Звездочка говорит:
— Правда, это смешно, ну, что мы ели таблетки?
— Что?
— Таблетки.
— А что таблетки?
— Ну, что мы их ели. — Звездочка говорит: — Правда, это смешно?
— Да, — говорю, — Смешно.
Я вспоминаю об этом и улыбаюсь.
— Это было прикольно, когда мы их ели. — Звездочка говорит: — Но я говорю не о том. Я говорю, что вот раньше мы ели таблетки. А теперь не едим. И нам даже не хочется. И что самое смешное: когда мы их ели, мы их ели всегда. Постоянно. И мы были уверены, что если вдруг перестанем их есть, то все станет ужасно дурацким. — Звездочка говорит: — И вот мы перестали. Мы уже не едим таблетки. А все не такое уж и дурацкое. Даже наоборот.
— Да, — говорю. — Не дурацкое.
— Мне казалось, что, если я перестану их есть, у меня все будет болеть и вообще не останется сил. Ни на что. И я буду лежать целыми днями в кровати и спать. — Звездочка говорит: — Но все оказалось не так, как я думала.
— Да, — говорю. — Не так.
— И еще мне казалось, что, если я буду и дальше вот так есть таблетки, у меня мозги завернутся. А потом мне казалось, что они завернутся, если я перестану их есть. Но сейчас я не ем никаких таблеток, и с мозгами вроде бы все в порядке.
— Да, — говорю. — Все в порядке.
— И мне уже вовсе не страшно. — Звездочка улыбается и говорит: — Я знаю, что происходит вокруг.
— Я тоже.
Звездочка смотрит на меня и говорит:
— Правда?
— Ага.
— Правда, Ствол? — Звездочка говорит: — Ты знаешь, что происходит?
— Да.
— Правда знаешь?
— Да, — говорю. — Я же сказал, что да.
— Тогда скажи, что происходит.
— Ну... — Я пожимаю плечами, потом смотрю по сторонам. Все очень просто. — Мы сидим на качелях на детской площадке. Площадка — в парке, парк — в Лондоне. Мы качаемся на качелях. Разговариваем обо всем. Ночью. Вернее, ранним утром. И нам хорошо. Только немного прохладно.
— А что мы делаем?
— Просто сидим, разговариваем. И качаемся на качелях.
Я не понимаю, к чему она клонит.
— А что это?
— Что?
— Ну, качели. — Звездочка говорит: — Что это такое? И чем они были, когда еще не были качелями? Потому что это не совсем качели, не настоящие качели.
Я пожимаю плечами. Не понимаю, о чем она говорит.
— Их же делали совсем для другого, правда? Ну, в самом начале.
Я смотрю на качели. На свои, на которых сижу. И на те, на которых сидит Звездочка. Все очень просто. Я говорю:
— Это были колеса. Ну, шины на автомобиле. А потом кто-то их снял и сделал из них качели.
— А что еще? — Звездочка говорит: — Почему их сняли с автомобиля и сделали из них качели?
— Ну, — говорю. — Они раньше стояли на автомобиле, так?
— А потом...
— А потом он разбился в аварии, автомобиль. — Я пожимаю плечами. — Ну и вот.
— Что?
— Жена погибла на месте. Этот кто-то, чей автомобиль, он выбирается из разбитой машины. Тушит огонь. Снимает колеса. Снимает шины. Делает из них качели.
Теперь мы со Звездочкой смеемся. Мы потому что живем в смешном мире, где много всяких вещей, которые становятся тем, чем становятся, совершенно не так, как можно было бы подумать вначале. И это смешно и забавно. Она об этом и говорит, Звездочка. Мы бы сейчас не сидели на этих качелях и не говорили бы о том, что нам совсем не нужны таблетки, если бы мы раньше не ели таблетки. Мы сидим здесь как раз потому, что раньше мы ели таблетки. Все очень просто. У нас были таблетки и поэтому мы их ели. Раньше мы ели таблетки, и поэтому не едим их теперь. Теперь мы их не едим и поэтому пришли сюда, в парк. На детскую площадку.
В нашем мире, где все постоянно меняется, есть одна вещь, которая не меняется никогда. Вот все идет так, а потом вдруг — по-другому, что-то случается, и поэтому случается что-то еще. Так происходит всегда. Если что-то случается, это случается лишь потому, что до этого случилось еще много всего. А если бы все было иначе, тогда ничего бы вообще не случалось. Нельзя перестать есть таблетки, если раньше ты их не ел. Ты перестаешь есть таблетки именно потому, что ты ел их раньше.
