Александр Невольный (Якунин)
Моя лю...
Глава 1. "ИСИ"
Часть 1. Странная взятка
Неожиданно для всех и, в первую очередь, для себя, Егор Лялин круто изменил свою жизнь: уволился с прилично оплачиваемой работы и устроился в институт социологических исследований (ИСИ) на оклад, которого не хватит даже на дорогу в этот самый институт.
Лялин не сошёл с ума: просто он писал стихи и для того, чтобы состояться в качестве профессионального поэта, ему недоставало, как он сам полагал, только одного - свободного времени, которое он и рассчитывал найти в научном заведении. К тому же, Егор Лялин не был женат, жил с родителями и, следовательно, в больших деньгах покамест не нуждался.
Оформляя документы, инспектор кадров ИСИ, пожилая женщина полувопросительно произнесла:
- Надеюсь, Егор Михайлович, вы знаете, что делаете.
Оглядев новоиспечённого социолога, она по-матерински вздохнула:
- Ладно, возьму грех на душу.
Грех заключался в том, что под резолюцией директора института "принять Е.М. Лялина техническим сотрудником с окладом, согласно штатному расписанию", почерком директора чиновница дописала: "и установить надбавку в размере четверти должностного оклада". Простота и будничность, с которой был исправлен документ, поразили Лялина. Как все поэты Лялин был склонен к обобщениям. Ему пришла мысль о том, что "страна, в которой так запросто, без всякого страха подделывают приказы вышестоящих руководителей, обречена на развал" (Знай он тогда, насколько провидческой была эта шальная мысль, ещё неизвестно, чем дело могло кончиться: например, Лялин мог бы окончательно поверить в свою гениальность и на этой почве спиться).
Покончив, таким образом, с формальностями, инспектор кадров многозначительно посмотрела на Лялина и сказала:
- Конечно, это не решает всех ваших проблем, но, согласитесь, уже кое-что.
Несмотря на свои двадцать пять лет, Лялин не достаточно знал жизнь: ему и в голову не пришло, что за своё благодеяние женщина рассчитывала на определённое вознаграждение. Единственное, на что он оказался способен, так это выдавить из себя пару слов благодарности. Он был смущён и растерян: впервые ему подали милостыню, и он её принял. При этом у него было ощущение, будто его, как мальчика, застукали за нехорошим делом.
Инспектора кадров, эту добрейшую женщину Лялин возненавидел и в дальнейшем избегал с ней встреч.
Часть 2. Встреча в туалете
Итак, Егор Лялин стал социологом. Ему предстояло изучать общественное мнение относительно газет, телевидения, радио и прочих средств массовой коммуникации (Интернета в то время ещё не было).
Свой первый рабочий день он провёл в узкой, как пенал, комнате, по-школьному заставленной письменными столами, в полном одиночестве. В секторе не соизволила появиться "ни одна собака". Все восемь часов его окружала пустота и чистота, или чистая пустота: ни людей, ни книг, ни кусочка бумаги! И это в научном заведении, где, как он полагал, с утра до вечера должны кипеть учёные споры и, как минимум, царить творческий беспорядок!
Конечно, более благоприятные условия для творчества трудно было представить. Тем удивительнее, что стихи Лялину не давались. Видимо, сказывалась незнакомая обстановка, а также его излишнее эмоциональное напряжение.
От нечего делать Лялин принялся бродить по институту, занимавшему два этажа в обычном жилом доме. Таблички на дверях свидетельствовали, о том, что в ИСИ трудилось огромное количество докторов наук, не говоря уже о кандидатах. В этой связи у дотошного поэта не могли не родиться вопросы типа - если такое количество учёных в одном маленьком заведении, то сколько их может быть Москве, а в целом по стране?! И отчего с таким изобилием учёных мужей россияне продолжают жить трудно и безрадостно?
Любопытно отметить, что Егор Лялин, несмотря на постоянную стеснённость в средствах и отсутствие всякой перспективы прибрести собственное жильё, даже и в мыслях не относил себя к категории людей, живущих "трудно и безрадостно".
.
Путешествуя по институту, он естественным образом забрёл в туалет, где неожиданно был атакован уборщицей.
