Или еще как-то – но это все равно поход на чужую территорию. Но я ничем не могу помочь. Выбирать тебе. Если решишь вступить в игру, то приход ко мне домой – это ценз.
– Вот йолки, – она тянула «й» так долго и смачно, насколько это вообще было возможно: «йййййолки», – извините-радибога, я приеду, – девушка решилась: – Завтра в одиннадцать утра. Продиктуйте точный адрес, пожалуйста.
Попрощались, так и не назвав своих имен. Словно игра предполагала анонимность.
Это авантюра чистой воды – я себя не узнавала, но не хотела задумываться ни над чем.
О Сергее сказала себе: «Его не было. Не было. Потому что так не бывает».
Сюжет с ним, едва обозначив царство вдали на нежном горизонте, стаял вдруг, как морок, оставив после себя мучительное чувство припоминания зыбкого сна. Но это ощущение было временно.
А тогда шалая энергия несбывшегося бытия сменила направление и выстрелила в идею. Идея пала к моим ногам. Я подняла, расправила. И дала объявление в нелепую газету.
В одиннадцать утра все было готово к приходу гостьи. Пап был послан за кофе, минеральной водой и зеленым чаем. В дорогой супермаркет. Вернулся с малым уловом: пятьдесят граммов молотой арабики и пятьдесят граммов длинненьких былинок зеленого чая. В том же супермаркете купил сто граммов пахлавы. Лакомство состояло из тончайших перевитых жгутиков теста с фисташками внутри. Тяжеленькая пахлава – на сто граммов всего два кусочка загадочной тестяной плоти Востока… На этом деньги кончились.
Достала две чашки костяного фарфора. Белые, без всяких золотых каемок и розовых цветов – пусть будет изысканно хотя бы на столе.
В одиннадцать никто не позвонил. Пап тактично ушел к себе в квартиру, оставив входную дверь незапертой.
Одиннадцать десять. Тишина. Кот соскочил с колен, потянулся, вышел в прихожую. Сел и уставился на дверь. Повернулся ко мне и медленно прикрыл глаза. Я вдруг поняла – девушка там, за дверью. Не решается позвонить.
…Интересно, как рождается в нас такт? Как возникает посыл предупредительности? Когда спешишь на помощь, прежде чем об этом попросят? Почему импульс отзывчивости рождается в одних и беспробудно спит в других? И чем его усыпить, если тобой злоупотребляют давно и успешно? Фу, как некстати на меня нашла философичность… или я просто робею момента и медлю…
«Может, я обречена носить в себе излишек такта? Может быть, моя душа нужна для баланса? Чтобы уравновесить чужое хамство и наглость? И мой диагноз – лишь внешняя ипостась выпитости и измученности душевной?» – Я рассеянно тасовала слова и мысли, смешивая их во взвесь незамысловатого утешения.
Кот простерся на дверной обивке, поскреб ее коготками и подал голос, требуя его выпустить.
– Пожалуйста, откройте дверь Кафке, ему нужно погулять. Там не заперто, – решилась я наконец.
Дверь открылась, Кафка важно вышел, не глянув на гостью. Девушка еще помедлила по ту сторону двери, наконец, решительно толкнула ее и шагнула в прихожую.
«Ей пахнет котом. Ненавижу свою квартиру».
Девушка, взглянув, быстро прониклась степенью моей беспомощности и постаралась не выказать жалости даже взглядом.
– Привет. Кафка – самое имя для такого кота. Я – Маша. А ты?
«А я? Кто я? Что за ступор идиотский? Я просто могу назвать свое имя. Меня же не на Страшном суде спрашивают, кто я. Вот у индейцев все имена описательные. Какое бы у меня могло быть индейское имя? А у нее? Маша… какая-нибудь Танцующая-с-волками. А я – Танцующая-только-во-сне».
Я улыбнулась, взглянула на девушку.
– Извини. Знаешь, о чем я подумала? Смешно. Если бы мы были индейцами, тебя бы, наверное, звали Танцующая-сволками. А меня Танцующая-только-во-сне. Атак я просто Лера. Но это не от слова «холера» и не от слова «холерик».
– Вот йолки, я и не думала про холеру, – Маша улыбнулась ярко, искристо, – мне пришло в голову пафосное «лира». И, вижу, у нас получится разговор.
Скинула туфли, курточку, прошла в кухню, прихватив с собой сумку. Чем-то шелестела, звякала, открывала скрипучие дверцы буфета. Я не вмешивалась. Смотрела на сброшенные легкие туфли.
