Анастасия Дмитриева
*лунный свет*
СОЛЕНОЕ ЛЕТО
ПОВЕСТЬ
из современного деревенского быта
(из цикла «ПРЯМУХИНСКИЙ ПОВОРОТ»)
«…тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь,
и немногие находят их…»
Евангелие от Матфея,
гл.7, ст.14.
ГЛАВА 1
Вечернее майское солнце купало в своих лучах почти голые еще, с редкими, едва вылупившимися листиками, ветви яблонь. Воспользовавшись солнечной щедростью, на частоколе грелась счастливая и уставшая трясогузка. Где-то в небе под самыми редкими облачками носились беспечные ласточки, поражая галок своим вечнодетским щебетанием. На другом конце деревни грузно и зло лаяла собака и блеяла испуганная ею овца, на речке дети, сбежавшие из-под присмотра родителей, пугали гусиное стадо, горланившее на всю округу. Редкий ветерок едва шевелил белые, словно припорошенные снегом ветви ирги, путался в пышных косах душистой черемухи и, сдавшись, стихал. За рекой уныло пела кукушка, отсчитывая кому-то не один десяток томительных лет…
По пыльной деревенской дороге шли две молодые женщины, уставшие после вечерней дойки. Они не были родственницами, но в их лицах проступали неуловимо похожие черты, вероятно потому лишь, что они были землячками, ровесницами, бывшими одноклассницами, теперь же им было по двадцать два года.
У одной из них, Натальи, взгляд лениво блуждал по улице, не задерживаясь долго ни на одном предмете, выражение лица ее было беспечно. Она, не смотря на усталость, потряхивала короткими, не доходившими до плеч волосами какого-то неопределенного, почти серого цвета, так же энергично хлопала длинными ресницами, открывая и закрывая крупные серые глаза. Слегка вздернутый носик выдавал любознательность хозяйки, а губы ее почти всегда находились в положении полуулыбки, так, что невозможно было понять в разговоре, шутит ли Наталья, или говорит серьёзно. Она была очень мила, несмотря на то, что одета была довольно безобразно, в соответствии с работой на ферме, а ножки ее семенили в бесформенных резиновых ботах. Какая-то беспечность виделась в ее фигуре, походке, манере размахивать руками. Так размахивают руками дети, когда хотят казаться взрослыми.
Ни в лице, ни в походке ее товарки Дарьи не было ничего беспечного. Напротив, ступала она твердо, уверенно, смотрела прямо, и взгляд ее был постоянный, цепкий, казалось, она видит предметы насквозь. В лице Дарьи читалась печать какой-то тайной скорби, брови ее иногда хмурились в ответ каким-то потаенным мыслям, черты лица выдавали уверенную и твердую, цельную натуру.
Однако, несмотря на кажущуюся внешнюю разницу, судьбы этих двух женщин были похожи. Они были молоды, красивы, и это не приносило им счастья. Обе они были сиротами, правда Дарья росла с матерью, которая умерла недавно, а Наталья с детства теряла родных – мать, отца, мачеху, брата. Дарья жила одна, Наталья с Василием, тоже их бывшим одноклассником, любившим Наталью со школы. Когда Наталья осталась совсем одна и начала сходить с ума от навалившегося вдруг на нее отчаянья, Вася бросил жену и трехлетнего сына и ушел к той, которая его не любила, но начала в нем нуждаться. Они переехали в Богданово, подальше от Иры, жены Василия, да и от воспоминаний. И теперь Наталья, несколько лет до этого прожившая в Твери, жила в деревне, работала вместе с Дарьей на ферме, Василий пас скот и старался не думать о брошенной Ире и ребенке.
Дарья жила одна, чем раздражала женское общество округи, хотя все мужики, пытавшиеся посягнуть на ее одиночество, отступились, наткнувшись на ее неприступность. Лишь Мишка Поспелов лет пять уже не давал ей прохода, распугав оставшихся поклонников, истошно добивался ее благосклонности, таскал цветы, ругался, но Дарья не отступала от своей холодности.
- Что Мишка-то, всё ходит? - как раз спросила у нее Наталья.
- Ходит, - без эмоций ответила Даша. - Чего он ловит не пойму.
- Да уж, столько времени. Любит он тебя, видно, Дарь. - Наталья вздохнула.
- Любит ли, - проговорила Даша.
