– Я, похоже, неправильно все поняла, – сказала ему Марина извиняющимся тоном.
В другое время он устыдился бы своего поведения, но тогда все его внимание было приковано к следам его пальцев, оставшимся на Алисиных белых плечах.
Позже, когда он очнулся от наваждения, то горько пожалел о том, что сделал. Марина завела роман с Павлом и спустя год вышла за него замуж. Теперь, наблюдая за их разваливающимися отношениями, Лаврович четко понимал, что куда больше ей подходит. Как и она ему! Марина и сейчас была великолепна: серьезные оленьи глаза, гладкие волосы, миниатюрная фигурка, спокойный голос, деликатный смех и бездна ума – Лаврович на ее свадьбе разве что локти не кусал, забыв, что ему следует радоваться за лучшего друга. Усвоив горький урок, он бросил все силы на борьбу с наваждением по имени Алиса Заваркина.
К тому же Лавровича нет-нет да и тревожило одно неприятное наблюдение – то, как он бессовестно наслаждался властью над Алисой. Он тогда, на базе отдыха, мог сделать ей очень больно, но предпочел спасти, укрыв от разочарования. Пожалуй, это оправдывает то жгучее удовольствие от ее беспомощности.
Но этой беспомощности (как и короткой юбчонки) было чертовски мало для продуктивных отношений. Лаврович пересек двадцатипятилетний рубеж и кое-чего достиг: с блеском закончил аспирантуру, построил с нуля свой бизнес, связанный с web-разработкой, купил и отремонтировал квартиру-студию в только что отстроенном и очень престижном районе «Ракушка». Здесь селились высокопоставленные чиновники и крупные бизнесмены, которых влекло к стеклу, бетону и простору. Подобное соседство очень льстило Лавровичу.
Однажды оглядев всё, чем он мог похвастаться, он понял, что пора разделить свою жизнь с другим человеком.
– Найти жену в наше время – дело нехитрое, – Лаврович делился соображениям со всеми, кто хотел его слушать. – Но найти себе в жены настоящего человека – задача для супергероя.
– Если уж ты отказываешься от брутфорса и метода простого перебора, то вскрой эту систему, используя математику. Метод анализа иерархий, например, – посоветовала ему Алиска прошлой осенью.
На улице было дождливо и слякотно, ноябрь вступил в свои права. Они сидели в кофейне ее сестры, Лаврович пытался работать, а Алиска болтала ногами и что-то рисовала на салфетке.
– МАИ подойдет для оценки уже имеющихся альтернатив, – возразил Лаврович, – мне нужно кое-что иное…
Алиска оторвалась от рисования и в раздумьях уставилась в потолок.
– Что вроде сетки с крупными ячейками? – спросила она. – Чтобы мелкая рыбешка проплывала, даже не потревожив сигнальный поплавок, а крупная – намертво застревала?
– Именно, – подтвердил Лаврович, невольно отметив, как хорошо она его понимает. И слегка огорчившись, что его решение жениться на ком-то другом не произвело на Заваркину должного впечатления.
Алиска с энтузиазмом выхватила еще одну салфетку из салфетницы.
– Берем равнозначные критерии, – сказала она и нарисовала на салфетке два овальных «пузыря».
В первый она вписала «Ум», во второй – «Вн. привлекательность», и от каждого «пузыря» пустила вниз по три стрелочки.
– Почему три? – поинтересовался Лаврович, заглянув ей через плечо и едва удержавшись, чтобы не лизнуть ее ухо.
– Этого достаточно, – сказала Алиса.
К «Уму» она приписала «Начитанность», «Логичность суждений» и «Наличие высшего образования». К «Внешней привлекательности» отнесла «Стиль», «Качество тела» и «Сексуальность».
– А ты хорошо меня знаешь! – удивился Лаврович, отбирая у нее салфетку.
– Ага, – радостно подтвердила та, – это твоя рыболовная сетка. Каждой встречной девушке выставляй оценку от одного до десяти по каждому из критериев и вычисляй среднее арифметическое. Если оценка выйдет больше пяти, то к барышне стоит присмотреться. Уточнение: к качеству тела относи не только наличие или отсутствие целюллита, но и физиономию. Смотри, чтоб нос был в середине лица и все такое. К стилю присовокупи умение держать себя на людях и тому подобную дракоту, которую ты так любишь…
– Дракоту? – не понял Лаврович. – Что это?
– Не знаю, – улыбнулась Алиска, – но вряд ли что-то хорошее. Пойду, подкараулю свою сеструху.
Алиса, громко скрипнув стулом, встала и подошла к стойке, за которой наливали кофе, и принялась болтать о чем-то с бариста, взвизгивая, хихикая и размахивая руками.
– Умение держать себя – по нулям, – тихо сказал Лаврович и, глядя на нее, вытянул еще одну салфетку. На ней он начертил жирный ноль и, подумав, обвел его еще три раза, после чего снова оценивающе уставился на Алиску.
Стиль отвратительный! Мешковатые свитера из «H&M» и треники из «Uniqlo», вечно непричесанные волосы, ногти без маникюра и иногда чудовищная неаккуратная красная помада. Огрехов в стиле Алисы Заваркиной было так много, что их исправление (естественно, с сопротивлением на каждом шагу) виделось Лавровичу каторжной работой. Определенно, ноль!
