— Я бы лучше выпил ракии.
— Раз так, Никола — задумчиво произнес Бора, — будет и ракия. — Он покачал головой и пошел к двери.
Дом Кары стоял на другом конце Нешковаца — обветшалый и в былые дни ничем не примечательный дом, но теперь ставший центром тайной деятельности, а потому очень важный. Кара был чем-то вроде политического главы селения, и в нынешние времена обладал большим влиянием. Великан даже выше и шире в плечах, чем Бора, такой, каких рисуют на вражеских плакатах, — большевик с ножом в зубах, а на самом деле человек, славившийся в этих местах тем, что он получал медали — золотые медали — за свое вино в давние, такие давние дни мира.
Добрый человек и патриот, думал Руперт, если сказать правду. Но правду вряд ли когда-нибудь скажут. А раз так, то ему, пожалуй, следует поговорить с Томом о том, как важно сохранять чувство меры, о том, что нельзя совсем уж брататься с этими людьми. Подобное взывает к подобному — вот в чем суть. Можно даже понять, как это соблазнительно. «Оставайся верен себе, мой родной, не поддавайся соблазну сил зла». Письмо, в котором его мать написала это, он тоже сжег. Удастся ли когда-нибудь объяснить?
Спотыкаясь в густом сумраке, они шли за темным силуэтом Боры по ухабам и рытвинам того, что здесь считалось деревенской улицей. Справа над рекой в небо вонзался светлый конус угасшего дня. На порогах домов стояли люди. Кое-кто из самых молодых махал им, и Том махал в ответ. Было ясно, что все понимают положение вещей. Все знали, что враг явится завтра, будет ломать двери, выстукивать полы в поисках тайников. Все знали не только это, но и еще многое другое. А если правда, что они ожидают еще и того, чего твердо не знают, чего не осмеливаются даже представить себе, то нельзя ли как-нибудь им помочь? Помочь им нельзя, потому что это уже перестало быть личным делом. И они тоже это знали. Знали так же твердо, как он сам. И тем не менее его задевало невысказанное осуждение Тома.
Он попытался идти с достоинством, в согласии с требованиями дисциплины и уважения к себе. Возможно, потом никто не увековечит эту минуту, когда в семь часов зимнего вечера они уходили из этой безвестной деревушки, никто не расскажет о ней в хрониках, не опишет неизбежность этой жертвы, не раскроет внутренней ее правды. Но по крайней мере эти крестьяне видят сейчас, как он перед отбытием, которое означает не личное его спасение, а принятие гораздо большей опасности, идет в согласии с требованиями дисциплины и уважения к себе — хотя бы это он может им предложить. Dulce et decorum est[2] — как ни избита эта фраза, в ней все-таки что-то есть. Рядом с ним Том шагал вразвалку, с расстегнутым воротом, сунув руки в карманы. Ему очень хотелось внушить Тому, как следовало бы вести себя сейчас. Но пожалуй, лучше не стоит. Том не захочет понять.
Они прошли мимо дома, где жила Нела. Она тоже стояла на пороге и махала им.
— Героизм, мать вашу! — взорвался Том. — До чего же все это глупо!
Нижние чины редко способны постигнуть самую суть. Да это им и ни к чему.
— Я думаю, у них все обойдется, Том. Ведь эта деревня то и дело переходит из рук в руки.
Они прошли до конца улицы и еще шагов через сто в темноте почти над самой рекой увидели свечи, теплящиеся в окне дома Кары и Мары.
Марко уже был там. И Митя.
Мара хлопотливо усаживала их на лавки, которые расставила у стола.
— Все, что со вчерашнего дня осталось, все тут. Ешьте, доедайте, Христа ради.
Тома она крепко обняла, пригнула его голову к своей могучей груди, расцеловала в обе щеки — шумная бодрая старуха, которая от множества шерстяных кофт и суконных юбок казалась еще дородней. Том рядом с ней выглядел тощим, как цыпленок.
— Ты нашего Николу не трогай, — поддразнил ее Бора.
Материнская душа Мары возмутилась:
— У меня в доме ты грязного языка не распускай, Бора Миланович. Не то я вызову тебя на комитет.
— И ведь вызовет! — усмехнулся Кара.
— И как еще вызову! Сейчас ведь не прежние дни, Бора. Теперь в нашем комитете заправляют женщины. А вам, старикам, пришел конец.