Я говорю:
— Если бы мы раньше не ели таблетки, мы бы теперь не смогли перестать.
— Да. — Звездочка говорит: — Все правильно.
— А если бы... — говорю. — Если бы...
Мы со Звездочкой качаемся на качелях, которые раньше были шинами.
Звездочка говорит:
— Они забавные, эти качели.
— Да.
— Когда мы с тобой станем старше, мы можем пожениться.
— Если захочется.
— Нет, я имею в виду, что мы можем. — Звездочка говорит: — Мы ведь можем, да?
— Можем.
— В смысле, что нам никто не помешает. — Звездочка говорит: — Я вот о чем говорю. Что нам никто не помешает.
— Да.
Звездочка говорит:
— Я всегда думала, что есть люди, которые могут жениться, и есть — которые не могут. Потому что им не разрешают. И что мы с тобой — те, которым не разрешают. Потому что разрешают только особенным. А мы не особенные, мы такие... ну, вообще никакие.
Я киваю. Я старше нее и умнее.
— Все так и устроено, — говорю. — Есть люди, которые относятся к высшему обществу. Они богатые, и роскошные, и вообще ничего не делают. Как Прим. Эти люди как раз такие, которых ты называешь особенными. И есть люди, которые относятся к рабочему классу. Это которые работают. Твоя мама — как раз из таких. Которые, как ты называешь, вообще никакие. Которым вообще ничего нельзя. А потом есть еще люди, которые не относятся ни к тем, ни к другим. Ни к высшему обществу, ни к рабочему классу. Которые в самом низу, как бы сами по себе.
— Как мы с тобой, — говорит Звездочка.
— Да.
— И это здорово, правда? — Звездочка говорит: — Ну, когда ты вообще ни к кому не относишься. Значит, нам повезло. Я всегда буду такой.
Она глупая, Звездочка.
— Звездочка, — говорю. — Это очень паршиво, когда ты такой. Это неправильно. Я не хочу быть таким. Потому что меня достало. И я больше не буду таким никогда. Я поэтому и прекратил есть таблетки. Я не хочу, чтобы все было погано. Я хочу, чтобы все было хорошо. А если ты... — говорю я Звездочке, — если ты хочешь всегда оставаться такой, так ты и останешься. Навсегда. И вся твоя жизнь превратится в огромную кучу дерьма. И тебе вообще ничего не разрешат, вообще ничего. Так что ты очень серьезно подумай. И выбери, что тебе нужно.
Звездочка сидит грустная-грустная. Смотрит на песок под качелями. Потом поднимает глаза и говорит:
— Я тоже не буду такой.
— А если мы больше не будем такими, если мы сделаем правильный выбор, и больше не будем есть никаких таблеток, и устроимся на работу, и купим дом, тогда мы сможем пожениться.
Звездочка улыбается и говорит:
— Я хочу маленького.
— Будет маленький, — говорю. — Если ты хочешь, то будет.
— Я хочу девочку. — Звездочка говорит: — Мы назовем ее Челси.
— А если вдруг будет мальчик, тогда назовем его Флинн.
— Мы накупим ей всяких красивых платьиц. — Звездочка говорит: — Будем ее наряжать, как куклу. Купим ей, оранжевую шапочку. И синие вязаные носочки.
— Как скажешь.
— Когда я была маленькой, у меня не было кукол.
— Ну, теперь будет. Только это будет не кукла. А настоящий ребенок. Живой.
— Он будет шалить и проказничать. — Звездочка вся разволновалась. Она говорит: — И можно будет придумать чего-нибудь интересное, и делать с ним всякие штуки. Например, взять его в супермаркет. — Звездочка слезает с качелей и бежит по площадке. Солнце уже восходит, и мне видно, как она бежит, хотя она убегает туда, где ее вовсе не видно. — Да, Ствол. Он будет шалить и проказничать, наш ребенок. А мы будем его баловать. Я его буду любить сильно-сильно. Я стану взрослой. Совсем-совсем взрослой. И у меня будет ребенок. Самый лучший ребенок на свете. — Звездочка бегает по детской площадке, залитой оранжевым светом. Это особенный утренний свет, самый ранний, когда небо еще оранжевое. Но оно скоро не будет оранжевым. Оно будет синим.
— Подожди, — говорю. — Я тоже хочу с тобой бегать. — Я не так возбужден, как она. Потому что я старше. А Звездочка — она еще маленькая. Просто мне хочется ее догнать. Звездочка убегает. По трапе. По песку на площадке. Я догоняю ее, обнимаю. Прижимаю к себе крепко-крепко. И она обнимает меня. Потому что у нас любовь.
