Вдруг увиделся Сергей – таким, как был в последнюю встречу – плачущим. Стало больно-больно. Связь все еще жива. «Сопряжение» – мелькнуло слово.
У отца есть такой наушник для мобильного телефона – цепляется за ухо, и когда ему звонят, то не надо хвататься за телефон, что-то нажимать. Просто на самом наушнике нажать клавишу и разговаривать. А если забыл надеть наушник, а тот лежит где-то поблизости, то все равно хвататься за телефон бесполезно, равно как и жать клавишу «ответить» – ничего не услышишь: мобильник сопряжен с девайсом таким образом, что отвечать на звонки можно только с него. Но если отойти с телефоном от «сопряженного устройства» достаточно далеко – например, выйти из квартиры, – то телефон вновь обретает независимость от сопряжения.
Отношения – как сопряженные устройства, надо просто отойти подальше, и свобода образуется сама собой, когда влияние достигнет предельной черты. Не надо оглядываться, нужно просто идти вперед – если вектор ошибочен, тебя догонят и вернут. А если не вернут, то через некоторое количество шагов ты получишь свободу.
Сколько еще шагов нужно пройти мне? Сколько, Господи? Я все еще пока нигде.
Глава б
Вот йолки… читала рассказ Леры обо мне и вспомнила, как мы с Владом однажды сидели поздним субботним утром на кухне. Он уже выпил свой чай, я – кофе. Желтый сыр подсыхал на тарелке, лоснилось тающее масло, и бело-красные пустые конвертики от «Рафаэлло» лежали уныло, как лопнувшие воздушные шарики.
– Если бы у тебя лично было много денег, во что инвестировала бы? – спросил Влад и неприятно прищурился.
– В людей. Людям бы помогала, – сразу, не задумываясь.
– Так и думал, что ты именно это скажешь. Как же меня бесит в тебе это… филантропство.
Пожала плечами, улыбнулась. Вот гадость…
Чего ты ждал… Мы не одной породы.
Он не плохой человек, нет. У него свой кодекс, и он следует ему свято. Но мне он тесен…
Черт… помню, как в детстве однажды с острым стыдом поняла, что живем бедно. Пообещала себе тогда, что вырасту и буду жить в достатке и всем своим помогать, чтобы не было этого унижения, когда одежда плоха и туфли – одни на все случаи жизни, и порванные колготки – катастрофа. Потому и замуж вышла в восемнадцать – от дома, который ненавидела, и от себя, которой стыдилась.
Начались работа и семейная жизнь. Деловой нюх и слух прорезались очень быстро. Играла в эту жизнь без устали, по четырнадцать часов в день, и Влад оказался в этой круговерти, и засыпали мы, разговаривая о планах и просчетах, и получалось у нас все, что не получалось у других. В бизнесе. Не в любви. Но откуда мне было знать, как это, когда получается в любви… Я ощущала лишь некое смутное беспокойство, что живу не свою жизнь, что делаю не совсем то, что хотела бы, а что хотела бы – не знаю.
Ну а после пяти лет брака, проводимого в офисах-встречах-переговорах, родился ребенок. Работу было не бросить, работа – она тоже ребенок. Пошла череда нянь, проб и разочарований, но ребенку что, он себе рос, и неизбежно будет похож не на няню, а на папу-с-мамой.
Потом мне прискучила достигнутая карьерная планка, оставила бизнес на Влада и пришла в дорогое кадровое агентство – за новой работой. Я им понравилась. Определили меня в русский филиал «Юнион Папир». И стала я коммерческим директором, дали мне авто с водителем, кабинет, все дела… Летать – бизнес-классом. Селиться – в лучших отелях.
Новые роскошные декорации действовали на меня как-то странно: я ощущала свое существование каким-то зыбким, словно не со мной все происходит…
не я удачно шучу во время выступления и срываю аплодисменты,
не я невинно флиртую, переводя скучное сухое и настороженное деловое общение в увлекательную игру,
не я превращаю бывалых дельцов в готовых к уступкам клиентов,
не я сижу за столиком запредельно дорогого кафе, придирчиво ковыряя суши и роллы,
не я запросто заглядываю в бутики «Гранд Паласа», мило помыкая царственными стервозами-продавщицами…
Словом, все время, пока пребывала в роли бизнес-леди – холеной, красивой и умной, – я не ощущала себя собой.