Бора обиделся.
— Вранье, — сказал он ядовито.
— Ах, вот как? — не отступала Мара. — Ну-ка попробуй скажи это на комитете, и увидишь, что мы сделаем. Вышвырнем тебя вон, и оглянуться не успеешь. Будет с тобой то же, что с дедом Нозом.
— Выдумываешь ты все.
— Нет, она правду говорит, — мягко сказал Кара из своего угла. — Ноз им толковал, что деревня должна сеять пшеницу, как велят немцы. Осторожности ради, понимаешь? Но женщины сказали: нет. И порешили сеять кукурузу. Кто теперь пашет? — спросили они у Ноза. Мы пашем. Мы и будем решать. Посеем кукурузу. Вот чего просит у нас главное командование. Кукурузы. — Кара захохотал. — Нет, ты подумай, Бора! Главное командование их просит!
Бора встал на середине комнаты возле печки и посмотрел по сторонам с подчеркнуто пренебрежительной усмешкой.
— Ей-богу, нам пора домой возвращаться!
— Может, и пора, — сказал Кара. — Но пока они сеют кукурузу. Что хочешь, то и делай. А старика Ноза они вышвырнули на улицу. Ухватили за штаны и выкинули вон. Сказали ему, что такому старому петуху нечего кукарекать.
Бора ухмыльнулся.
— Ну и ехидные же, чертовки! — отвел он душу. Они сгрудились у стола, ели пироги Мары, пили вино Кары из высокого глиняного кувшина с облитым глазурью горлышком. В комнате было жарко, как в печи, пахло стряпней и едким буковым дымом, который плавал над их головами, пока они жевали и пили. Корнуэлл почувствовал на своем локте крепкую ладонь Мары.
— Кушайте, мистер, вы ж ничего не едите.
Его городская деликатность могла только огорчить ее, это было понятно. Он вспомнил, как однажды она назвала его «товарищ мистер» — в знак одобрения, заметив, что он держится менее стеснительно, чем обычно.
— Но ведь так мы вам ничего на завтра не оставим.
Она укоризненно покачала головой. Ее коричневатое лицо сияло хлебосольным радушием.
— Кушайте, кушайте, не оставлять же для этих бандитов.
Ему хотелось сказать: «Уходите отсюда, уходите сейчас же, укройтесь в горных лесах». Но он ничего не сказал. Он не имел права вмешиваться. А кроме того, это не было личным делом.
Позже, когда Корнуэлл стоял рядом с Томом во время девятичасового сеанса связи, он все еще видел перед собой коричневатые щеки Мары, ее чистое старческое лицо в рамке черного платка, слышал ее прощальное напутствие.
Он взял у Тома радиограмму, подсел к свече и начал дешифровку. Когда он кончил, Том спросил:
— Ну, едем мы на тот берег или не едем?
— Едем.
Он протянул расшифрованный текст Тому, который прочел вслух: «Напоминаем величайшей важности незамедлительного спасения профессора желаем удачи».
— Незамедлительного спасения? — повторил Том. — Да что мы, «спитфайеры», что ли?
Они взяли свои вещи и вышли, оставив дверь открытой.
Лодка Кары лежала на берегу, неподалеку от его дома.
— Где Алитя? — спросил Корнуэлл.
— Сейчас придет, — угрюмо ответил Марко. — Но выяснилось, что у него из всех его людей осталось только двое. Да, они прошли проверку делом.
Они спустили лодку на воду.
Из темноты появилась Нела, она подошла к Тому, положила руку ему на плечо. Корнуэлл расслышал слова прощания, которые она шептала.
Почему-то Том ответил по-английски.
Она повернулась к Корнуэллу. Темнота смягчила резкие черты ее худого лица. Корнуэлл перевел:
— Он считает, что вы тоже могли бы поехать.
— У Николы нет никакого чувства ответственности. Это его главный недостаток.
— Вот-вот, — проворчал Том, вывернулся из-под ее руки и торопливо отошел к лодке.
Появился Митя с двумя уцелевшими казаками — невысокими и коренастыми, с плотной шапочкой черных волос и раскосыми глазами. Объясняться с ними, кроме Мити, не умел никто.
— Ну как, все в порядке? — спросил Марко.
— Ты сам видишь — всего двое. Я говорил тебе.
— Обойдемся и так.