- Ну вот, ты опять за свое принимаешься: есть любовь, нет любви. Не надоело тебе разборчивой-то быть? Одна как перст, а все ждет чего-то.
Дарья молчала, но было видно, что ей надоели подобные разговоры. Между тем, они подошли к дому, в котором жили Наталья с Василием.
- Ну ладно, пока! - Бросила Наталья, открывая калитку.
- Ваське привет! - Сказала Даша.
- Угу. - Наталья знала, что Даша с Васей дружат со школы, как бы опровергая мнение, о несуществующей дружбе между мужчиной и женщиной.
Когда Дарья поравнялась со своим домом, то, устало вздохнув, облокотилась на калитку и грустно посмотрела на крыльцо. Там сидел Мишка.
- Ну что стоишь? Проходи! - Проговорил он.
- Да я-то пройду. А ты что опять сидишь здесь, лёгок на помине? - Спросила Даша, усаживаясь на крыльце.
- Это ты меня вспоминала? - Удивился Михаил.
- Да уж, тебя забудешь. Чего сидишь, спрашиваю?
- Тебя жду, чего же еще.
Даша мрачно посмотрела на Мишку. На его уже успевшем загореть лице проступали какие-то царапины, глаза, темные, колючие, так и цеплялись к взгляду, пронизывали, смотрели как-то остервенело, губы были искусаны; сильные, крупные ладони были сжаты в кулаки; казалось он вот-вот вскочит, закричит, затопает ногами…
- Нервный ты, Мишка, - проговорила Даша.
- Зато ты… ледяная.
Даша отвела взгляд: «Откуда тебе знать?»
- Сколько лет хожу. А ты…
-В чем же я перед тобой виновата, интересно?
- Чего ты ждешь? Ну был бы у тебя другой, я понимаю. Или я был бы какой урод. Не могу я без тебя, ты же видишь, Дашь, не могу.
- Миш, а я тебе, сколько лет повторяю, что я-то без тебя могу. И хочу, чтобы так оно все и было. Не нужен мне никто. Сама я по себе.
- Я тебя в последний раз спрашиваю, - Мишка, наконец, вскочил,- в последний раз, больше не приду. Другую найду, мало их, что ли? Будешь со мной? Хоть подумаешь, а, Дарь?
- Ищи другую, давно пора. И думать тут нечего. - Безжалостно проговорила Даша.
- У ведьма! - прокричал Мишка и убежал, с силой хлопнув калиткой.
Дарья покачала головой и пошла в дом. Этот разговор произошел не впервые, поэтому не произвел на нее особого впечатления. Она только не могла понять, как этот сильный, страстный человек может терпеть такие ситуации несколько лет и надеяться на то, чего быть не может. А взаимностью ему ответить Даша никак не могла…
На следующий день по деревне прошли слухи, что Мишка Поспелов ушел в запой, и винили в этом «бесчувственную гордячку» Дашу. А вечером, в холодные росистые сумерки в дверь постучали, и Дарья подумала, что это снова Мишка. Но каково же было ее удивление, когда она увидела на пороге его мать. Даша даже испугалась немного. Она молча пригласила тетю Лену в избу, усадила ее за стол напротив себя и, не нарушая томительного молчания стала ждать, с чем пришла мать Мишки.
- Пьет ведь мой малец-то. - Наконец проговорила тетя Лена.
- Слышала. - Отозвалась Даша.
- Из-за тебя ведь пьет-то.
Даша промолчала.
- Дарь, ты же не камень, сердце-то есть у тебя? Он же губит себя! Не такой же он был. Ласковый был, внимательный, веселый, девчата за ним так и увивались, а теперь, что ты с ним сделала?
- Теть Лен, я ж не специально. Не люблю я его.
- Любовь! Кому эта любовь чего хорошего принесла? Друг вон твой, Васька, жену с сыном бросил от большой любви. Теперь Наташка от него вот-вот навострится в город. Любовь-от эта и сына моего губит. Как, а это? И ты вот, вроде тоже любви ждешь. Нужна она тебе, любовь эта? Наши родители, да и мы тоже, безо всякой любви жили, так и семьи не бросали вроде. Редко, не так, как сейчас. Мою мать выдали замуж, ей тогда и шестнадцати не было, какая там любовь? А жила она с отцом до смерти, ничего. А ты – любови ждешь все.
- Не жду я, - на глаза Дарье навернулись слезы. - Но и без любви жить ни с кем не стану. Ни с Мишкой, ни с другим.
