинул всем по одной.
— А кто такой этот Гаджи Кара? — закуривая, спросил Саша.
— Это купчишка из пьесы Ахундова, — объяснил Ашраф. — Страшный жадюга. Даже веру свою за деньги продал.
— Ахундов? — словно вспоминая что-то, переспросил Саша.
— Да, Мирза Фатали Ахундов… Это наш великий писатель. Не слыхал о таком?
— Нет, слышал… Даже читал одно его стихотворение. О Пушкине.
— О, это стихотворение одно из лучших! Понравилось тебе?
— Сильные стихи…
— А здорово, ребята, — сказал Саша, — вот лежат в одной палатке русский и азербайджанец… Толкуют о русском поэте, об азербайджанском писателе. А потом вместе будут поднимать целину в казахской степи; Замечательно!
Степан пошарил взглядом по сторонам, облизал пересохшие губы.
— Ребята, воды нет? Пить хочется.
— С водой тут туго.
— Пустыня какая-то, а не степь, — пожаловался Ашраф, — вода на вес золота! Слыхали, что наш завхоз сказал? Экономьте воду!
Асад не выдержал, откинул одеяло, сел на койке.
— Вот кто самый настоящий Гаджи Кара! Воды ему жалко!
— Он тут при чём? — оборвал его Саша. — Он не виноват, что степь бедна водой.
— Надо было строить посёлок там, где воды много, — не сдавался Асад.
— И чтобы степь уже была распахана и урожай созрел? — издевательски спросил Ашраф. — Тебе всё подавай готовеньким. А мы тут зачем? Головы у нас на что? Руки на что? Придумаем что-нибудь.
— Верно, Ашраф! — поддержал Саша. — Нам тут жить, нам и воду добывать. Завхозу одному со всем не управиться.
— Пока можно снег топить, — предложил Степан.
— Гениальная идея! — насмешливо воскликнул Ашраф. — Жаль, не первой свежести. На патент не потянет. Снег тут давно топят. А скоро, под солнышком, он растает и без нашей помощи. Что тогда будем делать?
— Надо колодцы рыть.
— Ты, Стёпа, мудр и наивен, как. дитя: стоит взмахнуть волшебной палочкой — и колодец готов!
Ильхам не участвовал в разговоре и, казалось, не прислушивался к нему. Он сидел на койке, обняв руками колени, устремив в пространство напряжённый, размышляющий взгляд. При последних словах Ашрафа он медленно покачал головой:
— Это всё не то… Рыть колодцы — история долгая. Вот раздобыть бы бурильный агрегат…
— Где же ты его возьмёшь?
— Вот я и думаю, где его взять.
— Ну, думай, думай, — сказал Ашраф. Он взглянул на часы, лежавшие на тумбочке, сладко зевнул. — Может, ещё поспим, братцы? Минут шестьдесят? Семь часов только.
Обитатели палатки поплотней закутались в одеяла и вскоре снова уснули.
Первым в это утро встал Имангулов. Он ночевал в столовой, где было теплей, чем в вагончике. К утру, правда, тепло выветрилось. Завхоз накинул на плечи шинель, прошёл в кухню, присев на корточки, принялся растапливать печь. «Придёт Шекер-апа, — думал он с надеждой, — увидит, что печь затоплена, сменит гнев на милость, не будет больше попрекать меня лишним куском хлеба. Ай, что за женщина! Нрав скандальный, на языке — яд. Достаётся от неё, верно, бедняге Мейраму! В рай старик попадёт… — Он попытался представить себе, какой была повариха в молодости, и даже зажмурился от восхищении и страха. — Летала, наверно, на коне, как ветер! Все парни перед ней дрожали! Огонь в юбке — не женщина!..»
Размышления его были прерваны приходом Шекер-апа. Имангулов бросил на неё опасливый взгляд и тяжело поднялся с пола.
— С добрым утром, уважаемая!..
Повариха посмотрела на печь, дышавшую сухим жаром, с довольным видом сказала:
— С добрым утром, помощничек. Вот теперь ты похож на завхоза. Полезным делом занят. Спасибо тебе за это!
— Увидишь, — обрадовался Имангулов, — я ещё не раз заслужу твоё «спасибо». Дай срок, ты сама будешь подкладывать мне на тарелку самые жирные куски! Завхоз и повар должны жить в дружбе.
