Читала, не понимая слов, забыв выйти из он-лайна.
да, ультиматумы ставить нельзя…
перед выбором ставить нельзя…
вернее, просто бессмысленно,
потому что человек не будет выбирать между тобой и кем-то,
а будет выбирать между тобой и собой,
и всегда-всегда выберет себя,
потому что иначе быть не может…
а если все же кто-то когда-то выбирает тебя, а не себя, то это временно, пока не наберется от тебя достаточно сил, чтобы быть собой, и тогда возьмет реванш…
неизбежно…
ультиматумы ставить нельзя…
но это всегда кратчайший способ покончить с чем-то, на обрыв чего не хватает воли.
Вспомнился вдруг евангельский сюжет о женщине, страдающей кровотечением.
Там, в сюжете, некая страждущая бросилась к Христу, когда он шел исцелять больную девочку. Женщина прикоснулась к Его одежде и была тотчас исцелена – как и загадала себе втайне. Но девочка в тот же миг умерла, словно больная перехватила то, что предназначалось не ей.
У Иисуса тогда хватило сил и девочку воскресить, и женщину не обескуражить.
У Него как-то всегда выходило хорошо для всех, Его хватало на всех. Тогда. А сейчас? Почему сейчас нельзя сделать так? Чтобы были довольны и счастливы все? Почему?
…Исполнившая свой затейливый перформанс Любовь умирала – устроив себе хоспис у меня в груди. Нашла место…
Я понимала все и одновременно не хотела ничего понимать.
…Отчаялась вникнуть в полученные письма, закрыла программу, выключила компьютер. Сидела и смотрела невидящим взглядом на оставленную отцом газету. Ту самую. По объявлению в ней я позвонила, и пришел Сергей.
Пап всегда покупал этот дурацкий «Шанс».
Вычитывал объявления, что-то отмечал карандашом, куда-то звонил.
Мне газета была неприятна – от объявлений разило энергией суетности и запахом расчетливости. Иногда попадались трогательные и наивные буковки, сообщающие о потере щенка или взывающие о хороших руках для котенка. Но мощный поток стремлений сбыть подороже ношеные вещи и сиженные стулья удручал.
…Потянула к себе газетный лист.
«Бесплатные объявления принимаются по телефону 800–000. К бесплатным объявлениям не относятся…»
Что ж, пленка-хроника перемотана назад, на три дня. Ничего не было. Я дам анонс в эту смешную газету. И посмотрю, что из этого выйдет.
«Хотите, я выслушаю вас?» – продиктовала я текст объявления на автоответчик редакции, указав свой телефон и электронный адрес.
«Хотите, я выслушаю вас» – вот так, и не меньше. И не подумала, что это может привлечь кучу психов… впрочем, Бог миловал, мне повезло с первого раза.
Глава 2
Горьким, горьким обещает быть этот день, я чувствую. И то, что хочется с утра кофе без сахара с горьким шоколадом, – лишь отзвук уже взятой где-то ноты – горьковато-серебристой, как запах «Diorissimo». Йолки, сто лет не ношу запахов от Диора, откуда выплыло только…
У меня сессия, лекции через час, до Фонтанки ходу – минут сорок. Пойду пешком. Не на работу же, туда лучше на своей «бэшке» приезжать, имидж блюсти… Но накраситься надо все равно. Ресницы удлиняющей тушью вывести – ощетиниться стрелами: не тронь меня, уколешься. Вру ведь… а может, и не вру…
…Стоило шагнуть из парадного на улицу, как высокий парень останавливает:
– Привет, не узнаешь?
Честно всматриваюсь: смугловатое лицо, встревоженные глаза… Вдруг догадалась, что меня спутали с кем-то, пытаюсь объяснить, что просто похожа, и…
Но парень говорит:
– Вот, посмотри, какие замечательные вещи у меня есть, – и наклоняется к своей несуразной сумке уличного торговца.
Тупо смотрю на красно-серую шелестящую шкурку, набитую никчемным товаром. Черт, ну как не заметила…
Видимо, слишком пристально всматривалась в лицо, ища приметы вестника своего мира.
Всегда я так… и эти наивные ухищрения… коммивояжеры, тоже мне еще. Бормочу извинения, и прочь. Фу. Вот тебе и макияж «не тронь меня».