Неуверенно балансируя, они спустились в пляшущую лодку и скорчились на ее мокром дне. Грести должен был Кара. Он неторопливо сел на корму. Его черный силуэт возвышался над ними в ночном мраке, и это было опасно. Он что-то говорил шепотом Боре, стоявшему у самой воды.
Лодка повернула поперек течения. За ее крутым носом Корнуэлл различил дальний низкий берег, а над ним — косые черные полосы ливня, несущегося им навстречу.
Они переправились через реку под бешеными струями дождя, надежно ими укрытые. Кара возвышался над ними, медлительный, черный и почти невидимый на фоне клубящихся ночных туч.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Когда до берега оставалось еще десять-пятнадцать ярдов, они увидели, как от стены мрака отделился Юрица и подбежал к тому месту, где они должны были причалить. Кара начал табанить. Они почувствовали, как лодка задела дно, дернулась, уткнулась в песок. Тут Юрица ухватил Митю за протянутую руку, и над ними замаячило смутное пятно его лица, а в шумный аккомпанемент дождя вплелось жиденькое соло его голоса. Они сообразили, что он их ругает. Смигивая с глаз капли, они смотрели на него со дна лодки недоуменно и обиженно.
— Вы на час опоздали. И зачем вам понадобилось тащить с собой целую армию? Пойдете топать тут всеми этими сапожищами?
Марко начал возражать. Разве их больше, чем шестеро? Считая с Митей и его людьми, их ровно шестеро.
— И это много, черт побери.
Но Марко встал, чуть не опрокинул шаткую плоскодонку и перевалился через борт, судорожно нашаривая какую-нибудь опору. Они по очереди последовали за ним, скользя в жидкой грязи, стискивая зубы, чтобы не вскрикнуть, не выругаться. И Юрица уже весело здоровался с каждым из них, а его красивое лицо поблескивало от дождя, смеялось и досадовало.
— Ну, приехали так приехали. Придется найти место для вас всех.
— Как с патрулями? — спросил Марко.
— Они и в пяти шагах ничего не увидят. В такую ночь они ничего не увидят. — Юрица шлепал взад и вперед по грязи, как охотничий пес, расставляя их цепочкой, подталкивая их, чтобы они быстрее выбирались на неширокий луг. — Черт подери, настоящая армия. Прямо второй фронт.
— Что вон там такое, Юрица?
— Дождь-то не всегда будет лить, товарищ Никола, товарищ англичанин. — Он смеялся. — Значит, вы приехали посмотреть нашу Бачку? Ну, так мы вам ее покажем, черт подери.
— Мы что, будем тут околачиваться всю ночь? — резко перебил Марко.
— Куда торопиться, Марко? У нас тут христианский край.
— Фашистский. Я это знаю.
— А ты не замечал? — смеялся Юрица. — Они хорошо уживаются вместе. Просто понять нельзя.
На той стороне луга они остановились, сбившись в кучку. Перед ними в обе стороны тянулась полоса деревьев, которая скрывала шоссе из Нови-Сада в Паланку. Из сарайчиков в виноградниках над Нешковацем они много раз следили в бинокли за этой полосой, наблюдая, как пограничники выходили из-за стволов и, постояв на берегу, опять скрывались между ними. Теперь посадки казались гигантскими и непроходимыми — непроницаемо черная стена в струящемся небе. Но в стене были двери. Они уже пробирались среди тонких деревьев.
Том шагал позади Митиных казаков. Эти чужаки никогда ни с кем не разговаривали, что бы ни происходило, — так по крайней мере про них рассказывали. Теперь их круглые головы подпрыгивали впереди, а он старался не отставать, но его сапоги скользили по утоптанной траве, разбрызгивая грязь, ремень передатчика врезался в плечо. Наверно, дождь давно уже испортил передатчик — вот бы вернуться и швырнуть его в реку… Внезапно деревья расступились, и его подошвы жестко ударились о твердую поверхность. Марко сзади дернул его за рукав. Они прошли сквозь еще одну полосу деревьев и снова оказались на открытом месте. Дождь поливал их без всякого милосердия. Марко остановился.
— Эй, Юрица, а разве тут нет тропки? Чего ты нас ведешь по бездорожью?
— Тропа-то есть, черт побери, есть тут тропа. Вы ведь в культурной стране. — Они увидели, как Юрица раскинул руки, словно ограждая от нареканий репутацию здешних мест. Капли секли их кожу, дробились на ней. И еще они увидели, что Юрица смеется.