- Ах, в душу твои волосни! - воскликнула женщина в резиновых рукавицах и резиновом фартуке, шарахнув о кафельный пол шваброй. - Ну, почему, как мне убирать, так вас всех начинает раздирать? Я, понимаешь, тут всё перемыла, новый кусок мыла положила, рулон свежей туалетной бумаги зарядила и, вот тебе на, сразу идут говнякать?!
Лялин хотел поинтересоваться, сколько месяцев должно пройти после уборки туалета, чтобы им можно было пользоваться, но был остановлен странным вопросом:
- Ты чей?
- В смысле - работаю ли я в институте? - уточнил Лялин.
- Ну? - согласилась уборщица.
- Естественно, я здесь работаю, - не без гордости заявил Лялин.
Удивлению уборщицы не было границ.
- Ой, миленький мой, да какого рожна ты тут забыл? - запричитала она голосом, каким обычно провожают покойников. - Пропадёшь ты в этой шараге! Как пить дать - пропадёшь! Беги, уноси ноги отсюда, покуда цел.
Для сердобольной уборщицы Лялин не нашёл достойного ответа. Он предпочёл ретироваться. Остаток дня он был страшно зол: будь тогда его воля, он запретил бы всем женщинам мира убираться в мужских туалетах на том основании, что слабый пол не способен просто наводить чистоту, им везде нужно устанавливать свои порядки.
Часть 3. Блидман
Второй рабочий день Егора Лялина начался точно так же, как и первый - в тепле, одиночестве и тишине. Стихи, как и вчера, не шли. На него продолжала действовать обстановка. Много сил уходило на борьбу со сном. Как ни уговаривал он себя - писать, как не напоминал, что "истинный поэт должен "ни дня без строчки"", ничего не действовало.
Ему определённо мешало присутствие полного отсутствия сотрудников, как в отдельно взятом кабинете, так и во всём институте. А тут ещё, вдруг, ему взбрело в голову, что он ошибся сектором и даже, может быть, зданием, и, что его ждут где-нибудь в другом месте! И, если это так, то кто ему заплатит за два дня безделья?
В это время раздался по-школьному кондовый звонок, заставивший Лялина вздрогнуть. Его никто не предупредил, что в секторе имеется телефон. Старинный чёрный аппарат нашёлся на подоконнике, за занавеской.
- Алло? - осторожно спросил неудобную трубку Лялин.
- Ты где ходишь, мать твою? - прокричал мужской голос.
- Вы ошиблись номером, перезвоните, - сказал Лялин на том основании, что мужчина обратился к нему, как к старому знакомому и, к тому же, находясь в состоянии алкогольного опьянения.
- Болван! Так и знал, что пришлют болвана, - рявкнули на том конце провода и, назвав Лялина по имени и отчеству, приказали ждать и никуда не отлучаться.
- Скоро буду, - пообещал незнакомец и бросил трубку.
Лялин ждал с огромным интересом и тревогой. С интересом потому, как ему ужасно хотелось увидеть в институте ещё кого-нибудь, кроме инспектора кадров и уборщицы. Тревога же была связана с тем, что он не понимал, что могут делать в научном заведении не совсем трезвые люди.
На исходе рабочего дня в сектор ввалился абсолютно пьяный тип с зелёным портфелем из крокодиловой кожи. В комнате сразу сделалось тесно. Весь вид его: начиная от растрёпанной львиной гривы седых волос и кончая неопределённого цвета брюками с пузырями на коленях размером с хорошую женскую грудь - всё свидетельствовало о том, что мужчина, как минимум, неделю спал не раздеваясь. Странно было только то, что его сопровождал запах свежей полыни вместо банального водочного перегара, смешанного с запахами валидола, корвалола, чеснока, лука, селёдки, сельдерея, укропа и т.п.
Загадочная личность прошагала вглубь комнаты и водрузила портфель на стол перед Лялиным. Продержавшись три секунды в первоначально заданной форме, саквояж расплылся до размеров огромной хозяйственной сумки, похоронив под собою новую, девственно чистую тетрадь Лялина, купленную им специально для стихов. Будущему поэту такая бесцеремонность показалась крайне обидной.