— Звездочка, — говорю. — Я люблю тебя. Так люблю.
— Я тебя тоже люблю.
Я прижимаю ее к себе. Она — моя девушка. А я — ее парень. Не мужчина, а зверь. Она раньше так говорила. Но больше не говорит.
— Хочу полазить по лесенке. — Звездочка говорит: — Полезешь со мной?
— Да, — говорю. — Обязательно.
Звездочка забирается на лесенку, на самый верх. Лесенка сделана в виде парового катка, она вся синяя, а руль — оранжевый. Звездочка забирается на самый верх. Ну, как будто на крышу. Я забираюсь туда же, к ней. Мы сидим наверху, мы со Звездочкой.
Я говорю ей:
— Звездочка. Я тут вспомнил... когда мы были совсем- совсем маленькими, мы часто ходили играть на площадку и забирались на лесенку. На самый верх. И ты всегда плакала и говорила, что не хочешь слезать.
Звездочка улыбается и говорит:
— Да, мы любили залезать на лесенку.
— Ты забиралась на самый верх, а потом всегда плакала.
— Было весело, правда? — Звездочка говорит: — Я помню. Мы еще с горки катались. И еще на качелях. И забирались на лесенку. На самый верх. Я помню, да. Было весело.
— А ты плакала, — говорю. — И не хотела слезать.
Звездочка качает головой:
— Я не плакала.
— Плакала, — говорю. — Я хорошо помню. Ты всегда плакала, когда забиралась наверх. Ты говорила, что внизу все паршиво и что ты хочешь остаться там, наверху, навсегда. Ты поэтому и стала такой... ну, какой ты была. Всегда ела таблетки и не хотела слезать.
Звездочка резко меняет тон:
— Я и сейчас такая.
— Нет, ты уже не такая.
Звездочка слезает с лесенки. Держится за синюю металлическую перекладину. Потом отпускает ее и садится прямо на песок.
Она говорит:
— Нет, я такая.
— Но ты только что слезла. — Я тоже слезаю. Сажусь рядом со Звездочкой на песок. Обнимаю ее за плечи. Как будто в машине. — Ты ведь сделала это. Ты только что слезла.
— И здесь, внизу, все паршиво.
— Совсем не паршиво.
— Я хочу быть наверху. — Звездочка говорит: — На самом-самом верху. На лесенке.
— Тогда залезай обратно наверх.
— Я ненавижу, когда нужно спускаться. — Звездочка говорит: — Здесь, внизу, так паршиво.
— Говорю же, забирайся наверх.
Звездочка молчит, не говорит ничего.
— Звездочка.
— Я не могу.
— Почему?
— Я вообще ничего не могу.
— Ты можешь все, — говорю. — Все, что захочешь. Ты только что бегала по площадке. И говорила, что когда-нибудь у тебя будет маленький.
— Нет, не будет.
— Почему?
— Потому что все дети противные.
— И вовсе они не противные, — говорю. — Они очень славные и прикольные.
— Все противное. Все-все-все. — Звездочка качает головой и больше не говорит ничего.
Она совсем не такая, Звездочка. Совсем не такая. Просто вдруг что-то случилось, и она стала такой. Еще минуту назад она была такой радостной и счастливой, а теперь стала грустной. Совсем-совсем грустной.
— Что с тобой? — говорю. — Что тебя огорчает?
Звездочка не отвечает. Просто сидит, огорчается.
— Звездочка, — говорю. — Улыбнись. Будь такой, какой ты была только что. Ну, когда ты была веселой.
— Не могу. — Звездочка говорит: — Все прошло.
— Оно не может пройти, — говорю. — Потому что оно в тебе. И оно есть всегда.
— Оно уже не во мне. — Звездочка говорит: — Оно, наверное, убежало.
— Никуда оно не убежало. Не могло убежать. Наверное, оно просто спряталось. И скоро снова появится, вот увидишь. Давай я тебя пощекочу, и оно сразу появится. Надеюсь, оно не боится щекотки? — Я пытаюсь ее рассмешить. Но она не смеется. — Звездочка.
Звездочка молчит. И лицо у нее... ну, такое... замкнутое, закрытое. Лицо, которое закрылось от солнца. А солнце уже поднялось. Сейчас день. Сейчас лето. Но Звездочка вся как будто закрылась. Вообще от всего. Она говорит:
— Со мной что-то не так.
