Иван-чай-сутра - Ермаков Олег 5 стр.

За КСР-63 Егор взялся давно, с той поры, когда они вдвоем с Алексом пришли на переезд к тетке (и та изумилась явлению картографов, вскипятила на электроплитке чаю, дала хлеба, сахара; переспевшей смородины они сами нарвали прямо возле кирпичной будки с плоской крышей, где еще росли желтые цветы на длинных ножках, «золотые шары», и вечером, сдав дежурство сменщику, старику в железнодорожной засаленной форме и фуражке, повела их в деревню — «на постой», как заметил Егор, воображавший себя офицером-топографом царских времен). С этого и началась история Местности. Точнее история карты. По крайней мере, первое письменное упоминание Местности относится к 12 веку, в грамоте князя Глинска, даровавшего пажити и рыбные озера по левому берегу Дан Апра, епископу Мануилу, греку.

Первым объектом карты КСР-63 и была

Затем появился

И другие объекты: узкая речка Лосинка, болото Татарское с остатками давней дороги — полусгнившими мостками, гора Муравьиная, Муравьиный родник, озеро Чичига, Заповедник (осинник за непролазными зарослями, полный грибов, — а все грибники проходили мимо), Треугольник (мыс при впадении Лосинки в Дан Апр), Крысиный холм (краснел к середине лета от дикой гвоздики — смолки клейкой и сначала назывался Красным, но кто-то однажды оговорился, так и пошло: Крысиный, тем более, что на него вполне могла выходить водяная крыса, жившая в устье Лосинки, чтобы обозреть окрестности), Степи (заболоченные луга, коричневато-зеленые легковейные от метелок тростника и осоки), Луга Мануила (пестрая палитра пьяного художника) и еще множество мест и объектов.

В те времена вместо карт еще выпускалось то, что сами картографы и географы уничижительно именовали «картоиды». С 30-х годов в СССР были засекречены крупномасштабные карты, позже и среднемасштабные. Был установлен единый эталон секретности: искаженная (намеренно) карта СССР в масштабе в 1 см 25 км.

Туристские схемы зияли львиными пастями пустот. Шпион, задумавший воспользоваться такой картой, должен был погибнуть голодной смертью, заблудиться в непролазном лесу, как Сусанин, утопнуть в кладовой солнца Пришвина. Эти времена позже с ностальгией вспоминал Егор Плескачевский. Ему по душе была эта пустотность карт, он чувствовал себя первооткрывателем и мог повторять вслед за Пржевальским, отправлявшимся от Кяхты на истоки Желтой реки: «В редких случаях, в особенности в наше время, доводится путешественнику стоять у порога столь обширной неведомой площади…» Появление первой карты двухкилометровки он возвестил, как корабельщик о смерти Пана, как Паникер о гибели Хорса. Они начали ее просматривать: Алекс с интересом, Егор — с отвращением. «Так вот что они от нас скрывали», — бормотал Алекс, поправляя джонленноновские очки (тогда он еще не знал, что такие же носил анархический князь и молодой батько, задумавший создать крестьянский рай Гуляй-Поле). Хотя, конечно, по сравнению с картоидами советской эпохи эта карта была криком прозревшего слепца: «Вижу!» О чем Алекс и поспешил сказать Егору. Тот взглянул на него, как на предателя. «Но наша подробнее, — тут же заметил Буркотов, — и современнее». Эта карта не отвечала действительности, она уже устарела; на ней были отмечены исчезнувшие деревни, несуществующие мосты, захваченные травами и кустами дороги. Сама природа была против шпионов.

КСР-63 была картой с масштабом 1:100 000, то есть в одном сантиметре — километр. Но и этот масштаб казался слишком тесным. Егор возражал против укрупнения масштаба, считая, что должны быть рамки; карта КСР-63 должна занимать не более листа обычного формата; в противном случае это уже будет не карта, а живопись — вроде многометровых китайских свитков, которые наворачивались на специальные палки. Алексу наоборот, казалось, что КСР-63 нужен масштаб стены в комнате. Пусть будут видны детали. Например, Карлик (чахлый, но живучий дуб, закрученный фантастическим образом в сольный ключ, когда он хрипел в сильный ветер, они называли его Скрипичным) или камень на Муравьиной, Барсучий Городок и т. д. Егор называл это пещерной гигантоманией и впадением в детство. У картографии есть свои законы, и он их уже немного знает.