- Блидман Марк Наумович, - представился мужчина, буравя Лялина маленькими глазами-бусинками, до того маленькими и до того близко поставленными, что в них было больно смотреть. При этом он постоянно трогал свой огромный картофелеобразный нос со старыми следами оспы, словно проверяя - на месте ли данная выдающаяся часть тела.
- Здравствуйте, - сухо ответил Лялин, не любивший пьяных с детства.
В своё время отец Лялина здорово зашибал: в пьяном угаре он мог даже ударить маму, и ему приходилось привязывать отца к кровати.
Мужчина продолжил углублять знакомство.
- Доктор наук, профессор! - сказал он, как было понятно, о себе.
Однако уточняющие определения не произвели на Лялина ровно никакого впечатления. Ещё совсем недавно, увидев перед собой доктора наук, профессора, он, скорее всего, выказал бы почтительность, например, вставанием, но только не после вчерашнего путешествия по коридорам ИСИ, которое капитально девальвировало в его глазах значимость научных регалий и должностей.
Моргая глазами-бусинками и беспрестанно трогая нос, Марк Наумович выжидательно смотрел на Лялина. Тот, соответственно, смотрел на Марка Наумовича и досмотрелся до того, что у него стал дёргаться лицевой нерв - первый признак смешливого настроения, с приходом которого Лялин рисковал расхохотаться от любой мелочи, даже от согнутого мизинца.
Смутно догадавшись, что перед ним начальник, Лялин протянул Марку Наумовичу руку, которая была проигнорирована со скептической улыбкой.
- Вижу, ты не врубаешься в ситуацию, - грустно констатировал Марк Наумович. - Я твой непосредственный начальник, балда. Понял теперь?
- Понял.
- Повтори.
- Пожалуйста - вы мой непосредственный начальник... балда.
Слово, как известно, не воробей и почти одновременно с его вылетом Лялин почувствовал угрызение совести: шутить подобным образом не только с начальством, но и просто с пожилым человеком противоречило его принципам. В какой-то степени его извиняло то, что в глубине души он полагал, что Марк Наумович его разыгрывает: уж слишком разительным было несоответствие между его типически русским лицом и стопроцентной еврейской фамилией, еврейским именем и еврейским отчеством. Ещё более явным было противоречие между бомжеватым видом Блидмана и его научной степенью. Даже в дурном сне Лялину не мог присниться доктор наук с внешностью Марка Наумовича.
В любом случае, начинающего социолога от крупной неприятности спасла глуховатость начальника именно на то ухо, со стороны которого Лялин находился.
- Не расслышал, чего ты такое сказал - нахмурился Марк Наумович, подставляя другое ухо.
- Когда?
- Что когда? ...О, парень, ты далеко пойдёшь, если не остановят. Сколько у нас работаешь, неделю?
- Два дня.
- И как тебе?
Лялин пожаловался на скуку и озвучил желание "как следует" потрудиться.
- На этот счёт можешь не беспокоиться, - сказал Марк Наумович и, внимательно посмотрев на Лялина, добавил. - Загружу так, что некогда будет пописать.
Лялин вздрогнул: ему показалось, что Марк Наумович в курсе его вчерашнего инцидента в туалете и даже в курсе того, как тяжело ему далась вчера дорога домой: что в поиске укромного местечка ему пришлось выскочить на полпути из метро и что в самый не подходящий момент его спугнул прохожий в красной бейсболке, которую он принял за полицейскую фуражку. "Похоже, система информирования в ИСИ поставлена неплохо" - подумал Лялин.
- Алло, гараж! - сказал Марк Наумович.
- Да, слушаю, - ответил Лялин, тряхнув головой.
- Где это ты витаешь? Я планирую поручить тебе одно не сложное, но очень деликатное дельце.
- Я весь - внимание, - обрадовался Лялин.
С выражением наездника, берущего узду любимой лошади, Марк Наумович взялся за ручку портфеля и сделал короткое движение, после чего крокодиловая вещь приняла стойку и, как бы сама собой, раскрылась. Профессор, мелко суча пальцами обеих рук, как это делал незабвенный певец Джо Кокер, с откровенным вожделением заглянул вовнутрь и постепенно опустил в портфелевую пасть голову по самые плечи.