Этот конфликт мучил, я покупала себе часы бесед с психологом, но и с ним была не собой, черт возьми, а кем-то.
Были, были бесспорные моменты, когда ощущала себя остро и четко, но, йолки, что это были за моменты? Когда изощренно унизят, когда подставят, когда, ожидая сочувствия, получала нравоучение или безучастное сопоставление.
В моменты слабости и не-успеха, в моменты отвержения и разочарований – вот тогда, о, да, понимала, что все это происходит со мной, именно. Гадость…
Были и светлые моменты равенства себе, когда зарывалась лицом в маленькую дочку, отчаянно вдыхая ее запах, падала в одномоментный провал счастья.
Еще было острое горячее счастье попадания в резонанс с… как бы это сказать лучше… с Добродетелью.
У меня на примете были городские старушки, стоявшие с протянутой ладошкой. Одна такая стояла у «Техноложки». Любила наряжаться. Однажды летом бабулька к обычной своей красной бейсболке приторочила по кругу мех – хвост чернобурки. Стояла, словно в шапке мономаха… что-то напевала, раскачиваясь. То пристраивала перед собой ладошку лодочкой, то прятала ее за спину. Я спустилась на пару ступеней и зарылась в сумку в поисках денежных бумажек. Нашлась одна, необидная. Подошла к бабульке. Та резко вскинула голову. Черт, у нее оказались черные задорные глаза. Смеющиеся. Не сумасшедшие, нет. Она высунула ладошку из-за спины. Протянула мне. Маленькая такая лапка в тонкой трикотажной малиновой перчатке. На указательном пальце маленькая ровная дырочка. Я погладила старушку по этой ручке. Рефлекторно. Так гладишь хорошенького котенка…
Бабулька радовалась глазами, переливая в меня какую-то солнечную безмятежность. Я стояла, прижимая пальцами купюру к ее ладошке в малиновой перчатке – надо было прижимать, потому что сильно дуло из вентиляции, и ветер бы снес бумажку в момент, а она не сжимала лапку в кулачок, а просто смотрела мне в лицо и улыбалась… не выдержала и разулыбалась ей в ответ. Было кайфово вот так стоять, и время как-то зависло…
…Вот Иисус говорил, что «нищих всегда будете иметь с собой»…
Значит, так надо? Ужас. Вот ужас, а…
Счастливые моменты с Владом были редки. Но когда он, вопреки всем ожиданиям, вдруг являл понимание и даже предусмотрительность, и вместо привычной сухости обрушивал нежность – о, это было счастье. Но счастье боязливое, словно знающее, что этот спорадический порыв минует и следующего ждать долго-долго.
Мучила меня эта полярность: вот я – деловая, преуспевающая, а вот неуверенный подранок – тоже я.
Работала много, не останавливаясь ни на минуту, постоянно закручивая новые отношения, контакты, операции – призрак перенесенной в детстве бедности маячил в сознании, толкая взашей, подстегивая… А маленькая девочка, жившая во мне, грустно сидела и ждала, когда кто-нибудь поиграет, расскажет-расспросит, рассмешит-развеселит, позаботится… Щаз, как же, угу.
Ну да, конечно, общалась с мужчинами, чаровала-разочаровывалась, устранялась, мучилась виной, что зря так отзывчива к чужому вниманию – все время себя мучила: сама себе и судья, и преступник. Адвоката только не было…
Я привыкла все делать сама, но себя защитить не умела.
Свертывалась в комок, перебаливала, что-то понимала для себя – и снова в жизнь, в жесткий сценарий рынка.
Познавала мир на нюх, на вкус, на ощупь, все пытаясь найти поток тепла, направленный на меня. Рассеянно ворошила свои привычные вопросы, тоскливо глядя вслед ускользающим ответам, эх…
Думала так: меня поместили в эти декорации, с этими действующими лицами и исполнителями, и надо честно отработать до конца. Наверно, это и есть жизнь.
А потом появился Егор…
Помню, как-то в перерыве между лекциями мы пили кофе, и я сказала:
– Во мне всегда живет беспощадная жалость, которой хватит на всех, кроме самой себя.
– Расскажи об этом. – Егор чуть подался вперед. Йолки, сразу захотелось рассказывать долго, упоительно вдаваясь в неоформленные ощущения.