Общая площадь КСР-63 равнялась примерно 80 км². Определение границ и принципов построения карты было нелегким и бурным. Если бы кто-то подслушал их споры у костра, то решил бы что здесь сошлись какие-то крупные новые землевладельцы или, наоборот, старые, вернувшиеся из эмиграции, то есть их потомки. Егор настаивал на гидрографическом принципе: за основу карты брать реки и границы проводить по ним же. Это будет каркасом КСР-63, его продольными «балками», как говорили древние, потому что здесь все реки и ручьи текли в одном направлении — на север, к Дан Апру. А поперечными «балками» он предлагал считать линии. Это только на первый взгляд в природе нет никаких линий. Но простой опыт со стеклом, магнитом и железными опилками убеждает, что существуют: опилки вытягиваются в цепочки в направлении силовых линий. На местности тоже есть невидимые линии. Это водоразделы: выпуклости, «ребра» склонов, и углубления, где скаты сходятся. А еще есть мысль — тоже линия. Но мысль не моя и не твоя, а самой Местности. Она задает единый ритм. Короче, такая линия проходит сквозь точки наибольшего напряжения. Ты сечешь, Алекс?.. Буркотов не совсем понимал вдохновенного вервьщика и дозорщика, лобастого, рыжеволосого, нетерпеливо глядящего на него через костер. Он осторожно предположил, что одна поперечина — это, наверное, Дан Апр?.. Егор рассмеялся. Ежу понятно! А остальные? Алекс поинтересовался, много ли их еще? Две, не задумываясь ответил Плескачевский. Буркотов размышлял. Егор над ним сжалился. Оказывается, одна линия связывала родники, а другая — высоты. Все предельно просто.

Конечно, КСР-63 была рукодельной картой; они чертили ее на основе административной карты, копируя по квадратам с увеличением, нанося основные элементы рельефа, а пустые места заполняли после полевых съемок без специальных приборов: дальномера, кипрегеля, мензулы и т. д. Дальномеры у них были телесные: руки и ноги. Так что и карта в каком-то смысле была телесна. Они вычислили среднюю длину шага — 75 см, установили длину указательного пальца, раскинутых рук. Указательный палец вытянутой руки, согнутый под прямым углом к ладони, был угломером: визируя на конец пальца и на сгиб, хрусталик глаза выстраивал угол, равный 10⁰. Кроме того, измерять можно было и большие углы — сильно растянутой кистью, где расстояние от большого пальца до мизинца равно 22⁰, 5. Шаг и «пальцы веером» были их эталонами. Опытным путем они выяснили, на каком расстоянии видима надпись на футболке Егора «THE WHO» (50 м), на каком расстоянии надпись превращается в пятно (100 м), на каком расстоянии видна линия глаз (150 м), цвет: малиновая футболка, выгоревшие брезентовые штаны (300 м), на каком расстоянии его фигура превращается в тень, силуэт (500 м). Дальше ошибки определения расстояний достигали 50 %. Была им известна и формула топогеодезистов для рекогносцировочных работ: дальность горизонта =113 квадратный корень из h км, где h — высота наблюдателя (в км). Из этой формулы выходило, что горизонт лежит от наблюдателя среднего роста примерно в четырех с половиной километрах. При этом, конечно, следует учитывать нюансы: пестроту или одноцветность фона, погоду. При тумане расстояния увеличиваются, в яркий морозный день сокращаются. Вода также съедает расстояния. Можно было вычислять расстояние и до известных предметов с помощью линейки. У них был список средних величин некоторых объектов, вот он:

