— Звездочка, — говорю. — Прости, пожалуйста. Но я не буду ничего делать. Так что ты лучше и не пытайся затевать всякие глупости. И даже не думай про моего безобразника. Ты его все равно не получишь.
Звездочка молчит, ничего не говорит.
— Звездочка.
Звездочка не говорит ничего. Лежит на кровати, свернулась калачиком под одеялом. Лежит и сердится.
— Звездочка.
Когда я вышел из туалета, я заранее знал, что сейчас ей , захочется всяких глупостей, и поэтому сразу сказал, что мне ничего такого не хочется и чтобы она даже и не вострилась на моего безобразника. Но ей не хочется глупостей. Комната — синяя-синяя, и шторы задернуты, потому что на улице ночь. Звездочка лежит на кровати. И ей, кажется, нехорошо.
— Звездочка. — Я сажусь на кровать рядом с ней. — Звездочка.
Она молчит, ничего не говорит.
— Звездочка, — говорю. — Звездочка, просыпайся. — Я легонько пихаю ее, даже не знаю куда, потому что она лежит под одеялом, свернувшись калачиком, и мне поэтому не видно, как она там лежит и куда я ее пихаю. — Звездочка, ты чего? Не обижайся. Я просто сказал, что сейчас мне не хочется никаких глупостей. Я совсем не хотел тебя обижать.
Звездочка шевелится под одеялом, но молчит. Ей явно нехорошо.
— Звездочка, — говорю. — Что ты там делаешь? Собираешь свой паззл? — Хотя нет. Кусочки паззла лежат на полу, синие кусочки разбросаны по всей комнате, где темно. Потому что на улице ночь. — Звездочка, у тебя очень хороший паззл. Самый лучший. С паровым катком. Почему ты его больше не собираешь? Он же очень хороший.
— Мне надоело.
— Это же твой любимый. Ты всегда его собираешь. Он тебе нравится.
— Раньше нравился, а теперь нет. Мне надоело.
— Ага.
Звездочка шевелится под одеялом и больше не говорит ничего.
— Слушай, Звездочка, — говорю. — Не засыпай. Давай просыпайся. Будем собирать паззл.
Звездочка говорит:
— Я больше не буду его собирать — никогда.
— Да нет. Звездочка. Это же твой самый любимый паззл. Но не хочешь — не надо. Только ты все равно просыпайся. Давай чего-нибудь сделаем, — говорю. — Что-то, что нам еще не надоело и нравится делать.
— Съедим таблетки.
— У нас нет таблеток. Но можно сделать что-то другое.
— А что другое? — Звездочка говорит: — Нет ничего другого.
— Есть, — говорю. — Мы можем... ну...
— Что?
— Ну, помнишь, мы ездили в Вульвергемптон. Там было весело. И мы там делали много чего. Не только ели таблетки.
— Мы поехали туда, чтобы нам дали таблетки. — Звездочка говорит: — А это тоже входит в понятие «есть таблетки».
— Ну а когда мы ходили к Прим? — говорю. — Мы к ней ходили не для того, чтобы нам дали таблетки. У нее вообще не бывает таблеток. Только спиртное.
— Мы пошли к ней, потому что наелись таблеток до этого. До того, как идти. — Звездочка говорит: — Иначе мы бы туда не пошли. Вместо этого мы бы пошли к Коробку. Чтобы он дал нам таблеток.
— Да нет же, Звездочка. Слушай. Должно же быть что-то еще, ну, кроме таблеток, что можно сделать. Что-нибудь интересное. Что можно сделать. Ну, такое... прикольное. Например, можно порисовать. Или раскрасить раскраску. Ну, давай что-нибудь сделаем.
— Не хочу ничего делать. Хочу только таблетки.
Я сижу на кровати.
Звездочка говорит:
— Все остальное, что кроме таблеток, это так, ерунда. И оно мне не нравится.
Я сижу — думаю, что ей сказать. А потом говорю очень медленно, с расстановкой, так, чтобы то, что я ей говорю, пробралось бы под одеяло, ну, под которым она лежит, пробралось бы прямо к ней, даже под трусики.
— Э... Звездочка. — Это я так говорю. — Мне. Хочется. Глупостей. Давай займемся. Ну, чем-нибудь нехорошим.
Звездочка говорит:
— Нет.
Звездочка, — говорю. — Ну давай. Мне правда хочется.
Звездочка молчит, не говорит ничего.
— Можно заняться чем-нибудь нехорошим. Звездочка, слышишь? Давай поиграем в игру. Ну, которая с номерами. Номер раз: приготовиться к номеру два. Номер два...