— Нет, — говорю. — С тобой все в порядке. Просто тебе сейчас грустно. Давай заберемся на лесенку. На самый верх. Видишь, какая прикольная лесенка. Похожа на паровой каток.
— Не могу. — Звездочка говорит: — Я вообще ничего не могу. Не могу даже пошевелиться.
Звездочка ложится на землю.
— Звездочка. Стейси. Вставай и давай забираться на лесенку. Я тебе помогу.
— Мне никто не поможет.
— Я тебе помогу. Я всегда тебе помогаю. — Я наклоняюсь к ней, беру за руки и тяну. Хочу, чтобы она поднялась с земли. — Ну, давай же. Вставай. — Но она не встает. Она просто лежит на земле, и не хочет вставать, и вообще не шевелится. Я тяну. Держу ее за руки и тяну. У нее очень холодные руки. Я их чувствую, но в них не чувствуется ничего. Они какие-то бесчувственные и вялые.
Звездочка молчит, не говорит ничего.
Я смотрю по сторонам. Вокруг — никого. Только мы со Звездочкой. И нам никто не поможет. Мы в парке, на детской площадке. Только мы не бегаем и не играем. Звездочка потому что устала. Я думаю, ей сейчас надо поспать. Это была долгая ночь. И мы хорошо потрудились: разбирались, какие мы на самом деле, и были собой, и решали, что будем делать, когда станем совсем-совсем взрослыми, и спасали Звездочку, и шли ко мне, но пока еще даже и не дошли. Звездочка засыпает, уже заснула. Я ложусь рядом. Обнимаю ее, ну, как будто она уже мертвая, а я — еще нет. Только она никакая не мертвая. Она просто спит.
Мы со Звездочкой у меня в комнате. Комната синяя, длинная и узкая. Мы лежим на кровати. Которая в синей и длинной комнате. У меня дома. Где мы со Звездочкой всегда занимались всякими глупостями. И играли в игру с номерами. Это хорошая игра. Номер раз: приготовиться к номеру два, три, четыре и пять. Номер два: привязать. Номер три: облизать. Номер четыре: потутулиться. Номер пять: чтобы я обязательно кончил. По-настоящему. С фонтанчиком.
Номер раз всегда делался так. У меня рядом с кроватью стоит такой невысокий комодик. Звездочка открывала его верхний ящик и доставала оттуда всякие штуки, синий лак для ногтей и все, что нужно, чтобы накраситься, и она меня красила, ну, как мог бы накраситься Клоун Подушкин, если бы он был настоящим клоуном, только он никакой не клоун, просто его так зовут, а вообще-то он плюшевый медвежонок.
Номер два делался так...
— Ствол.
Я не слушаю. Номер два делался...
— Ствол.
Номер два...
— Ствол. — Звездочка говорит: — Ствол, послушай меня.
— Что?
— Может быть, поиграем в игру?
— Нет, — говорю. — Мы и так целый день только и делали, что играли...
— Нет, не в эту игру, а в другую. — Звездочка говорит: — Которая без всяких глупостей.
— А, — говорю. — Если без глупостей, то давай.
— А в какую?
Я смотрю на нее как на дурочку:
— Что?
— Ну, в какую мы будем играть игру?
— Я не знаю. Ты предложила, ты и придумывай.
— Давай в «Музыкальный живот-автомат».
— Нет, не хочу.
— Тогда давай в «Музыкальный пупок-автомат».
— Нет, — говорю. — Ты же только что предлагала, и я сразу сказал, что нет.
— Я не предлагала. — Звездочка говорит: — Я сперва предложила в «Музыкальный живот-автомат», а потом в «Музыкальный пупок-автомат». Это разные вещи.
— Нет, не разные, — говорю. — Это одна и та же игра. Только по-разному называется.
— Ствол, ну, давай поиграем. Мы сто лет в нее не играли. — Звездочка говорит: — Давай поиграем совсем немножко. А потом ты выберешь игру. Какую захочешь.
— Если мы поиграем в твою игру, то потом будем играть в мою.
Звездочка говорит:
— Да-да-да. Только сначала — в мою.
Ну хорошо. Это детская игра. Совсем для детей, но ведь Звездочка еще ребенок, так что мне нужно ей уступить. Потому что я старше. Вам эта игра ничего обо мне не расскажет, потому что не я ее выбрал и мне вовсе не хочется в нее играть. Просто я уступаю Звездочке. Звездочке хочется поиграть в эту игру, и я ей уступаю.