Они начинали рекогносцировку снимаемого участка: намечали точки и линии по дорогам, просекам, проводам. Точки — по различным ориентирам: деревьям, перекресткам, камням, обрывам. Ориентировали планшет — кусок картона с плотным листом бумаги и компасом, устанавливали масштаб шагов — пары шагов: 75 см + 75 см = 150 см, или 1,5 м. Затем они обходили участок по намеченным линиям. Точки поворота были станциями. Длину ходовой линии они измеряли не только шагами, но и следующим образом. Например, намеченной точкой был столб. Егор брал линейку, наводил ее на столб. Допустим, у него получалось 12 мм. Расстояние от глаз до линейки было равно 60 см, между глаз — 6 см. Получались два примерно равнобедренных треугольника. Из них составлялась пропорция. Определяемое расстояние равнялось 300 м. Средняя погрешность подобных измерений составляет 10 % определяемой величины. Ошибка в бумажных умствованиях в 1 мм оборачивается десятками метров на живой земле. Алекса это обстоятельство не особенно-то волновало. А Плескачевский свирепел. Всеми расчетами занимался исключительно он, Алекс был математическим тупицей, когда на уроках алгебры или геометрии учительница вызывала его к доске, по классу судорожными волнами прокатывались смешки, а у самого приговоренного к пытке начинали запотевать стекла очков. Алекс боялся цифр, за что и был прозван Егором Анцифером. Алекс и сам удивлялся, почему носит фамилию Буркотов, а не Анциферов, ведь говорят же, что имя — судьба. Цифрофобия такая же неприятная вещь, как, допустим, боязнь закрытых пространств или, наоборот, открытых. Так что Алекс взирал на друга с почтением, как сухопутная крыса на яхтсмена, или лучше сказать — всегда стартующего в космос цифр и благополучно приземляющегося астронавта, — вот кто им был по правде, Егор, а вовсе не Алекс.

Уже учась в Питере, Егор решил, что, пожалуй, Анцифер и прав: масштаб КСР-63 можно увеличить даже и до размеров стены в комнате, сотворить такую грандиозную фреску. Ведь картография это тоже искусство. Вот и Британское картографическое общество определяет картографию как искусство, а потом уже как науку и технологию изготовления карт, и их изучение как научных документов и произведений искусства. Леонардо да Винчи, Дюрер приложили свою руку к картографии. В Эрмитаже есть карта СССР из уральских самоцветов. И в его приезд на летние каникулы они начали новый проект КСР-63 в масштабе 1:10000, то есть в сантиметре сто метров (Алекс был младше на год и в армию еще не угодил, работал грузчиком на базе учебных пособий). Егор привез старый высотомер Макарова. Он говорил, что была возможность разжиться и другими инструментами, но это ни к чему. Егор был полон новых идей.

«Карта никогда не является нейтральной!» — заявил он у костра на западном склоне Муравьиной. Свою новость он подкрепил именем американского картографа Джона Брайена Харли. Имена и идеи сыпались из него, как из рога изобилия. Алекс внимал ему с удивлением.

«Картографы никогда не были независимыми художниками, — продолжал Егор под треск дубовых запашистых сучьев (дым Муравьиной всегда был ароматен). — Политика, рынок, бюрократия, — говорил он, постукивая веточкой по ноге. — Стороны света — геополитика чистейшей… черт, грязнейшей воды! Восток придумали английские и французские ориенталисты, потому что плотно приступили к его захвату. Противоположность всегда притягательна и ждет покорения. С этой же целью они изобрели и Восточную Европу. Восток — это полное варварство, а Восточная Европа — полуварварство. Вроде полубеременности! Правда, кто ее оплодотворил, неясно, хан или мусью? А для нас Восток — это однозначно чайхана Насреддина, Синдбад и Махмуд-поджигай. Ну а для араба это место, где встает солнце, а запад — харб, мир войны… — Он заглянул в походную кружку, черную внутри от крепкой заварки и перевел глаза на Алекса. — Кравчий! Чего ты ждешь? Я от вина промок и мне уже не страшно пламя ада!» Бутылка «Изабеллы» с тихим вздохом выплюнула пробку, и к аромату дубовых сучьев примешался дух виноградной лозы. Алекс заметил, что, значит, неспроста они назвали восточную гору Пирамидой. И Егор предложил выпить за наитие.