Звездочка говорит:
— Не хочу.
— Можно придумать еще какие-нибудь номера, ну, чтобы их было больше. Номер девять: облизать друг друга одновременно. Номер десять. Сделать глупости в поезде. В туалете. Не в нашем, который здесь, дома. А в туалете, который в поезде. Ну, чтобы было как безопасный секс. Мы так уже делали, и нам понравилось, правда?
Звездочка молчит.
— Звездочка, — говорю. — Ну давай. Давай сделаем что-нибудь нехорошее. — Мне действительно хочется, правда. Звездочке совершенно не хочется глупостей, а мне поэтому хочется. — Или, может быть...
— Не хочу.
— Может быть, поиграем в волшебную ногу. Мы сто лет в нее не играли.
— Не хочу.
— Почему? — Я ложусь на кровать и снимаю джинсы. Достаю своего безобразника. — Ну давай, — говорю. — Посмотри, как мне хочется. Посмотри.
— Не хочу.
— Ну, давай быстренько. Долго не будем.
— Нет.
— Ну, давай я все сделаю сам, а ты пока порисуешь. Или пораскрашиваешь раскраску. Я сзади пристроюсь, чтобы тебе не мешать.
— Нет.
— Я только быстро засуну и сразу достану.
— Нет.
— Ну, тогда просто потрусь об тебя.
— Нет. — Звездочка говорит: — Убери своего безобразника. Или иди в туалет и делай там с ним что хочешь.
Это неправильно. Так не должно быть. Она — моя девушка, а я — ее парень, и мой безобразник уже весь горит, так ему хочется побезобразить. Он уже приготовился. Хочет забраться в нее, прямо внутрь, туда, где мокро и горячо. Ему там очень нравится, очень-очень. Но ей почему-то не хочется. С ней явно что-то не так. Она просто лежит и не хочет вообще никаких безобразий. Лежит в кровати под одеялом. Вся такая сердитая, со своей волосатой дырочкой. В кровати. А для чего, интересно, нужна кровать, если не для всяких глупостей?! И зачем, интересно, ложиться в кровать, если тебе ничего не хочется? И для чего нужна волосатая дырочка, если не для того, чтобы засовывать туда всякие штуки? Например, моего безобразника.
— Звездочка, — говорю. — Ну давай.
Мертвый мальчик говорит:
— Ну, дай ты ему. Чтобы быстрее отвязался.
Звездочка качает головой.
Мне очень хочется, очень-очень. А если ей вдруг не хочется, так ей и не надо ничего хотеть. Просто пусть разрешит, чтобы я сделал все сам, и не говорит мне, что ей не хочется. Я лежу на кровати рядом со Звездочкой и играюсь со своим безобразником. Звездочка шевелится, но молчит. Не говорит ничего. Но я чувствую, что ей хочется, чтобы я отодвинулся, чтобы я даже к ней не прикасался. Как будто ей неприятно, что я к ней прикасаюсь. И что лежу рядом с ней и играюсь со своим безобразником. Как будто ей даже противно. А это совсем не противно. И мой безобразник — совсем не противный. В нем нет вообще ничего плохого. Есть только белая липкая штука, ну, которая бьет из него фонтанчиком, когда кончаешь. А мне так хочется кончить. Прямо в нее.
Мертвый мальчик говорит:
— Да, плохо дело.
Раньше все было совсем не так. Раньше Звездочке вечно хотелось глупостей — и когда она на меня сердилась, и когда, наоборот, не сердилась. И даже когда мы с ней ссорились, она все равно говорила: давай мы лучше займемся глупостями, ну, чтобы совсем не поссориться. Хотя я-то знаю, что ей не столько хотелось не ссориться, сколько хотелось побольше глупостей. Но так было раньше. А теперь... теперь ей не хочется никаких глупостей.
— Звездочка, — говорю. — А можно я просто... ну, потрусь о тебя. О твою попку. Я даже не буду его засовывать. Я просто потрусь, а потом кончу. С фонтанчиком, как ты любишь. — Ей всегда очень не нравилось, когда я просто терся, но не засовывал. Она говорила, что надо засовывать. Потому что ей нравится, когда он у нее внутри. Ну, в смысле, мой безобразник. Но сейчас ей не хочется, чтобы он был у нее внутри, и я подумал, что, может быть, ей понравится, если я буду просто тереться. А потом кончу. С фонтанчиком. — Ну пожалуйста, Звездочка. Можно? Тебе даже не нужно ничего делать. Я все сделаю сам. А ты просто лежи. Можешь даже сердиться, если тебе вдруг захочется.