Слишком чистые для прогулки. Значит, девушка Маша приехала на машине. На своей. Да, на своей машине. Это такая маленькая серебристая «тойота», как в телевизоре. Маленький джип. Родители – нет, муж – купил ей джип, потому что так безопасней. Как там в рекламном слогане? «„Тойота“ – управляй мечтой!» Угу. А то мечта управится с тобой. Для баланса.
Маша вошла в гостиную, неся горячий чайник. Поставила, оглядела стол, вышла. Вернулась, неся стопочку беленьких лоточков – в такие фасуют нарезки в супермаркетах. Стопочку венчала крошечная корзинка с чем-то непонятным. Лоточки, лаково блестя пленкой, легли на стол, образуя некий ребус, несложный и радостный.
Маша надрывала длинными ногтями скрипучую тонкую пленку, обнажала тонкие овалы сыровяленой колбасы, желтый веер сыра, оранжевые распластанные солнца нарезанной соленой форели. Какой-то шершавый хлеб, порезанный ровно-ровно. Я даже потрогала его пальцем. Тепловатый.
– Это чиабата, – сказала Маша, – итальянский хлеб. Его пекут прямо в магазине.
– А это? – Я тронула странную корзиночку.
– Это физалис. Вот смотри, как чистить, – Маша легко развела сухие лепестки, обнажив оранжевую крепенькую ягоду. Отогнула лепестки вниз, получился цветок.
Я взяла эту диковину и положила на ломтик форели.
– Мне нравится, – заметила Маша, – оранжевое на оранжевом, разделенное сухими лепестками цвета паутины…
Она помолчала. Потом взялась за чайник, наполнила тонкие чашки. Чай почти не имел цвета. Почти не имел вкуса.
Но он отсылал ко вкусу, и в этом был смысл, потому что, пока ты думаешь о вкусе, гадаешь, есть ли он вообще, чай уже начинает свое действие, разыгрывает свою мистерию в теле, добираясь и до души…
Пили чай, не касаясь пока еды.
Маша не рассматривала комнату, ни явно, ни украдкой. Каким-то образом понимала, что меня это смутит, и глядела на стол, в чашку, на меня. Заметила фисташковую пахлаву. Улыбнулась. Взяла двумя пальчиками хрупкую сахарную вязь.
– Хороший выбор. Пользуешься доставкой продуктов?
– Нет, пап сходил. Он живет в соседнем подъезде.
– А я пользуюсь иногда доставкой. Когда устаю очень на работе. Я работаю в «Юнион-папир». Немецкая компания. Бумага. Много разной бумаги, которая нужна всем, йолки, сколько же им нужно бумаги… А сейчас у меня еще и сессия – второе высшее получаю. Заочно.
Помолчала.
– Знаешь, почему я позвонила? Я не очень люблю говорить. Я люблю думать и делать. Но я очень давно молчу. А сейчас… йолки, с чего ж начать-то… словом, у меня есть сестра. Она замужем уже десять лет. И вот наступает у них кризис в отношениях, давний, в общем-то, кризис, и они решают пожить отдельно.
Муж живет в одной из их квартир уже с месяц, а она с дочкой в другой. Черт… – она оглядела комнату, – ну, такой уровень жизни – две квартиры есть, бывает, да. «BMW» «семерка» у нее, даренная мужем, и все вообще хорошо со стороны материальной. Муж не бандит, просто в бизнесе понимает. Только в нем и понимает, йолки…
В общем, они живут отдельно, примеряя жизнь друг без друга.
Ей хорошо – очень хорошо! – жить одной, ибо муж жутко ее напрягал, и эмоционально не утолял, и любовь к ней выражал… ну, скажем, «материальными ценностями». Мог себе позволить.
Сестра работает, но еще и учится на заочном. И вот, подходит время сессии, и в группе появляется новый парень – на шесть лет моложе нее. Парень наблюдает за сестрой пару дней и вдруг признается ей в любви!
Причем признается в таком стиле и манере, что выдают в нем Поэта.
– Пишет ей стихи с признанием на тонкой бумаге нервным почерком? – спросила я, разрывая липковатые лепестки физалиса.
– Черт… откуда ты знаешь?
– Просто представила, – пожала плечами, – а она что же?
– Ну, она теряется. Она не готова ни к какому флирту, роману, устала от семейного кризиса, и ни на какие новые отношения просто нет сил. Не тронь меня, короче.