Качество оболочки? Симпатичное лицо, но слишком мягкое и невнятное: скошенный подбородок, губки бантиком, глаза цвета трухлявого пня – нет породы. Лавровичу нравились темноглазые и чернобровые, с прямым носом и бровями вразлет. Он считал, что такая внешность явно указывает на наличие благородных предков. У Алиски – хорошая кожа, но слишком белая. На морозе она приобретала неприятный глазу вишневый румянец, на жаре мгновенно краснела и обгорала так, что до нее невозможно было дотронуться. Лишние неудобства. Что касается тела… У Лавровича вырвался огорченный вздох. У нее имелся и целлюлит, и мягкий животик, и вялый трицепс, и немного сутулые плечи, характерные для человека, который много времени проводит за компьютером.
– Плохая форма, очень плохая, – Лаврович покачал головой и вывел на салфетке троечку.
За сексуальность он, не думая, поставил ей десятку, пытаясь отогнать от себя навязчивые картины их совместного постельного прошлого.
Лаврович принялся за соседний «пузырь» – «Ум». В логичности ей не откажешь, это факт. Но загвоздка в том, что она проявляется только в чертежах на салфетках, отнюдь не в поступках. Сколько раз он наблюдал ее непоследовательность? Сквозь ячейки «рыболовной сетки» Лаврович видел побеги на море в середине семестра, брошенную профессию, отсутствие амбиций. Почесав нос, он вывел ей пять.
С «Образованием» все, казалось бы, просто: Лаврович и Алиса закончили один факультет, пусть и оценки у нее были похуже. Но она ни дня не проработала по специальности, после выпускного заявив, что ничему так и не научилась и теперь пойдет в журналистику, как ее сестра. И Лаврович снова разделил оценку на два: оценил ее диплом о высшем образовании как имеющийся, но бесполезный. Снова на пятерочку.
Про ее начитанность он ничего не знал. Читает ли она книги? Интересуется ли чем-нибудь, кроме… Чем она вообще интересуется? Лаврович вдруг понял, что они никогда не разговаривали об этом. Это означало только одно – ей нечего было сказать! Лаврович твердой рукой вывел еще один ноль.
– Двадцать три разделить на шесть – это получится меньше четырех, – констатировал Лаврович.
Разочарование кольнуло его, но он тут же уверил себя, что на одной сексуальности супруги крепкой семьи не построишь. Он посмотрел на Алиску, которая все еще торчала у стойки, общаясь теперь не с бариста, а со своей сестрой.
Лаврович невольно передернул плечами. До чего же жуткая баба, эта сестра! К ее физиономии, возможно, когда-то симпатичной, навсегда приклеилось выражение стервятника, зорко следящего за подыхающей добычей. Ее тело было покрыто тонкими длинными шрамами, которые она и не думала скрывать, а солдатскую стрижку и невротичную худобу не могли снивелировать ни дизайнерские шмотки, ни высокое общественное положение. И ее репутация, к тому же! Муж-гей, брат-наркодилер, сын неизвестно от кого, детство в детдоме!
Лаврович поморщился и пририсовал к своей «рыболовной сетке» еще одну «ячейку», в которую бисерными буковками вписал «Достойная семья». Салфетку с оценками Алисы он скомкал и спрятал в карман.
– Возможно, следует уделить особое внимание пункту об употреблении алкоголя, – сообщил Лаврович Алиске, когда та вернулась за стол, прихватив с собой два бесплатных кофе: эспрессо – для себя и латте с имбирным сиропом и сахаром – для него.
– Но ты же сам пьешь, – удивилась Алиса.
– Я могу, а моя будущая жена не должна, – отрезал Лаврович, дивясь ее непонятливости.
– Понятно, – протянула Алиса, подозрительно глядя на своего друга, – ты пририсовал что-то еще? Дай посмотреть.
Алиса выдернула салфетку из-под его локтя, прежде чем Лаврович успел возразить.
– Знание иностранных языков? Ты же сам ни на одном не говоришь! – веселилась Алиска. – Кандидатская диссертация? Это что? Требование к будущей жене? Ты всерьез?
– Мне не нужен человек, который ни к чему не стремится, – проворчал Лаврович, нахмурившись.
Он попытался вырвать салфетку из ее рук, но Алиса ловко увернулась.
– А это что? «Достойная семья», – прочитала Алиска, и улыбка сползла с ее лица.
Она подняла возмущенный взгляд на Лавровича, и тот испугался того, как преобразилось ее лицо: глаза сузились, ноздри, наоборот, раздулись, рот оскалился, обнажив клыки. Когда Алиса подалась вперед, Лаврович невольно отпрянул.
– Ты решил добавить этот пункт, глядя на мою сестру? – поинтересовалась она хрипло и страшно. Лаврович не удивился бы, если бы за ее спиной вдруг выросли кожистые крылья. – Тебе не нравится моя сестра?