— Ничего мне не хочется. — Звездочка говорит: — Ничего.
— Ну... — говорю. — Если не хочется, то и не надо. Ты просто лежи. Я все сделаю сам. И все уберу, и все вытру. Ну, когда я закончу. А ты просто лежи. Даже не шевелись.
— Я не могу шевелиться. — Звездочка говорит: — Я вообще ничего не могу.
Ну что же. Я в этом не виноват.
Если она теперь стала такая, ну, какая она теперь, и если так будет всегда, тут уже ничего не поделаешь, и я в этом не виноват. Раз она ничего не хочет, я могу делать, как хочется мне. И потереться, и кончить с фонтанчиком. В конце концов, почему бы и нет? Она говорит, что не может пошевелиться. Значит, она не станет отодвигаться. Я снимаю с нее одеяло. Смотрю на ее попку. Она большая, ну, попка. Как раз как мне нравится.
— Звездочка, — говорю. — А если я...
— Нет.
— А если я все-таки...
Я лежу на кровати рядом со Звездочкой. Звездочка спит. Я лежу рядом с ней и не сплю. Мертвый мальчик лежит между нами и жутко храпит. И поэтому я не могу заснуть, он мне мешает своим жутким храпом. Все, с меня хватит. Я пихаю его локтем, и он просыпается.
Мертвый мальчик просыпается и говорит:
— Какого черта...
— Заткнись.
Мертвый мальчик говорит:
— Ну и зачем ты меня разбудил? Мне снился такой замечательный сон.
— Слушай, заткнись, — говорю. — Я пытаюсь заснуть, а ты мне мешаешь.
— Так я ни слова вообще ни сказал.
— Ты храпел.
— Я не храплю. — Мертвый мальчик говорит: — Я же мертвый. А мертвые не храпят.
— Перевернись на бок. — Я пихаю его, заставляя перевернуться на бок.
Мертвый мальчик переворачивается на бок. Он уже не храпит. Но лишь потому, что не спит. Он говорит:
— Мне надо сказать тебе кое-что, Ствол.
Мертвый мальчик лежит на боку, спиной ко мне. Такой весь неприветливый.
— Что сказать?
— Скоро что-то случится, что-то очень плохое.
— Ничего не случится.
— Уже случилось. — Мертвый мальчик говорит: — Ты очень нехорошо поступил с этой девочкой, очень нехорошо. Ты ее трахал без презерватива. И подсадил на наркотики. Она бы давно забеременела, если бы ты не был таким придурком.
Я говорю ему:
— Я не придурок. И вообще убирайся из моей кровати. Я буду спать.
— Нет, не будешь. — Мертвый мальчик говорит: — Теперь ты вообще никогда не заснешь. Таблетки — они убивают сон.
Я закрываю глаза и говорю:
— Я буду спать. Я очень устал, и мне жутко хочется спать.
— Нет, сначала я расскажу тебе, что ты сделал. — Мертвый мальчик переворачивается на спину и говорит: — И что ты делаешь. И что будет потом. А будет все очень плохо.
— Что? — Я открываю глаза и смотрю на мертвого мальчика, который лежит на спине, как живой, и смотрит в потолок. — Что будет потом? Что будет плохо?
Мертвый мальчик поворачивается ко мне, смотрит прямо в глаза и говорит:
— Все будет плохо. С тобой что-то случится, Ствол. Что-то очень плохое. Уже совсем скоро. И когда это случится, мне не хотелось бы оказаться на твоем месте.
* * *
—...убери его...
Звездочка трясет меня за плечо. Сидит на мне и трясет за плечо. Пытается разбудить. Уже утро.
—...Ствол, убери его...
Звездочка сидит на мне и трясет за плечо. Я притворяюсь, что сплю.
—...вынь его. Вынь немедленно...
Я сплю.
—...Ствол...
Я сплю.
—...Ствол. Ствол. Ствол...
Я притворяюсь, что вот только проснулся, и говорю:
— Что?
— Ствол. — Звездочка трясет меня за плечо. — Убери его, убери, убери...
— Что убрать?
Звездочка сидит на мне верхом и держит меня крепко-крепко. Двумя руками. И кричит прямо мне в ухо:
— Ствол. Ты слышишь, что я говорю?
— Что, малыш? Зачем ты меня разбудила?
— Ствол. Послушай меня. Оно все-таки было. Ночью.
— А что было ночью? — Я сажусь и отталкиваю ее, ну? чтобы она с меня слезла. Только не грубо, а ласково. Потому что я ее люблю. Я обнимаю ее, чтобы она не подумала, что мне неприятно, ну, что она сидела на мне верхом. Это было приятно, но неудобно. И я не хочу, чтобы она на меня обижалась.