Но… начинают они все-таки встречаться, и она просто фигеет от сходства, от того, что он на нее настроен полностью и точно, понимает ее как никто и превозносит до небес… и сестра решается сказать мужу, что все для себя уже поняла и хочет развода.
– О Господи, – я вздохнула, – и муж, конечно же, развода не хочет.
– Не хочет, гадость такая. Но он всегда раньше говорил ей, что если она вдруг вознамерится уйти, то он ни за что не станет ее удерживать. Полтора года назад… – тут Маша вдруг резко замолчала. – Черт, я так не могу, Лера. Давай сначала. Все, что я сейчас тебе рассказывала, – это ни о какой не о сестре. Это обо мне. Просто мне было трудно говорить от первого лица, вот я и придумала себе «сестру».
То есть не так… у меня есть сестра на самом деле, но у нее своя история, а у меня своя. Ну вот, я тебя запутала… – огорчилась Маша.
– Нет-нет, – я даже вскинула ладонь, – я почему-то понимала, что ты говоришь о себе. Ты как-то так волновалась, что я поняла: речь о твоей жизни. И я поняла, что у тебя действительно есть сестра, и что вы похожи с ней, да? Старшая сестра?
– Уффф… да, – Маша устало улыбнулась, – старшая. И похожая. И два года назад она тоже пыталась уйти от мужа. Но тот не отпускал – держал, как мог: слезами, мольбами. И вот тогда мой муж сказал: «Не думай, что я стану за тебя держаться. Захочешь уйти – собирай чемодан и прощай, милая!» Вооооооот… Слышать это было унизительно. Я не нашлась что сказать, но, кажется, с того момента что-то во мне надорвалось. У нас и тогда уже были напряги. Но это были такие, полудетские напряги. В них было много страсти, понимаешь? Весь этот нынешний кризис, холодный, жесткий – он зачался тогда, от его слов «не стану за тебя держаться». Фу, гадость, гадость!
– Ты говори, говори.
– Да. На чем я остановилась… Да, вот. Черт возьми, стоило мне после встреч с этим мальчиком – его Егор зовут – вчера сказать мужу, что я все для себя поняла и хочу развода, как он – нет, ты подумай! – начинает вести себя так же отчаянно, как муж сестры. Увозит меня силком из моей квартиры туда, где живет сам, забирает телефон, не выпускает из дому.
– Как это силком? Связал и понес?
– Нет, ну что ты, это же не кино, – Маша взглянула чуть укоризненно, – приказал собрать вещи, взял меня за руку, усадил в машину и увез. Ребенка еще раньше отвез к бабушке. «Силком» – потому что я не хотела ехать к нему и сказала, что не хочу, не поеду, но у меня не было никакой воли к сопротивлению, не было сил. Совсем. Черт. Так вот бывает.
– Не было сил – это я понимаю, – усмехнулась я.
Маша взглянула тревожно:
– Ты о своей болезни, да? Что у тебя?
– Говорят – рассеянный склероз.
– Прости, я не…
– Перестань. Я уже давно… Ты рассказывай. Что дальше было?
– Да, извини. Сегодня утром, пока он спит, я проскальзываю в ванную, прихватив его мобильник, запираюсь и звоню сестре. Прошу поехать в институт, найти Егора и сказать ему, что я дома заперта и без телефона, а то он сойдет с ума от беспокойства, а номера его мобильника я, естественно, не помню наизусть, кто ж такое помнит, йолки…
– И что сестра? Помогает?
– Подожди, дай я дорасскажу. Тут в дверь начинает сильно стучать муж. «Открой! Открой, я сломаю дверь…» – и тут она заплакала.
Я не знала, что говорить и нужно ли…
– Гад, гад! Мне стало страшно – веришь? Я испугалась того, с кем прожила десять лет, кому родила дочку, кого любила, кто родной человек мне. Испугалась так, что дрожала и почти ничего не соображала. Мне сделалось дурно и хотелось просто подчиниться, послушаться, лишь бы от меня отстал этот страх. Открыла дверь. Он забрал у меня мобильник, посмотрел, кому звонила. Вывел из ванной, усадил в кресло в гостиной. Сел на подлокотник кресла, не выпуская моей руки. Перенабрал номер сестры.
«Зачем ты ей помогаешь?» – спросил. Я не слышала ответа.
Потом стал ей рассказывать, что вот недавно смотрел фильм, где прозвучала фраза «В этой жизни – главное: найти своих и успокоиться», и он понял, что я ему – своя, как его собственное тело, и что НИКОГДА НИКОМУ НИ ЗА ЧТО он меня не отдаст, бла-бла-бла…
– Это хорошо? – спросила я. – Это то, что ты хотела услышать?
