Путь, возвращаемся в край наш родной с пустыми руками.
Так же теперь и Эол одарил его дружески щедро.
Ну‑ка, давайте скорее посмотрим, что там такое,
Сколько в мешке серебра и золота ценного скрыто.–
Верх одержало средь них предложенье злосчастное это.
Мех развязали они. И вырвались ветры на волю.
Плачущих спутников вмиг ураган подхватил и понёс их
Прочь от родных берегов в открытое море. Проснувшись,
Духом отважным своим я меж двух колебался решений:
Броситься ль мне с корабля и погибнуть в волнах разъярённых
Или всё молча снести и остаться ещё средь живущих.
Снёс я всё и остался. На дне корабля, завернувшись
В плащ свой, лежал я. Назад к Эолову острову буря
Наши суда уносила. Товарищи горько рыдали...
Анаста смолкла. Артисты хора изображали растревоженное, потом затихающее море. Затем, пропустив несколько знакомых зрителям строк, хор продолжил, сильно взволновав слушающих:
... Славный Эол изумился:
– Ты ль, Одиссей?! Каким божеством ты попутан враждебным?
Мы так заботливо в путь снарядили тебя, чтоб ты прибыл
В землю родную, и в дом, и куда б не явилось желанье!
Хор замолчал. Но пальцы гетер продолжали перебирать струны кифар. Соратники Александра, зрелые в делах войны мужи, утирали слёзы. Многим судьба гомеровского Одиссея показалась их собственной. Большинство дольше десяти лет не видели отчизны и родных очагов, с тех самых пор, как покинули их, следуя за царём Александром, идя навстречу непредсказуемой судьбе. Казалось, она была изумительно благосклонной к ним, на крыльях побед носила их и в Египет, и в Индию, о чём они не могли и помыслить вначале. И каждый раз за победой в войне новые дерзкие замыслы царя и вождя увлекали их вновь расширять границы завоеваний всё дальше и дальше от родины. Беззвучно плакал и Александр. Белокурая Таид приклонилась к нему и тихо произнесла:
– Ты ещё молод, государь. Ещё вернёшься в Элладу и в Македонию.
Анаксарх слушал это, и по лицу его пробежала насмешливая ухмылка понимания, что разум Александра уже был отравлен жаждой непрерывных великих завоеваний, он бы зачах от скуки в убогом доме и македонском царстве отца Филиппа. Иол неприметно опять наполнил ритон царя. Тот поднял склонённую голову, влажные глаза его заблестели. Когда Анаста сняла котурны, сошла с подиума и направилась к нему, он быстро встал ей навстречу.
– Я потерпел сейчас первое своё поражение, Анаста! – подняв ритон, громко произнёс он. – За твою победу над Александром!
Она ладонями обхватила верх ритона и, не отрывая взгляда от лица Александра, сделала глоток. Он накрыл её ладони своими и выпил красное вино до дна, постепенно запрокидывая голову, открывая сторонним взорам рваную полосу раны сбоку шеи. Когда выпил, протянул руку, взял у раба лавровый венок и надел его на густые золотистые волосы гетеры.
Пердикка , и полководец, и начальник охраны царя, повернулся к своему товарищу Птолемею, доверительно заметил только ему:
– Если осталась женщина, способная разжечь его чувства, так это она.
Наблюдая за Александром, они отпили понемногу из своих ритонов, тихо перемещаясь так, чтобы видеть его, не досаждая своим вниманием.
Царь отдал пустой ритон Иолу, обнял Анасту, поцеловал её в губы. Целовал долго, но было видно, что страсть не пробуждается в нём. Женщина отстранилась и с грустью и болью сказала тихо:
– К сожалению, поражение ты потерпел не от меня. От Гомера.
Птолемей с тревогой прислушивался к их разговору и, чтобы избавить Александра от неловкости, прокричал:
– Эллада, века!
– Века, Эллада! – многие мужчины, за ними и женщины с воодушевлением поднялись на ноги. – Века, Македония!