Рылся он долго, всё что-то там перекладывая с места на место, чем-то звеня, шурша и ударяя. От любопытства Лялин приподнялся на цыпочки. Марк Наумович, не вытаскивая головы, ловко перенёс портфель на другой край стола. Освободившуюся, таким образом, тетрадь для стихов Летов поторопился перепрятать.
Тем временем, шеф извлёк на свет невиданных размеров деревянный гребень, напоминающий маленькие грабельки. Марк Наумович основательно, со всех сторон обдул его, после чего покраснел, как помидор, и с безжалостной яростью и даже, можно сказать, с ненавистью принялся не расчёсывать, а, попросту говоря - рвать на себе волосы, покряхтывая при этом, как покряхтывают в русских банях. Вниз дождём пролилась крупная перхоть вперемежку с волосами. Вскоре плечи пиджака Блидмана побелели, словно припорошенные свежим снежком. Наблюдая этот ужас, Лялин сделал очередное обобщение, смысл которого состоял в том, что те, кого Господь наградил львиной гривой, обречены мучиться с нею до конца дней своих. "А те, кому на роду написано быть лысыми, будут ими, несмотря ни на что" - подумал он, потрогав свою пока ещё едва заметную лысину.
Окончив душераздирающую процедуру, Марк Наумович отправил гребень обратно в портфель и, скорее по привычке, чем для пользы дела, ударил себя своею левой рукой по правому плечу, и правой по левому. Очевидно, таким макаром он боролся с перхотью.
Закончив с причёской, Марк Наумович продолжил изучение содержимого портфеля. Судя по выражению лица, одни предметы, попадавшиеся ему под руку, вызывали у него удивление, другие - приятные воспоминания, а некоторые - откровенно отрицательные эмоции. Кое-что он вытаскивал наружу, вертел в руках, как будто видел впервые, и бросал обратно. Все предметы были внушительных размеров. Поочередно им были извлечены: электрокипятильник, годный, наверное, для нагрева целого ведра воды; фарфоровую кружку объёмом не менее литра, когда-то белого цвета, но теперь грязно-коричневого окраса от чайной заварки; истерзанную коробку хозяйственных спичек размером в полкирпича; разорванный блок сигарет "Дымок" без фильтра и следом нетронутый блок сигарет "Мальборо".
Без сомнения, портфель Марка Наумовича Блидмана представлял собой не просто оболочку для перетаскивания вещей в пространстве, а важное условие его жизнедеятельности, как раковина для улитки, как панцирь для черепахи, как дом для человека.
Упустив из виду размер своей новой зарплаты, Лялин дал себе слово приобрести нечто по фундаментальности и принципиальности подобное крокодиловому портфелю шефа.
Тем временем Марк Наумович Блидман, влезши уже почти по пояс в саквояж, всё что-то там перекладывал и перебирал. При этом слышно было, как он бубнил, а когда поднимал голову, чтобы глотнуть свежего воздуху, на его дико вращающиеся глаза-бусинки было страшно смотреть. Но вот, в какой-то момент глаза остановились, и он извлёк, кажется, то, что так долго искал.
- Ага, нашёл-таки! - победно воскликнул Марк Наумович и продемонстрировал Лялину клочок бумаги, грубо вырванный из школьной тетради в клеточку.
Такими тетрадями, несмотря на всеобщую компьютеризацию, до сих пор очень любят пользоваться школьники начальных классов. Причина это любви заключалась в том, что эти тетради быстро исписывались, тем самым давали возможность часто, с каждой новой тетрадью начинать новую жизнь.
- Значиться так, - сказал Марк Наумович, - записывай...Ольга Борисовна...записал?
- Ольга Борисовна, - повторил Лялин. - Есть, записал.
- Та-а-к, теперича записывай номер...номерочек телефона...погоди, очки надену.
Профессор извлёк из портфеля предмет, который с большой натяжкой можно было назвать очками: на обеих линзах, соединённых между собой изоляционной лентой, имелись молниеобразные трещины, одна дужка висела на чёрной нитке, а другой не было вовсе. На широком носу хозяина окуляры разместились с большим креном, так что в итоге вооружённым оказался лишь один левый глаз.