- Что вы за поколение чудное. Живете через пень-колоду. Как проклятые. - Тетя Лена помолчала, тяжело вздохнув. - Дарь, ты же видишь, извелся парень. Отощал, не ест, не пьет, водку вот теперь хлещет. У меня Светка непутевая, хоть Мишка отрада был. А теперь? Смотрит зверем, забор сломал, чуть что – «уйди, убью». Нынче Светке от него влетело. Я уж боюсь, как бы он, правда, кого не хватил, по пьяни-то.
- Ну что ж я-то сделаю? - не выдержала Дарья.
- Да знаю я, что ты ничего не сделаешь. Он говорит, что ты и не разговариваешь с ним, гонишь. Может, ты бы все ж поговорила с ним. А? Хоть бы пить-то бросил. Сгорит ведь.
- Поговорю, как смогу, - пообещала Дарья.
ГЛАВА 2
Василий пас стадо, и занятие это ему даже нравилось. Когда-то он был веселый балагур, душа компании, потом стих, когда любовь к Наташе выела из него все веселье. Бездумно, просто для того, чтобы к кому-то прилепиться, женился на Ирине, а когда чуть не сошел с ума от Наташиного горя, бросил семью. Сейчас у него даже воспоминаний почти не осталось о прошлой жизни. Изредка только он вспоминал Иру, видел, как она умоляла его унизительно, навзрыд, чтобы не уходил, и к горлу подступала тошнота от презрения к самому себе, и от ужаса, что он почти не помнит лица собственного сына. Но воля его была парализована Наташей, и он даже боялся думать, что же за чувство так привязало его к ней. Вася понимал, что Наташа не любит его, впрочем, она этого и не скрывала, просто однажды, после гибели брата на Прямухинском повороте, она испугалась, оставшись наедине с жизнью, тут и подвернулся Вася, за которого она уцепилась, как за единственную надежду. Когда одумалась, было уже поздно, Василий бросил семью ради нее. Что было делать? Поплакала, и стала учиться жить так.
А Василий, перебравшись в Богданово, стал пасти скот, чтобы не мозолить никому глаза, и в первую очередь жене. Он почти растворился в том солнечном мае, который был в этом году. Казалось, без того рыжеватые волосы еще больше порыжели от солнца, зеленые глаза слились с листвой, взгляд растворился в воздухе. Мимо него вполне можно было пройти, не обратив внимания, до тех пор, пока он не улыбался. Василий сохранил почти детскую улыбку и мягкий, глубокий и успокаивающий голос. Он создавал впечатление тихого, уверенного человека, наслаждающегося жизнью, солнцем, счастьем, и лишь немногие видели за добрым взглядом, мягкой улыбкой и спокойствием жестокую, непотопляемую боль.
Почтальонша Маринка, почти ровесница Василия, крепкая, ладная, яркая женщина, нашла его в поле и бесцеремонно вторглась в его уединение.
- Ну, какие новости передает сарафанное радио?- с улыбкой спросил Василий.
Но Маринка, видимо, была не в духе, она хмуро посмотрела на Васю и уселась прямо на траву, бросив рядом огромную сумку.
- Радио передает, что мужики охамели! - Грубо сказала она.
- Да ну? - Протянул Вася и с интересом посмотрел на Маринку.
- Да не, не все, - отмахнулась та. - Ты про себя не думай. Хоть тоже баб у тебя.
Васька не смутился.
- Только есть похуже, - Маринка со злостью вырвала клок травы. - Таких сволочей стрелять надо.
Вася ни о чем не спрашивал Марину, он хорошо ее знал: сама расскажет.
- Мишка Поспелов, сволочь, - продолжала она,- сначала к Дашке таскался-таскался, какой там, та гордая больно. Ничего, я не гордая, ко мне ведь стал таскаться. Знаешь, плохо без мужика. Только я видно не угодила чем, не гордая, со мной все можно, и так, и сяк. Избил, гад. - Маринка задыхалась от злости. - Нет, чего меня бить? Чем не угодила? Дашка его не один год динамила – ничего. А я - нате, возьмите. Сволочь пьяная.
Вася молчал. О том, что Мишка искал утешения у Маринки, а потом ее же избил, знала вся деревня. Но тут Маринку, что называется, понесло со злобы.