Несусь по улицам под адреналиновый аккомпанемент, цепляясь отчаянно взглядом за серую Неву в розовато-черных стенках набережной, за отвесные каменные восторги, за наивно-порочные рекламные щиты…
Десять длинных пролетов лестницы, унимая сердце – по коридору, войти, встретить его взгляд – длинным гвоздем в висок – сесть и не поворачиваться, и не смотреть, не смотреть на него, довольно присутствия, избыточно, более чем, снести бы хоть это…
Отбыть в аудитории свою каторгу, свою Голгофу негласной любви, кому есть до нее дело, у каждого своя мука в горле… у кого мука, у кого злость, у кого маленькая пакость…
В перерывах пить кофе, говорить, говорить с ним, укалываясь о созвучия.
Егор – необычное имя. Он сам – необычный, но очень, очень знакомый, словно с детства, словно до рождения даже знакомый…
Тоже второе высшее захотел получить, тоже психологическое, тоже заочно… так и оказались в одной группе… и теперь весь день – мы вместе, а вечером…
Вечером вслепую домой – ноги дорогу знают – и крутить в голове вечный сюжет, где он и я, и больше никого.
Только так не может быть… и хотя именно в этом застывшем кадре для меня сейчас сосредоточен весь смысл, все-таки нужно жить какую-то иную жизнь, стараясь, чтобы не тряхануло никого, не снесло карточный домик, не развеяло надежд…
Есть Влад – муж, есть дочка, еще маленькая, есть его родители, плотно притороченные к нашему быту…
Черт… как же я умудрилась прожить столько лет и ни за что не зацепиться в этой игре, кроме любви. Почему я не чувствую себя женой, матерью, профи, а представляюсь себе только вирусом в своей же горячечной крови…
И вечный мотив нескончаемого монолога – обращения к Владу: «Ну почему ты не искривишь пространств, не сотворишь миров, не откроешь порталов, чтобы приблизиться ко мне до слияния и потери себя? А ведь это так просто, ведь тогда никто меня от тебя не оторвет, ни Егор, ни кто другой, ведь ты – Мужчина, а это почти что Бог…»
Стоп, вот, нужно зайти в «Унцию» за чаем.
…В крохотной чайной лавке пахнет покоем.
У конторки девушка подписывает коричневые бумажные пакетики для чая. Настоящую перьевую вставочку окунает в черную тушь, выводит затейливо название. Слышится, будто стонет тонкая сталь пера, сочатся буквы, выпевая названия – да какие: «Нюрнбергский приход», «Зеленая зима», «Белое рождество»…
…Почему он никак не может понять, что мне нужны не шубы-брильянты-букеты, а его готовность чувствовать меня, понимать, ловить настроение…
…Почему муж Лики – сестры – понимает ее, греет, оберегает ее внутренний мир, не давит, а Влад холоден и властен, даже когда говорит «люблю»…
И почему Егор понимает с полуслова, когда мне плохо, отчего плохо, и всегда – всегда! – знает, как это поправить…
и как мне жить дальше с Владом, под его холодным прессингом, если Егор – вот он, только и ждет кивка, чтобы увести с собой, но…
Но дочка, но Влад, с которым все длится этот поединок непонимания… куда я от них?
…Почему меня совсем не замечают обе продавщицы? Уже два человека, зашедшие в лавку позже, купили невесомые пакетики с чаем и ушли, а я стою, словно невидимая, и никто не обращает внимания.
…Ищу в зеркале свое отражение, чтобы убедиться – тут я, в этом самом месте. Кажется, сейчас заплачу… или сорвусь и нахамлю, кину сумкой в витрину, разобью склянки с чаем, вот сучки надменные в роли продавщиц, ну хватит уже, или я начинаю скандал «Позовите главного!!!».
Открывается дверь, с улицы заходит девушка, снимает пальто и оказывается третьим продавцом.
Обращается сразу ко мне. Держусь из последних сил, говорю ровно. Отвешивает по унции каждого названного чая, кладет в коричневый бумажный с веревочными ручками пакет и спрашивает других барышень, где, мол, их фирменные «Правила заварки чая».
– Буклетов осталось мало, – громко шепчет ей одна из девиц, – не всем кладем, а только при больших покупках.
Девушка строптиво вскидывает подбородок:
– В этот пакет я хочу положить «Правила…»!
И положила – три.