— Если тут есть тропка, мы пойдем по ней.
— В их-то сапогах?!
— А, прах тебя возьми, Юрица, при чем тут их сапоги?
Юрица широко расставил ноги и указал на землю позади форменных сапог Тома, выпускаемых миллионами пар с кое-какой безусловно патриотической прибылью и годящихся хоть для героев. Они нагнулись к земле и увидели, как за ногами Тома заполняются водой четкие отпечатки каблуков. Марко проворчал:
— Подыщи им завтра сандалии, Юрица. Будут ходить в сандалиях.
— Завтра…
— Ну ладно, идем дальше.
Они побрели по вязкой пашне, еле поднимая ноги, потому что на них с каждым шагом налипало все больше земли. Кругом клубилась непроглядная мгла, в которой они, затерялись. Из черного неба на них продолжал низвергаться потоп. Корнуэлл пошел рядом с Томом. Он очень беспокоился за передатчик.
— Вы что, думаете, я нарочно его под дождь подставляю?
— Извините, Том, наверное, мне следовало бы помолчать.
Они шагали рядом, сталкиваясь, задыхаясь, «Идиот, — думал Том. — Идиот паршивый!» Вслух он сказал:
— А Бора, значит, остался?
— Да. Мы оставили его на Плаве Горе для связи.
— А тогда на кой нам эти молодчики?
— Митины казаки? Для связи на этом берегу.
— Хорошенькая связь! Они хоть слово знают на каком-нибудь человеческом языке?
— Но Митя же здесь. Он умеет с ними объясняться.
— А он зачем здесь?
— Нам может понадобиться охрана. На обратном пути.
— Пожалуй, проще было бы прямо покончить с собой.
Паршивый идиот! — снова подумал Том. Ну, до зарезу ему нужна эта медалька. Медали! Будут они лежать, пришпиленные к подушечке, на каминной полке старушки мамы рядом с викторианскими бронзовыми подсвечниками и фотографиями в серебряных рамках. Мой сын, которым я очень довольна…
Он сварливо спросил Корнуэлла:
— Вы правда думаете, что на этот раз он согласится?
Но Юрица зашипел на них, и дальше они шли в молчании, слушая, как чавкают их сапоги, как хрипит их дыхание в натруженном горле, как шуршит нескончаемый дождь.
Идущие впереди остановились, задние налетели на них, и все они сбились в беспорядочную кучку, сердито цепляясь друг за друга в непроглядном мраке. Том почувствовал, что ему за шиворот потекли холодные струйки. Никто не объяснил, почему они остановились. Никто никогда ничего не объясняет. Он витиевато выругался — себе под нос. Но Марко все равно потребовал, чтобы он замолчал.
Они стояли и ждали. Постепенно за сыплющейся стеной капель вырисовались очертания низкого длинного крестьянского дома. Затем стену на мгновение расколол быстрый луч оранжевого света, он тут же исчез, и пронзительно затявкали собаки, наполняя ночь страхом. Визгливо вскрикнул женский голос, сметая лай в прежнюю тишину. Немного погодя к ним подошел Юрица.
— Она не соглашается.
— Должна согласиться.
— Говорит, что нас слишком много. Правильно говорит.
— Так сколько же?
Том разглядел, как Юрица неуверенно пожал плечами.
— Ну, троих. Может, четверых. Но нас семеро, и это много.
— Собаки такой шум подняли…
Юрица снова ожил. Он вскинул руки над головой.
— Сейчас сюда хоть бомбу брось, они ничего не услышат. — Он опять смеялся.
Марко сказал нерешительно:
— Митя, может, тебе и твоим двоим?.. Ну и еще, пожалуй, Никола.
Корнуэлл не хотел оставлять Тома. Им следует быть вместе. В конце концов он уступил.
— Но вы согласны, Том? Пока мы не выясним, как… Словно он против. Словно это имеет хоть малейшее значение.
— А кроме того, — говорил Корнуэлл, — передатчик… Я хочу сказать, в такую погоду…
— Я же согласился, чего вам еще надо?
Марко спрашивал:
— Далеко еще идти, Юрица? Нам, остальным? Может, милю, а может, две, ответил Юрица. Если все будет, как он рассчитывает. Сейчас они вызывали у него раздражение.