– Кому она, в самом деле, может нравиться? – Лаврович попытался перевести все в шутку, но мимические мышцы отказались ему повиноваться, и улыбка вышла вялая и виноватая.
Даже его голос прозвучал тихо и жалко, и в нем откуда-то взялись предательские умоляющие интонации. По его виску стекала капля пота.
– Мне. Мне она нравится, – сказала Алиса еще тише.
Отодвинувшись от его лица, она разорвала пополам салфетку, которую все еще держала в руках.
– Твой план провалится, – спокойно и тихо сказала она, – ты останешься одиноким и разбитым, потому что ни одна женщина никогда не увидит в тебе человека. Ты будешь дойной коровой для тех, кто отдается за коктейли, и для тех, кто пишет диссертации. Они будут называть тебя занудой, тратить твои деньги, мерзнуть на твоих сквозняках и шпынять твою кошку, а ты будешь молча страдать. Так происходит с теми, кто слишком много думает!
Закруглив свое страшное пророчество, Алиса резко отодвинула стул, подхватила свое пальто и вышла, оставив Лавровича в состоянии крайнего смятения. И как будто этого было мало, он наткнулся на холодный взгляд Анфисы Заваркиной, стоящей за стойкой и, вероятно, слышавшей часть разговора.
– У нас все в порядке, – поспешил уверить Лаврович эту гарпию.
Это было вранье. Отношения были безнадежно испорчены, и в тот вечер Лаврович впервые в жизни напился в стельку. Когда он вернулся домой, его трясло так, что пришлось плотно закрыть все окна и балконные двери, чего он никогда в жизни не делал. Несмотря на царящий холод, Лаврович покрылся нездоровой испариной, и на мгновение ему показалось, что на стены его уютной квартиры наползла черная плесень, а потолок покрылся трещинами. Он потерял сознание.
Зиму Лаврович прожил без Алисы, стараясь не вспоминать ни о ней, ни о самой ссоре. Когда ему удавалось, он продуктивно работал, завтракал с коллегами, болтался с Пашкой по заведениям, цеплял девиц. Но когда он случайно натыкался на ее подарок, спрятанный в глубине бельевого шкафа – плюшевого лося со смешными мягкими рогами, символ любимой ею Норвегии – или она являлась ему во сне, смеющаяся, сияющая, безумно сексуальная, то его снова принимались терзать навязчивые воспоминания и мучительные мысли.
Стараясь от них отделаться и хоть как-то облегчить свое существование, Лаврович пропадал в барах и ночных клубах с сомнительными приятелями, нюхал кокаин и напивался так, что на утро не помнил ни себя, ни того, что делал прошлой ночью. В те бесконечные недели он просыпался с больной головой, тут же заливал в нутро виски пополам с обезболивающим и принимался ходить из угла в угол по своей квартире. Шанежка, сидя в своей спальной корзинке на холодильнике, смотрела на него с осуждением.
Весной Лаврович обнаружил, что долг по его кредитке составляет двести тысяч рублей. Ему пришлось возвращаться к своему покрывшемуся пылью бизнесу и более пяти месяцев налаживать дела, вытягивая себя из ямы, долговой и эмоциональной. К началу августа он был в полном порядке.
Но вчера все его усилия пошли прахом. Лаврович столкнулся с Алисой в супермаркете.
Она стояла перед стеклянной горкой, закрытой на ключ, и разглядывала дорогие коньяки. Лаврович незаметно подкрался к ней сзади. От нее по-прежнему пахло сандалом, а отросшие белокурые пряди были разбросаны по плечам. На ней был мешковатый свитер, который Лаврович ненавидел, черный лак на ногтях заметно облупился, зато крепкий маленький зад обтягивала соблазнительная крохотная юбочка в мелкий цветочек.
Лаврович попытался унять дрожь в пальцах, сжав кулаки. Он чувствовал привычное сочетание жара в паху с холодом, стекавшим по его позвоночнику, словно его собственное тело глумилось над ним. Лаврович знал, что жар – это желание, а холод – страх. Страх, что он снова теряет контроль над собой, над своими чувствами, над своей жизнью.
Алиса заметила в стекле витрины маячившую за ее спиной бледную тень. Она обернулась, улыбнулась, но, наткнувшись на его сосредоточенный взгляд, нахмурилась и прикусила губу, словно одернув саму себя. Но Лаврович уже успел прочувствовать ту энергию, которую она вложила в промелькнувшую улыбку, и в следующее мгновение, забывшись, положил руку ей на затылок и резко притянул к себе. Алиса покачнулась и уткнулась лицом ему в грудь, а ее проворные ручонки, помедлив секунду, скользнули в задние карманы его джинсов. Лаврович легонько потянул ее за волосы на затылке, чтобы заглянуть ей в лицо.
– Прости за то, что я тебе тогда наговорил, – прошептал он.
– По-моему, это я тебе наговорила, – Алиса широко улыбалась.
Лаврович, забыв о покупках, взял ее за руку, вывел из магазина, усадил в машину и отвез к себе домой. Он не сказал ей ни слова, она не задала ни одного вопроса. Они провели эту ночь без сна, и Лаврович почти забыл про холодный липкий страх, позволив жару поглотить его существо.