— Вот я и скажу тебе по дружбе, — вдруг сердито перебила повариха и показала на выпиравший вперёд живот Имангулова, — берегись, погубит тебя этот твой мотал! [2] Сердце жиром заплывёт, дышать будет трудно, инвалидом будешь. Разве жалко мне лишнего куска баранины? Клянусь аллахом, я тебя жалею.
— Не пугай меня, Шекер-апа! Буду меньше есть — с голода умру…
— А ты двигайся больше. Работой лечись. Принеси-ка воды, помоги мне поставить на плиту кастрюли. Немного похудеешь.
Имангулов проворчал что-то под нос, но перечить не стал, взял вёдра и вразвалочку направился к выходу.
Новосёлов в этот день не будили, но им самим, видимо, не хотелось залёживаться. В девятом часу в палатке почти все были уже на ногах. Саша растопил в жестяной кружке снег; сидя на койке перед маленьким зеркальцем, с остервенением скрёб бритвой колючую щеку, морщился от боли и время от времени подгонял друзей:
— Скорее, скорее, ребята! Эй, Асад! Наводите, братцы, красоту, и айда будить остальных. Пусть начальство видит, что мы не спать сюда приехали!
Побрившись, он в одной майке выскочил на мороз, чтобы умыться хрустким, чистым, как небо, снегом, и остановился, огорчённый. К палатке от вагончиков бежали девушки, весёлые, розовощёкие, с радостно сияющими глазами.
— О, вы уж встали! — разочарованно воскликнула Тося. — А мы шли вас будить.
— Та-ак, — зловеще протянул Саша. — А вы знаете, что сорвали ценную инициативу?
— Какую инициативу?
— А такую, что мы сами собирались вас будить!
Тося торжествующе ответила:
— Нет, Сашенька, вам за нами не угнаться! Мы уж и умыться успели. А вы…
— А мы оставим вас позади, когда сядем на тракторы! — откуда-то из-за Сашиного плеча хвастливо проговорил Ашраф.
— Это мы ещё посмотрим!
Пока ребята умывались, девушки стояли в стороне, оживлённо переговариваясь. Среди них была и Геярчин. Ильхаму показалось, что за эту ночь она стала ещё красивее. Чёрные волосы поблёскивали под солнцем, мороз заставил пылать щеки свежим румянцем. Ильхаму хотелось подойти и к ней, но он ещё ни разу не осмелился заговорить первым. Геярчин, видимо, заметила его состояние и подошла сама. Она давно догадалась о его чувствах и, чтобы не дать им прорваться наружу, держалась с Ильхамом по-дружески непринуждённо, словно и ведать ни о чём не ведала.
— Как спалось, Ильхам? Не замёрз?
Любовь сделала Ильхама мнительным, ему почудилось, что Геярчин говорит умышленно громко, чтобы никто не подумал, будто между ними ость нечто большее, чем дружба. Но в её голосе слышалась неподдельная забота, и, осмелев, Ильхам тихо, многозначительно ответил:
— Меня сердце греет, Геярчин. Мне всё время жарко… Словно меня на горячих углях жарят…
Геярчин сделала вид, что не поняла намёка и, желая перевести разговор, как бы ненароком поинтересовалась:
— А где Асад? Что-то его не видно. Не заболел ли?
Ильхам нахмурился. Опять она об Асаде! Каждый раз, когда он решался заговорить с ней о том, что больше всего его волновало и мучило, она начинала расспрашивать об Асаде. Именно об Асаде! Геярчин словно дразнила Ильхама.
И, как всегда, Ильхам хмуро ответил:
— Асад здоровей нас всех. Что ему сделается!
И тут же подумал: «А может, она спрашивает об Асаде только так, для отвода глаз, боясь показать Ильхаму, что он ей чуть дороже других?» Мысль эта была сладкой и обнадёживающей, но Ильхам с досадой отогнал её. Если всё так, как он думает, то почему же она не спрашивает его о Саше, об Ашрафе. На языке только один Асад! И, выходит, Ильхам для неё ничего не значит, а любит она Асада, этого хвастуна и скрягу. Всё очень просто, проще пареной репы.
От этой мысли настроение совсем испортилось. Геярчин это почувствовала. Наступило неловкое молчание. В эту минуту к ним подошёл Ашраф, и оба так ему обрадовались, словно тот выручил их из большой беды. Ашраф поздоровался с Геярчин и, усмехнувшись, сказал:
— Герой-то наш ещё фокус выкинул! Вернулся в палатку и завалился спать.