– Понимаешь… ну вот, например, я не могу достойно отреагировать, когда кто-нибудь в магазине, например, трогает меня за задницу, мне НЕУДОБНО как-то ответить, я просто быстренько теряюсь из магазина, даже не посмотрев, кто это там был… Гадость… Или некоторые мужчины просто подходят и говорят: «А поехали с нами». И я думаю: «Черт, неужели у меня на лбу написано, что я шлюшка или голодная?» И так всегда. А еще Влад… сколько лет я позволяла ему давить меня и никак не противостояла.
Егор не удивился. Ни тому, что я говорю об этом с ним, ни тому, о чем говорю.
А я-то боялась открыть свои, так сказать, слабые стороны…
– Такая вот «жалость», – сказал он, – есть оборотная сторона силы. А сильные люди настроены на защиту себя с дальнего расстояния, но, подобравшись ближе, их можно вот так легко и просто и безнаказанно ранить, и более того, манипулировать ими. Понимаешь? А слабые люди устроены по-другому. Они не могут отразить нападки с дальнего расстояния, и порой кажется, что такого человека легко можно растоптать, и что он так беззащитен, но причинить такой вред, что затронул бы их душу, практически невозможно, они как в крепком панцире. И по этой же причине сильные могут легко снисходить, прощать и жалеть, а слабые затаивают обиду. Так устроены люди, иначе сильные были бы не люди уже, а просто терминаторы какие-то, а слабых бы сожрали давно в обществе.
Я сразу стала просить рецепты, как от этого избавиться, как защититься. Егор улыбнулся:
– Но тут просто все. НИКАК. Просто ты такая.
Можно стараться не подпускать ближе, строить свой панцирь, но все равно эта постройка будет прорываться снова и снова.
Можно только оценить себя трезво и радоваться, что твоя беззащитность доступна лишь ограниченному числу людей, которые сумели подобраться, которым ты по своим мотивам ПОЗВОЛИЛА подобраться к себе, а значит, сумеешь и защититься, если захочешь.
Вот такой появился у меня Егор… И с ним появилась смелость попробовать изменить жизнь. Вооооот…
А потом появилась Лера. Очень-сильно-больная прекрасная Лера, которую Влад «взял в заложники», наивный… Похоже, он сам попал в заложники. И даже не догадывается о том…
Влад… когда-то мальчик – не было роднее, а теперь чужой. Совсем чужой. Наверное, настоящий разрыв отношений происходит тогда, когда сознаешь: то, что человек тебе дает, – не соответствует уровню его притязаний…
Вот, кстати, Влад – легок на помине – звонит.
– Привет, я не разбудил?
– Нет, я уже кофе пью.
– У меня к тебе вопрос. Насчет Леры. Я хочу устроить ее в неврологию, в стационар, на обследование. Три дня всего – льготное предложение – а потом они скажут, что делать.
– В какую больницу?
– В хорошую больницу, успокойся, что ты из меня сразу урода делаешь?
– В какую палату?
– Ну, не в VIP, конечно, но в нормальную платную одноместную палату.
– Ты оплатишь обследование?
– Да. Я хочу помочь. Удивлена?
– Да. Впрочем, хорошо. Что ты хочешь от меня?
– Чтобы ты с ней поговорила, убедила. Чтобы она не боялась. Скажи, что «так надо».
– Черт, ты уже успел ее испугать этим?
– Нет, я еще не говорил.
– Скажи… а почему ты не думал, что пугаешь больную девушку, когда увозил ее из дома к себе на квартиру?
– Потому что я был не в себе, ясно тебе? И ты знаешь, из-за чего! Это был не только мой форс-мажор! Так что не надо на меня вешать всех собак. Так ты поговоришь с ней?
– Хорошо, я позвоню ей. На мобильный. И поговорю.
– Маша…
– Нет.
– Ладно. Пока.
– Да. Пока.
Обследовать Леру в больнице – это хорошо, это правильно. Надеюсь, она согласится.
– Привет, девушка-красавица, как поживаешь, м?
– Привет, я пишу тут, увлеклась, знаешь… после того, как о тебе написала новеллу. О Владе пишу вот.
– О Владе? Что жили мы долго и счастливо и умерли в один день?
– Ой, нет, а надо было так, да?