Звездочка говорит:
— Он во мне.
— Кто? — говорю.
— Он во мне, Ствол.
— Кто? — Я действительно не понимаю.
— Ну, твой этот...
— Какой мой этот?
— Твой пенис.
— Кто?
— Твой безобразник. — Звездочка говорит: — Он во мне.
— А, — говорю. — Кажется, я понимаю. Тебе дать салфетку?
— Нет. — Звездочка говорит: — Твой безобразник. Он во мне. Он застрял.
Я улыбаюсь ей и говорю.
— И вовсе он не застрял. Вот он, смотри. У меня в трусах.
— Нет, не надо...
— Почему?
Звездочка качает головой:
— Там кровь.
— Где?
— У тебя на трусах. Они все в крови.
— Это не кровь, — говорю. — Это апельсиновый сок с газировкой. Я его пролил. И он потом высох. Я уже даже не помню, когда это было. Сто лет назад.
— Нет, не снимай...
Она не дает мне снять трусы.
— Да я только разок посмотрю.
— Нет, не надо. Там кровь.
— Это не кровь, — говорю.
— Она везде. Кровь.
— Не везде и не кровь. Это просто такие трусы. Правда прикольные?
— Не надо. — Звездочка говорит: — Не шевелись...
— Поздно. Уже шевелюсь.
— Ты все испачкаешь...
— Да нету там никакой...
— Нет, не снимай...
— Я просто проверю. Ты говоришь, что в тебе застрял мой безобразник. А я тебе говорю, что он здесь, у меня в трусах. И хочу, чтобы ты посмотрела и убедилась. Если он там, в трусах, значит, в тебе его нет. Потому что он там, у меня в трусах. У меня он один. Их не два и не три. У меня только один безобразник. — Я оттягиваю резинку и заглядываю себе в трусы. Да, он там, мой безобразник. Я его вижу. Он там. Сидит спокойно у меня в трусах и даже не знает, что происходит. Звездочка тоже не знает, что происходит. Она крепко зажмурилась и не смотрит. — Звездочка.
— Он во мне. — Звездочка слезает с кровати и говорит: — Я его чувствую.
— В тебе его нету и быть не может.
— Он там, в моей норке.
— Нет, не там. — Это она так называет свою волосатую дырочку. — Потому что он здесь, у меня. Посмотри.
Звездочка стоит на ковре, как-то странно стоит, чуть прогнувшись. Как будто ей неудобно стоять.
— Нет, не трогай меня. Не трогай. — Она отходит на пару шагов. Она странно ходит, не так, как обычно. Как будто хочет меня рассмешить. Только она вовсе не хочет меня рассмешить. Это видно по ее лицу. — Не трогай меня. — Она не может ходить, потому что ей больно. — Ствол. — Она морщится. — Он во мне. Такой твердый. Сделай, чтобы он стал мягким.
— Что? — Я просто сижу на кровати и вообще ничего уже не понимаю. — Он мягкий. Он тут, у меня. У меня в трусах. И он вовсе не твердый.
— Он твердый. Твердый. Сделай, чтобы он стал мягким. — Она не открывает глаза. Она говорит с закрытыми глазами: — Он там, во мне...
— А если я сделаю, чтобы он стал мягким, тебе уже больше не будет больно?
— Не будет. Ой...
Я качаю головой.
— Ну хорошо, — говорю. — А как сделать, чтобы он стал мягким?
— Я не знаю. Это же твой безобразник, вот ты и придумай. — Ей больно, и поэтому не хочется разговаривать. Ну, от боли. Она стоит посредине комнаты. Как-то странно стоит, чуть прогнувшись. Ну, как тогда. Когда она только что встала с кровати. Звездочка говорит: — Подумай о чем-нибудь, от чего тебе сразу не хочется глупостей.
— Да мне и так их не хочется, никаких глупостей. — Я говорю очень быстро. Мне хочется, чтобы ей не было больно. Ну, чтобы боль поскорее прошла. Я хочу сделать что-нибудь, чтобы ей не было больно. Но у меня ничего не выходит. — Звездочка. Послушай меня. Мне не хочется никаких глупостей.
— Да. Еще раз.
— Что?
— Скажи это еще раз.
— Что? Что мне не хочется глупостей?
— Да. Скажи это еще раз. И продолжай повторять, пока тебе не расхочется глупостей.
Я пожимаю плечами. Делаю, как она просит. Повторяю:
— Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей. Мне не хочется глупостей...