- Да все вы, - она злобно посмотрела покрасневшими глазами на Васю, - Ты тоже вон, не лучше, до чего довел. Жена-то твоя мужика себе нашла уж. - И замолчала, наблюдая за его реакцией.
Вася продолжал сидеть, не шелохнувшись, как будто и речи о нем не шло. Это только еще больше разозлило Маринку.
- Не, ты глянь! - Взорвалась она, - Ухом не ведет! Я говорю, женка твоя времени-то тоже не теряет! Я понимаю, ясно дело, что ты со своей Наташкой тешишься, только долга ль та утеха-то? Наташка твоя – раз! – повернулась два раза – ее и следа уж нету! Сиди потом бобылем при живой жене, раз мозог Бог не дал! Чего Наташке, ей детей не нянчить, ясное дело-то, как с полюбовницами-то. Только и Ирка твоя стыдуху устроила. - Маринка забылась, и как ни в чем не бывало, продолжала собирать сплетни, благо слушатель нашелся. - Ой, не могу! Нашла мужика, тоже мне! Ладно б там мужик бы был! А то - слышь - Лешка Моргатый! Так что ему теперь есть чего пропивать! А собутыльница из Ирки хорошая вышла, видать корни в ней заговорили. Это… да, Васьк, сына-то своего ты хоть помнишь, маленько-то? Вот. А он-то тебя почти уж и не помнит. Грязненький, тощенький, глазенки торчат. Эх, Васек, стыдуха у тебя кругом. И надо ж было тебе уходить. Жил бы дома, да к Наташке б своей похаживал. Вам ведь, мужикам, все нипочем.
- Слушай! Иди-ка ты отсюда, а то щас кнутом по спине-то перетяну! - Не выдержал, наконец, Василий.
- Ага! - вскочила Маринка. - И, правда, пора мне.
И уже подобрав сумку, она не выдержала: «А что, Васек, правда-то и тебе никак по совести хлестанула? Есть, значит, совестушка-то?»
Василий взял кнут, Маринку тут же, как ветром сдуло. Он несколько минут сидел еще молча, потом поднялся и, хлестанув кнутом, грязно выругался. А затем упал на землю лицом вниз, но только перепуганные хлопком кнута коровы могли видеть, что он рыдает, понося при этом жизнь, себя, Маринку и даже Наталью.
Он знал, конечно, все, что ему говорила Маринка, и до этого. И про Иру, и про сына. И думал о том, что долго Наташка с ним не проживет – сбежит в город. Но ничего поделать с собой не мог. Он боялся ее потерять, боялся даже подумать, как будет жить без нее, и злился на себя за это. И злость начала понемногу выживать из него покой, терпение, жалость, заполняя душу собою. Боль за брошенную семью и злоба сделали то, чего еще не осознавал до конца и сам Василий – он научился ненавидеть…
* * *
Вечером этого же дня, когда Наталья мыла посуду после ужина, Василий сидел за столом и курил. Наташа плавно перемещалась по кухне, громыхала умывальником, позвякивала посудой, и рассказывала при этом Васе какие-то деревенские сплетни. А он смотрел на нее и думал: «Вот она, моя. Много-много лет не ждал даже, не надеялся, теперь – моя, ходит, моет тарелки. И совсем меня не замечает, ей все равно, кто здесь, как всегда, ей все равно. Как Маринка, лишь бы кто был, такая же, как и все. Тогда какого черта я от нее не могу отвязаться? Чего тянет?»
- Слушай, - вдруг перебил он и свои мысли, и Наташину болтовню. - А жена-то моя спивается.
Сказал – и сам вздрогнул: «Моя жена» - не хотел говорить. А вышло: там – «Моя», а ты-то, Наташка милая – кто?
Наталья тоже почувствовала в этой фразе что-то нехорошее и замерла. Потом подошла и села за стол.
- Ну, - неопределенно протянула она, чувствуя, как бешено заколотилось сердце, и не в силах поднять глаз на Васю.
- Что, «ну»? Надо ж, наверное, сделать что-то, что ж она. И сын ведь там.
Наташа побледнела.
- Андрюха, - Вася произнес имя сына и провел ладонью по столу, как будто смахивая крошки. - Андрюха там. Ты это понимаешь? Сын. - Он пристально посмотрел на Наталью.
Наташа вздохнула, но что ответить не знала.
- И все? - Спросил Вася. - Я говорю, у меня сын живет со спившейся матерью, а ты только вздохнуть и можешь?