Выкрики и восклицания свободных людей, объединённых и возбуждаемых именем родины, звучали искренне. Царь получил наполненный вином ритон от Иола, многие протянули кубки и ритоны другим виночерпиям. Анаксарх, едва ли ни единственный, кто выглядел сторонним наблюдателем, с насмешливым спокойствием обменялся взглядом со Стасикратом и, молча указав ему подбородком на подиум, слегка поднял свой кубок. Стасикрат понял его, взмахом руки дал знак артистам, и хор грянул на весь зал припев из "Киклопа" Еврипида:
Счастье жизни – пир весёлый,
Чтоб вино ключом бежало,
А рука на мягком ложе
Друга к сердцу прижимала!
Иль златистый, умащённый
Разметать по ложу локон
И молить, изнемогая:
"Отвори мне дорогая!"
Хохот одобрения, чаще женский, прокатился по залу; у кого из мужчин были подруги, тот имел возможность тут же воспользоваться советами припева, следуя им в шутку, либо всерьёз.
Разгорячённый выпитым и общим весельем широкоплечий Деметрий, который оказался на пиру без подруги, вскочил на подиум и звучным голосом молодого военного начальника прокричал:
– Игры!
Его услышали, многим призыв вспомнить забавы далёкой Греции понравился. Взоры обратились на царя. Он махнул рукой в знак согласия и одобрения. Молодёжь шумно захлопала, и Деметрий отстегнул золотую пряжку на плече, которая удерживала верхнюю часть одежды. Брошенный этим вызов подхватили несколько сильных молодых людей, они один за другим вскакивали со своих мест.
– Со мной! Со мной! – шумным многоголосьем наперебой предлагали они Деметрию выбрать борца для состязания. Красивые тела их привлекали внимание не только женщин, но лишь женщины со смехом отворачивались от тех, кто уже сбросил одежду, обнажая прокалённые южным солнцем члены. Александра рассмешило столь откровенное проявление женского лицемерия. Ему нравилось поведение Анасты. Лёжа рядом с ним на руне, она спокойно и с интересом разглядывала молодых мужчин с набедренными повязками. Александр поднял наполненный вином ритон.
– Победитель получит в награду мой ритон! – произнёс он отчётливо. – И лавровый венок из рук Анасты!
Два раба поднесли к подиуму широкую серебряную чашу с оливковым маслом, предназначенным для втираний в кожу состязающимся борцам. Клит встал с руна, потянулся к золотой пряжке на плече, намереваясь отстегнуть её, и громко потребовал:
– Бороться он будет со мной!
Александр дёрнул его за руку, и Клит не устоял, повалился ему на грудь.
– Побереги вторую ногу, – сквозь вызванный этим смех посоветовал царь своему любимцу.
Деметрий указал пальцем на самого рослого и играющего мускулами юношу.
– С тобой, – определил он свой выбор противника.
Артисты освободили подиум. Деметрий первым зачерпнул пригоршней оливковое масло и плеснул себе на тело, начал втирать его в икры правой ноги. Видя, как он это делал, Александр напрягся и будто окаменел, красноватое лицо его бледнело от нахлынувшего воспоминания...
Летний день сиял от послеполуденного солнца. Деметрий присел на камне возле медного сосуда с оливковым маслом. Неторопливо отлил масло на бедро и принялся равномерно втирать в кожу, от бедра к икрам. Однако вниманием он отвлекался к дальней части вытянутого, засыпанного жёлтым песком игрового поля. Там было воткнуто в землю копьё с белым флагом, который обвис в безветрии, и рядом с взрыхлённой полосой, ровной линией проведённой от копья оттолкнулись и в его сторону побежали наперегонки Александр и Клит. Они бежали так, что было понятно – это одна из их любимых забав. Александр рванулся вперёд и немного раньше Клита добежал до места, где лежали два коротких дротика, подхватил свой и метнул в сторону грубо отёсанного деревянного болвана. Очертаниями болван напоминал персидского полководца, и дротик с глухим стуком поразил его под левую грудь. Клит следом бросил второй дротик, тот пролетел до болвана, вонзился в дерево остриём к острию дротика царя. Но Клит расстроился.
– Если бы я не поскользнулся! – не соглашаясь с поражением, заявил он с вызовом.
Александр насмешливо сплюнул. Потом указал на Деметрия.
– Вон наш судья. Он всё видел. Если подтвердит, что ты поскользнулся, не буду спорить, побежим снова.