Переизбыток, чтоб не жаловалась, да? Не тронь меня ни вниманием, ни невниманием, не тронь, я хочу пройти, не касаясь, туда, где мне станет хорошо.
Шагаю из чайной лавки в перламутровую вечернюю морось, вдруг навстречу высокий парень. Протягивает руку ладонью вверх:
– Дайте мне, ради Господа, денег.
Спокойно так, с достоинством говорит и ждет, пока достаю из кармана что осталось – сто и десять, и даю.
Начинает благодарить складно и громко. Черт… Качаю головой – пустой и гулкой – иду прочь. А лицо у него, как у помешанного из достоевских описаний. Таким, как он, можно меня трогать – их касания не ранят.
Захожу в книжный купить новые рассказы старого Брэдбери. Почему-то худой очкарик-продавец вынимает у меня из рук книжку в твердой дорогой обложке и подает взамен такую же в мягкой, вдвое дешевле. Я почему-то не возражаю и даже не озадачиваюсь, как обычно: «Выгляжу нищебродкой?»
Выхожу в фонарный свет, бреду, думая, чем же Брэдбери напоминает Оруэлла. Надо спросить у Егора, он понимает такое.
Навстречу размашисто шагает парень в черном. Останавливается, резко шлагбаумом поднимает руку, преграждая путь, и строго так:
– Возьмите ручку, это – Паркер!
Но я прохожу, не замедляя хода, как-то сквозь. Обтолпили меня ангелы сегодня, йолки, притягиваю юродивых – так пахнет несчастье, что ли?
Машина Влада стоит у парадной, значит, он дома, хотя сам предложил этот месяц пожить отдельно и разобраться в себе, но завтра суббота, он поведет дочку гулять-развлекаться, а я… Нет, лучше сейчас не думать о Егоре, сейчас нельзя.
Вхожу в квартиру и сразу попадаю под прессинг Влада.
Он ничего плохого не говорит, не выказывает недовольства, от него просто поле такое – давящее.
Я что-то щебечу – такое, внятное ему – стараясь не упоминать лекции, потому что он был против этой затеи и нехотя дал деньги на обучение после своих многочисленных «Тебе это надо?!».
– Почему у тебя нет нормальных туфель? – вдруг спрашивает.
– Нормальных?
– Классических. Лодочка на шпильке. Черные, лакированные, например.
– Я не люблю…
– Неважно, – прерывает, – у тебя есть самые разные туфли: прикольные, оригинальные, уродливые, смешные, но нормальных нет. Купи завтра.
– Зачем?
– Чтобы были, – он произносит это тихо, по слогам, – в гардеробе должны быть классические черные туфли. Так надо.
– С чем их носить?
– Воооот… у тебя два шкафа одежды, но нет нормального вечернего платья.
– Я не люблю униформу.
– Неважно. Значит, завтра – туфли и платье, такие, что понравятся мне, а не те, что захочется купить тебе.
– Но у меня завтра весь день занятия.
– Хорошо. В воскресенье поедем вместе и купим. Не забудь скидочные карточки.
Черт. Черт-черт-черт! Ненавижу вместе. Скидочные карточки, угу.
Падаю, наконец, в кровать, оставив Влада и дочку перед телевизором.
Какое счастье, что неделю назад он согласился пожить месяц раздельно – «чтобы ты смогла определиться, чего хочешь от брака, что готова вложить и какие дивиденды иметь».
Я все еще «определяюсь», но зато вот такие вечера, когда он приезжает за дочкой на выходные и ночует, будут пока всего раз в неделю.
Надо уснуть до того, как он придет в спальню. Не хочу ничего. Никакого секса. Нет. С ним – нет. А с кем – да? Сейчас ни с кем. Не тронь меня.
Такой день сумасшедший. И раньше случались такие встречки фриковатые. Но многовастенько для одного дня. Обычно я в ладу с людьми и вещами.
…Гадски неблагодарной чувствую себя, оплакивая свой день, ведь все у меня есть, все хорошо.
Однако черные узоры железного кроватного изножья маячат перед глазами в размытом фокусе слез. Все заслоняет собою тупой и непреклонный экран тоски, от которого не отвести души.