«И ты знаешь, — продолжал Плескачевский, осушив кружку и закусывая поджаренным хлебом, — это, наверно, самое ценное в нашей карте. Подробности — это ерунда. Космический спутник „THE WHO“ на моей футболке может прочитать, если мы растянем ее на Пирамиде. Я у одного туриста, Малахова, видел карту-пятисотметровку доброминских лесов. Там отмечено все. Ну и что? В этой карте нет никакого духа, пятого измерения. А в картах древних он был. Хотя под рукой у них было меньше условных знаков, уж никак не триста пятьдесят да еще четыреста сокращенных пояснительных надписей, как у любого современного топографа. И они ничего не смыслили в генерализации. Но разглядываешь какую-нибудь простенькую схему шаманского путешествия и чувствуешь силу. Короче, нам надо делать ментальную карту. Карту внутреннего пространства».

Это было что-то диковинное. Но американцы, оказывается, давно уже этим занимались, Егор снова сыпал именами постмодернистов-картографов. Алекс его не совсем понимал. Внутреннее пространство? Чье оно? Самих картографов или Местности? Егор, отпустивший волосы в Питере и похожий на семинариста, дьячка или анархиста, вещал, размахивая руками, что следует погрузиться в прапамять Местности, проникнуться ее временем, стать ее частью, и тогда ее пространство просто совпадет с их пространством. Он раздражался: «Анцифер! Здесь нет никаких цифр. Ты вообще читаешь книги? Или только смотришь телевизор?» Сам он глотал в Питере Юнга, Элиаде, Хайдеггера да вот географов-постмодернистов и запросто рассуждал уже не о каких-то географических линиях, а о мировой линии, космопространстве Ницше, цитируя славословия последнего Энгадену, месту, где немец мог не сдерживать слез, месту, без которого он вовсе отказывался жить, и восторгался его культом кочевника (здесь сердце Алекса екнуло) и манией вечного скольжения в образе некоего зверя моря, превозносил ослепительные пространства Заратустры (вот сокровенная карта Энгадена и тех мест, где бывал Ницше), и его ненависть к городу. Егор явно чувствовал себя каким-то пророком. Да что-то в нем и было такое. Слова улетали вместе с алыми искрами ввысь, волосы вспыхивали и не сгорали, лобастое лицо было красным; затертая замшевая куртка, впрочем, делала его похожим на траппера Дикого Запада, не хватало только ковбойской шляпы; он жестикулировал, словно дирижируя невидимым ансамблем, озирался, вслушиваясь, смотрел в небо. Да, да, он и был местным пророком. Теперь Алексу это совершенно ясно. Вряд ли Местность слышала более вдохновенного оратора.

Хотя, как знать… Ведь случайному человеку, заглянувшему сюда, и о Егоре ничего не будет известно.

Вообще случайный прохожий сочтет эти места довольно скучными, напрасными. Зарастающие поля, овраги, обожженный кирпич, железная спинка кровати, чугунок в траве на месте бывших деревень, жалкие рощицы, сырые мрачные леса, заваленные тушами упавших дерев, непроходимые джунгли серой и черной ольхи с красноватыми от железистой болотной сырости чешуйчатыми, как драконьи шеи, стволами. Перерытые кабанами и пробитые гибкими прутьями лозняка дороги. Мутные речки с топкими берегами в крапиве и хмызнике, носящие хмурые имена: Ржавец, Лосинка, — или вон Свиная (правда, эта река уже вне границ КСР-63). Местность облачная, ясных дней в году не больше двадцати, остальное время дожди, туманы, пасмурность. Над болотами орды комаров. Там сям чернеют гари. Топорщат сучья обугленные сады. Сиротливо торчат столбы без проводов, некоторые, впрочем, спилены по бетонное основание. Даже Алекс, человек тут не случайный, иногда вдруг видел все как есть…

Но Егор всегда видел по-другому.

В береговой топи, говорил он, был залог первозданности: там явно не ступала нога человека.

Овраги — создавали силу Местности: ее контрастность, обилие контактных линий, перепады высот.