– Понимаешь… да, я хотела это услышать тогда, два года назад. Хотела, чтобы он сказал: «Я тоже буду биться за тебя, тоже не смогу без тебя, если ты вдруг решишь уйти».
А в тот момент я не ощущала ничего, кроме страха. Понимаешь, у меня было так мало сил, и все вдруг обернулось так, что я оказалась в его власти. И эта власть испанским воротником сковывала шею.
– Испанским воротником? Такими плоеными рюшами?
– Нет, – улыбнулась Маша, – такой деревянный, зубчиками внутрь. В таком невозможно прилечь – в шею впивается. Но я, пожалуй, выбрала неудачное сравнение, забудь, фиг с ним.
– Так что же сестра?
– Ну, слушай. Егор, разыскивая меня по всем возможным телефонным номерам, вышел на сестру сам. И это хорошо, потому что Влад попросил ее не способствовать моему «увлечению». Сказал: «Я муж, и буду биться, и никаких чужих здесь не будет».
И она ему обещала. Но Егор позвонил ей сам и начал плакать, йолки, он рыдал в трубку, она рассказывала мне потом: «Я без нее не хочу жить, я хочу умереть, поеду к ней, поговорю с мужем, ей плохо, ее никто не понимает, только я…»
– Это правда так? Он тебя понимает?
– Видишь ли… мы такие… совпадающие, вооооот… у меня есть то, что ему нужно, а у него – то, что мне. Кроме этого в каждом из нас есть еще много всего-всего, разного. Но совпадений больше. Я и сестре в трубку шептала: «Мне, кроме него, ничто не интересно и не нужно». И ты права, черт возьми, мне от мужа всегда нужно было именно это признание: люблю и никому не отдам. И, может, он это говорил. Но не словами, а подарками. Но я эти подарки воспринимала как способ похвалиться самим собой, а это гадкая гадость!
– Разумеется, он хвалился собой тоже, Маш. Как без этого?
Я вот смотрю со стороны и понимаю: Егор не мог не появиться в твоей жизни. Но, возможно, появился он не для того, чтобы остаться навсегда. Просто чтобы высечь искру… а еще – скажи, он зануден немного? Правильно я чувствую?
– Йолки, откуда ты… ну, есть немного, да. Он, скорее, не зануден, а… академичен, что ли… на всякие психологические штуки падок, жизнь раскладывает на простое и понятное, но в сложных сочетаниях. В его годы это еще хорошо получается… воооот, – Маша задумалась, медленно водя ложкой в чашке с остывшим чаем.
…Проговорили еще часа полтора, пока она не спохватилась:
– Мне ехать пора. Слушай, Лера, у тебя есть e-mail?
– Есть. Leramert на яндексе.
– Легко запомнить. И, это… я хочу еще прийти к тебе. А моя сестра… можно, я с ней приду?
– А… она захочет?
– Захочет! Ты ей понравишься, вот увидишь! – Маша вышла в прихожую.
– Вот так сразу? – улыбнулась я.
– Почему нет? – пожала плечиком Маша, подводя перед зеркалом губы. – Не провожай, я захлопну дверь. Созвонимся-спишемся! Я ушла-а-а-а!
Дверь щелкнула. Кафка вспрыгнул на колени, провел задранным хвостом мне под подбородком, спружинил на пол, вышел из комнаты.
«Пожалуй, примусь снова записывать. В Сети вести дневник интересно – словно опускаешь в волны бутылки с посланием.
Итак, Маша.
Мне кажется, помести ее в любые декорации – она останется собой. Нерастворимая такая. А ее муж? Инвестирует в нее „материальные блага“, стремясь откупить часть ее души? Нет, слишком просто.
Но, может быть, ее несчастность предопределена именно независимостью?
мне видится почему-то, что для роли ее мужа пригоден лишь муж-уже-де-факто, но такой… пострадавший чтобы уже… чем он сейчас и занят – „настрадыванием“.
ах, нет, все же я мало что понимаю…
знаю только одно: нельзя новой любовью отменить все, бывшее до нее.
надо как-то вмещать, со-вмещать. Нельзя противопоставлять. Нельзя менять одно на другое – он не меняется в принципе. Старым отношениям надо дать отмереть, и пока этого не произойдет – новой любви не будет покоя… может быть, поэтому так нередки убийства с любовно-ревнивой мотивацией?