Душа упрямо таращится лишь туда, в никуда, а ведь ни обетования, ни намека на лучшее дано ей не было, все по-честному, да и перрон прибытия сбывшихся чаяний заброшен с позапрошлой эры…
Манящая, ускользающая тоска изнуряет попытками заманить ее в слова, запереть в пределы пережитого, измерить временем, избыть чувством, улестить имеющимися благами…
Шаги Влада, хватаю книжку, раскрываю.
– Читаешь? – спрашивает, развязывая пояс халата. – Неужели это так интересно? Интересней, чем жить?
Йолки… какая тоска…
«Тоска неуловима, – рассказывал сегодня Егор, был часовой перерыв между лекциями, пили кофе в „Марко“, – тоску можно отогнать алкогольными мистериями, когда вино тяжелой кровью переливается в тебя дионисовой инфернальной тоской. И ты причащаешься божеству, обреченному на смерть, а божество причащается тебе, смертному. И на какой-то миг вы делаетесь равны, вы делаетесь одним, и пьянит не столько „гидроксильная группа“, сколько взятая напрокат божественность, твое царственное небрежение временем и пространством».
«Всякий пьяный – немножко Бог», – улыбнулась я.
Влад тихонько захрапел. Вот и славно, не тронь меня, не… да что ж такое! Но неужели ж у меня нет права на мое собственное тело, которое не хочет, не хочет, не хочет никакого вторжения!
Тоска… Господи…
Тоска легко и послушно тает от молитвы. Когда вдруг выдыхаешь из себя гениальную артикуляцию очередного полупрозрения души, и тебе делается хорошо. Пока отзвук слов несет свои волны вверх, пока иронично дивятся на причуды твоих помыслов окрест и там, пока не затихнут последние колебания потревоженной природы, тоска не сунется к тебе.
Но уляжется все, и серым ангелом станет она на пути. Повторов она не боится, она помнит все пережитые сполохи, мутирует быстро и безошибочно, она провоцирует тебя на новые молитвы, на новое расширение души. Она никогда не насытится, как око зрением, как ухо слышанием.
Тоска.
Вечный отсыл к высшему, как бы счастлив ты ни был. Как бы несчастлив ты ни был.
Вечный драйв куда-то во тьму внешнюю, чтобы отпрянуть, отскочить, внять инстинкту, хлебнуть света, жизни, потому что жить как-то надо.
Надо жить. Ненавижу.
…Вдруг ощутила, что больше не плачу.
Заметила лежащую на прикроватной тумбочке газету объявлений. Влад ищет подержанную иномарку для папы? Раскрыла наугад, увидела: «Хотите, я выслушаю вас?», телефон и даже e-mail, надо же.
Что за… странно… очередная завлекалка на психотерапию? Позвонить, что ли… любопытно… завтра позвоню… нет, сейчас.
Глава 3
Первый звонок раздался в пятницу, в десять вечера. Сразу поняла, что это по объявлению – как-то всегда интуитивно знала, кто звонит.
Медлила, было страшно. Но решилась, потянулась за трубкой, поднесла к уху.
– Здравствуйте, это вы давали объявление о… разговоре?
Голос женский, дыхание неровное.
– Да, здравствуйте, – просигналила голосом: «Не бойся, мне самой страшно, мы на равных начинаем игру, но играем не друг против друга, а просто в четыре руки».
Звонившая уловила сигналы и немного успокоилась.
– Я… я хочу сделать заказ… черт, нет, не так, я хочу попросить вас… словом, мы могли бы встретиться? Скажем, завтра вечером… нет, послезавтра лучше, давайте утром, пока муж будет на тренировке… Вы любите зеленый чай? В японской кофейне на Московской – подойдет?
Я и не знала, что в нашем городе есть японские кофейни – два года дома почти безвылазно. Нонсенс какой-то – Япония и кофе. Я и кофейня, с ума сойти… И люблю ли я зеленый чай?.. Надо что-то ответить девушке. Или это женщина? Голоса моложе тел.
– Извините, я почти не выхожу из дома последние два года. Но вы приезжайте ко мне, это в центре, угол Поклонной и Садовой.
Смятенное молчание в ответ. Представила себе, о чем думает девушка: идти к кому-то в домок – вдыхать первый густой запах чужого бытия – унылые тапочки – задохлая сантехника – жидкий чай или дешевый кофе – напряженность первой пристрелки узнавания… или наоборот – чисто, просторно, дорого, высокомерно.