— О ком ты? — спросила Геярчин.
— О ком же ещё — об Асаде!.. Я его расталкиваю, а он мне: «Отвяжись, я спать хочу». «Ребята, — говорю, — все уже на улице». — «А я, — отвечает, — сегодня дежурный по палатке». — «Кто ж это тебя назначил?» — «А я, — говорит, — добровольно». Я ему втолковываю: мол, в таком случае тебе тем более не положено дрыхнуть, дежурный раньше всех должен быть на ногах. А он отвернулся к стенке и захрапел!
Ашраф, обращаясь к невидимому Асаду, громко воскликнул:
— Эй, Асад!.. Долго нам с тобой нянчиться? Ты пятно на нас кладёшь, на весь Баку пятно кладёшь! — Он закатил глаза, воздел ручей к небу и умоляюще произнёс: — Аллах, дорогой, оставь его на всю жизнь холостым, чтоб ещё и жене с ним не мучиться!..
Сдерживая улыбку, Геярчин спросила:
— За что вы его так не любите?
— Не любим? Почему не любим? Очень любим. Жить без него не можем!
— Да ну тебя! Я — серьёзно. Что он вам плохого сделал? Он же, говорят, на промысле был хорошим трактористом.
Ашраф вдруг рассердился.
— Тракторист хороший? Пижон он хороший! То ему не так, это не так… В палатке холодно, все терпят, а он нюни распустил. Мы решили подняться пораньше, а он дрыхнет без задних ног. Да будь он хоть первый-распервый, мне на это плевать! Целине не только сильные руки нужны. Ей сильные характеры нужны.
— Погоди, Ашраф. Ведь Асад сам вызвался ехать на целину.
— И подкупил тебя этим благородным порывом? — Ашраф в недоумении пожал плечами. — А верно, чего он за нами увязался? Оставался бы в Баку, слонялся по бульварам — вот это по нём!
— Какие вы все злые, Ашраф… — тихо сказала Геярчин.
Ашраф внимательно поглядел на неё, скривил губы в неловкой усмешке:
— Извини, если я тебя обидел.
— При чём тут я?
— Ты так яростно защищаешь этого хлюпика… Ой, прости!
Геярчин покачала головой.
— Ты ведь умный парень, Ашраф. Зачем же ты так говоришь? Я вовсе не заступаюсь за Асада. Я просто не люблю несправедливости. Асад — наш товарищ. И если он в чём виноват, надо помочь ему исправить ошибку, а не ругать за глаза.
Ильхам, молчавший во время этого разговора, пристально взглянул на Геярчин. Губы его дрогнули, он повернулся и понуро побрёл к палатке. Ашраф проводил его понимающим взглядом: любовь Ильхама к Геярчин ни для кого не была секретом.
— Ашраф!.. Геярчин!.. Скорее сюда! — позвал Саша.
Вокруг него толпились ребята и девушки. Они собрались идти к директору, доложить, что готовы начать работу.
Соловьёва они нашли около зелёного директорского вагона. Тут же были Су-Ниязов, уста Мейрам, Гребенюк; чуть поодаль, привалясь плечом к вагону, стоял Имангулов, лицо у него было потное, разгорячённое: Шекер-апа, видно, задала ему работу! Завхоз смотрел на шумную толпу молодёжи с осуждающим недоумением: вот беспокойный народ! Им бы спать до вечера, а они сорвались с постелей!.. Теперь и другим не дадут покоя.
— Здравствуйте, ребята! — весело приветствовал их Соловьёв. — Я вижу, вам не спится? Вчера мы решили дать вам немного отдохнуть с дороги, но не учли, что к нам приехали молодые энтузиасты.
Саша выступил вперёд, подтянулся и шутливо отрапортовал:
— Товарищ директор! Армия целинников готова к наступлению.
— Армия? — усмехнулся Соловьёв. — Что ж!.. Начнём с распределения по родам войск… Вот это, ребята, товарищ Гребенюк, Тарас Гребенюк. Он тут командует машинами. Так что шофёры, трактористы, механики — к нему. А остальные — сюда, к товарищу Су-Ниязову. Он у нас бригадир строителей.