Вдруг он замер, с бледнеющего лица сползла усмешка. Клит живо глянул, куда он смотрел, и тоже забыл о споре. За пределами игрового поля сзади Деметрия, между безлюдными каменными лавками для зрителей, на дубовом, оправленном слоновой костью троне восседал тщедушный старик. Мертвецки белое, костлявое, как у обитателя подземелья, лицо его выступало из царского одеяния, а на безволосой голове, словно торчащей на тонкой шее, прочно удерживалась, блестела царская диадема. Александр медленно направился в ту сторону. Однако Клит и Деметрий опередили его.
– Ты кто? – холодно потребовал ответа Клит, когда остановился напротив трона.
Старик с минуту безмолвствовал. Он уставился на подошедших бессмысленным, отсутствующим взором тусклых глаз и был очевидно безумен. Наконец он стал приходить в себя и утробным голосом, будто идущим из глубины колодца, вяло ответил:
– Я Дионисий. Родом из Мессинии.
– Что ты здесь делаешь? – строго продолжил допрос сумасшедшего Деметрий.
Тот неожиданно испугался. Съёжился, закрыл руками глаза и лоб и застонал. Потом заговорил неверной скороговоркой, как бы спотыкаясь мыслью на отдельных словах.
– Я совершил какое‑то преступление... Меня заковали... Везли морем. – Он убрал ладонь с серого лица, приподнял край хитона и глянул на щиколотки ног, желая удостовериться, что на них ещё сохранились мозолистые следы долгого пребывания в колодках. И опять забормотал: – Явился бог Осирис. Он освободил меня и привёл... Повелел надеть царское облачение, диадему... молча сидеть на троне и ждать...
Алексан др вздрогнул, очнулся от нежного прикосновения к плечу.
– Что случилось? – с тревогой спросила Анаста.
Кроме неё, все смотрели на борцов на подиуме.
– Деметрий! – шумно вопили одни.
– Лисимах! – во всё горло кричали другие.
Казалось, Александр не слышал их.
– И всё им мало, – с мукой глядя в край руна, прошептал он пред себя.
Уныние и тоска, которые охватили его, до слёз тронули женщину. Она наклонилась, попыталась заглянуть ему в глаза, но он отыскал взором чёрноволосый затылок Аристона, предводителя входивших в состав его войска пэонийцев, и уставился на него. Открытые руки, ноги, часть груди и левое плечо Аристона заросли чёрными густыми волосами, – как облепленный шерстью, тот вскочил с мягкой шкуры и, топая короткими могучими ногами, грубо завопил: "Лисимах! Лисимах!" При виде такого буйного поведения звероподобного болельщика состязания Александр невольно стиснул зубы, губы его сжались в тонкую полоску.
... Внутри большого походного шатра было душно. Свет пасмурного дня прорывался в щели и в боковое отверстие, которое продырявил дротик, но не в силах был рассеять весь полумрак. Откинувшись в старом деревянном кресле, потный и грязный Александр отхлёбывал вино из оловянного кубка, а Иол, склоняясь над помятым бронзовым тазом, омывал его рану, смывал грязь и кровь той мутной водой, которую лил из медного кувшина. По лбу молодого царя прозрачным бисером выступали и скользили капельки пота, оставляя на запылённом лице светлые дорожки, но ни движением, ни звуком он не выдал, не обнаружил страданий от испытываемой им боли. В углу шатра, на грубо сбитом деревянном столе казначей Александра Гавтал взвешивал на весах военную добычу. На чашу весов он накладывал разного размера мешочки с песком, пока не уравновешивал то, что опускал на такую же чашу: золотые кубки, кубки из электры, золотые и серебряные кувшины, тазики, блюда, пузырьки для благовоний и мазей. После взвешивания каждой вещи, он делал запись в пергаментный свиток и откладывал её слева от себя, чтобы из кучи справа взять следующую.
Оттолкнув у полога шатра царского телохранителя, внутрь полумрака шумно ввалился Аристон. Он не выпускал из руки окровавленного меча, а хищно сжатыми пальцами другой руки удерживал за волосы отрубленную голову вражьего воина. С трудом оторвав алчный взгляд от добычи, он протянул голову Александру.
– Такой дар у нас в горах считается достойным золотого кубка, – нагло заявил он раненому царю.