– Йолки, нет, конечно, так не надо, как угодно, только не так. Я звоню тебе, чтобы спросить: не хочешь пройти обследование в хорошей больнице, а?
– Хорошей больнице? А такие бывают? – Лера засмеялась.
– Бывают, честно. Влад хочет устроить тебе хорошее обследование в платной клинике, все расходы берет на себя. Он редко идет на такие шаги. Чем-то ты его зацепила. Хотя, возможно, что и просто грехи замаливает типа. Так что соглашайся.
– Соглашаться…
– Послушай. Там отношение другое. Будешь вся окружена заботой и молодыми веселыми интернами.
– Это меняет дело! Что ж ты сразу не сказала, молодые интерны – самое то для аскетичной, анемичной, атрофичной…
– Наконец-то ты это поняла! – подыграла я. – Так я звоню Владу, что ты согласна?
– Хорошо, а… а почему он сам не спросил у меня, не знаешь?
– Думаю, ему неловко за то, что он проделал этот маневр с «заложничеством». Но признать это – выше его сил. И отказаться от этого, как от способа меня попрессовать, – тоже пока не может.
– Знаешь, Маш… ведь он хороший человек.
– Да. Знаю. Ну все, пока, девочка, буду звонить ему.
– Спасибо!
Так через несколько дней Лера оказалась в больнице.
Глава 7
Маша уходит от Влада. Уходит, уходит, скоро уйдет совсем. И хотя мы с ней похожи, хотя контуры наших душ чуть ли не конгруэнтны, я не уйду от Антона никогда.
Вот ведь… Маша выходила замуж по любви. Я – просто искала убежище.
Теперь я живу в убежище, а Маша уходит к новой любви.
Вопрос: что я делаю не так? Почему я не люблю мужа и не ухожу от него? Хотя… почему не люблю? Наверное, точнее будет сказать, что люблю – как очень хорошего человека. Просто… не такая это любовь, в общем.
Двадцать один год назад мы поженились.
В тот день с утра слегка дождило. Мы собирались в парикмахерскую: я – за прической, он – за стрижкой. Я – неявно утверждаясь в неявных же правах – попросила застегнуть мне сапог.
Вот, так заблажилось. Маленький тест-бросок в будущее: будет ли любить самозабвенно, коленопреклоненно? Так нужно было это знать, вверяя себя другому человеку. И так спасительно было бы получить знак: можно! шагай с высокого края, подхватит.
Но вот редко, очень редко нас понимают правильно…
Как он прочел мою пробную sos-шифровку, примерно представляю.
«Ну, кто у нас будет в семье главный?» – что-то в этом пошло-бытовом духе.
– Разве ты сама не можешь застегнуть? – резонный вопрос.
Рациональный ответ на мой иррациональный невестин страх.
– Могу, но хочу, чтобы ты.
Эти слова – неумелая моя подача – он слышит как: «Будет все, как я хочу!» – формула-угроза, формула-вызов.
Поворачивается и уходит. Кажется, что уходит навсегда. Мне страшно и в то же время как-то воздушно-легко: ушел, и не надо ему принадлежать, не надо уходить в незнакомый тоннель другой неизведанной и пугающей жизни с мужчиной. Но тут же на шее смыкается ожерелье из мелких лапок обстоятельств: запись на прическу, регистрация, платье, гости, твои-мои родители. За это ожерелье легко цепляется поводок долга, и я послушно бреду в парикмахерскую. Слезы легки и непривычно взрослы, даже нос не краснеет. Плачущая невеста – ну стресс, с кем не бывает.
…Возвращаюсь домой, готовая к любому исходу: можно под венец, а можно просто посидеть красивой на диване, укрывшись пледом, и читать печальную книжку с обреченным видом отвергнутой жертвы, ха-ха.
Но Антон возвращается. И у него нет привычных усов! Я часто фыркала, глядя на красивые густые усы, но он к ним привык и расставаться не собирался.
У Антона без усов такое юное лицо, что я вдруг понимаю: он не может быть ответственным за мою жизнь, я зря полагала, что просто вверяюсь ему, а он – такой сильный, мужественный, знает, что дальше делать и куда идти.
Я вдруг вижу ясно – мы дети-ровесники, сбегающие в отчаянное приключение вместе. И от этого горячая нежность заливает ребра. Эта нежность – к мужчине, идущему на риск… ради меня? себя?