Гавтал накрыл рукой пергаментный свиток и с неприязнью ответил:
– Ты ведь уже получил свою долю.
Аристон вместо ответа нагло хохотнул. Предводитель горцев пеонийцев ждал. Александр сделал над собой усилие и одобрительно улыбнулся.
– Всего лишь пустого кубка? – Он дотянулся до кучи драгоценных вещей и приподнял самый большой кубок. – Я дарю тебе этот кубок из своей доли. Но сначала выпью из него за твоё здоровье. Иол, наполни.
Иол нехотя прервал обработку раны и из высокой амфоры налил в кубок алого, как свежая кровь, вина. Аристон явно не ожидал, что с такой лёгкостью получит, что запросил.
– Если за каждую голову...– сумрачно проговорил из‑за стола Гавтал. – Золота всей Азии не хватит...
Аристон осклабился крепкими, как у волка, зубами и хрипло расхохотался.
Сдавленный глухой стон гнева задохнулся за стиснутыми зубами Александра. Он сухо сглотнул и хмуро поднёс к бескровным губам золочёный ритон. Анаста заботливо приостановила его руку.
– Не стоит больше пить, – попросила она.
– Ты хочешь сказать, я – пьяница? – выговорил он ей с внезапным раздражением.
– Ты болен, – мягко возразила женщина. – От этого тебе не станет легче.
– Так ты знаешь, от чего мне станет легче? – Он глянул ей в лицо. – Я казнил этого сумасшедшего, которого не спроста усадили на мой трон. И должен выпить за его душу.
Однако пить он не стал.
– О‑о, я знаю, – с пониманием сказала она. – Слышала об этом. Тебе так велели поступить твои прорицатели. Но ты слишком им доверяешь.
Он ответил не сразу.
– А на кого я могу положиться, кому довериться? Зевсу? – покрасневшее лицо его скривилось в горькой усмешке. – Или друзьям? Которые перестали меня понимать? Если бы можно было опять начать всё сначала...
В порыве неожиданного воодушевления от последней мысли он вскочил на ноги и властно прокричал:
– Едем! Завтра же отправляемся в Элладу, а затем в Македонию!
Оба противника на подиуме разом прекратили борьбу. Они тяжело дышали, а в зале повисла мёртвая тишина.
– Олимпийские игры! – разорвало тишину оживлённое восклицание Стасикрата. – Мы устроим такие игры, каких ещё никто и нигде не видел!..
– Ха‑ха‑ха! – помешал вдохновлённому полёту его воображения нарочито издевательский, дерзкий смех Анаксарха.
Философ привлёк к себе общее внимание, так как, откинувшись на шёлковую подушку, хохотал неискренне и безудержно.
– Негодяй! – обернулся к нему Александр. – Ты всегда издеваешься надо мной! Ты за это поплатишься!
Он в гневе швырнул ритон, облил белую одежду Анаксарха недопитым розовым вином.
Но Анаксарх не унимался.
– Калан, – философ вдруг сам прервал смех. – Позови индийского мудреца Калана. Он тебе объяснит кое‑что, Великий Завоеватель.
Сказанное им подействовало на Александра. Он помрачнел, и Птолемей сообразил, что надо распорядиться о приглашении Калана. Всеобщее оживление от надежды возвратиться на родину сменилось напряжённым ожиданием.
Вскоре разнёсся по‑военному чёткий возглас Пердики: "Калан идёт!" Александр вяло приподнял голову и повернулся лицом к дверям, за которыми виднелась анфилада зал. Невидимые рабы широко распахнули обе дверные створки, и в самом дальнем зале в полутьме стала видна тёмная худая фигура простоволосого мудреца. Только набедренная повязка укрывала его смуглое тело, и шёл он со спокойным достоинством, неспешно переступал босыми ногами. За хвост он волочил шуршащую на полу шкуру, – иссушенную шкуру верблюда. В последних дверях она зацепилась за одну из створок. Мудрец развернулся, невозмутимо подправил её и протащил в дверной проём. Затем опять подхватил конец хвоста и с прежним достоинством приблизился к возлежащему на подушках царю. Придворная толпа приподнималась на своих местах, во все глаза неотрывно следила за индусом, с непониманием и тревогой ожидая продолжения.