— Я пришел узнать, как он поживает.
— Как он поживает? Да он умер, мой мальчик! Умер, слышите! Здесь больше никто не живет, вы пришли слишком поздно.
Маленькая застекленная дверь издает протяжный скрип.
Сказать что-то этому Валласу? А что же он ему скажет? Он вынимает открытку из кармана пальто и останавливается, чтобы посмотреть на нее. Наверное, можно было бы пересчитать гранитные кристаллы в каменном бордюре, что на переднем плане.
Смятый комок бумаги — голубоватый и грязный. Он пинает его ногой два или три раза.
Табличка из черного стекла, прикрепленная четырьмя позолоченными шурупами. Тот, что сверху, справа, потерял декоративную розочку, которая прикрывала его головку.
Белая ступенька.
Кирпич, обычный кирпич, один из тысячи кирпичей, составляющих стену.
Это все, что остается от Гаринати к пяти часам вечера.
Тем временем буксир достигает следующих мостков, чтобы пройти под ними, начинает опускать трубу.
В самом низу, под прямым углом зрения, по поверхности воды по-прежнему бежит трос, ровный и натянутый, как будто с палец толщиной. Он чуть возвышается над небольшими сине-зелеными волнами.
И вдруг, опережаемая целым потоком пены, под аркой моста появляется закругленный форштевень баржи — которая медленно удаляется к следующим мосткам.
Склонившийся над парапетом маленький человек в длинном зеленоватом пальто выпрямляется.
Глава пятая
И вот уже сгущается ночь — и холодный туман Северного моря, в котором сейчас заснет город. Дня почти не было.
Продолжая шагать вдоль витрин, которые зажигаются одна за другой, Валлас пытается разобрать, есть ли что-то полезное в отчете, который дал ему прочесть Лоран. Что мотивом преступления не является кража, он — в точном смысле этих слов — «заплатил, чтобы это узнать». Но к чему придумывать это раздвоение убийцы? Мы ничуть не продвигаемся вперед, предположив, что человек, который произвел роковой выстрел, не является тем человеком, который указал привычную дорогу через сад и дом. К тому же довод о шагах на газоне не очень убедителен. Если кто-то уже шел по кирпичному бордюру аллеи, то другой вполне мог идти сзади или, точнее, впереди, поскольку считается, что он один знал дорогу. Именно в таком положении можно лучше всего себе представить перемещение двух ночных пришельцев. Во всяком случае, идти по газону было незачем; если кто-то это и проделал, то у него были на то другие причины — или совсем никаких причин.
Валлас чувствует, как поднакопившаяся с утра усталость начинает сковывать его ноги. Он не привык совершать столь длинные прогулки. В этих хождениях взад-вперед, из одного конца города в другой, он, должно быть, набрал в конечном итоге порядочное число километров, большую часть которых прошел пешком. Выйдя из комиссариата, он направился к Коринфской улице — пройдя улицу Хартии, префектуру и улицу Пастушки; там он оказался на пересечении трех улиц: так как та, по которой он шел, и два возможных направления, которые открывались перед ним, составляли прямой угол. Ему вспомнилось, что он уже два раза проходил по этому месту: в первый раз он пошел в правильном направлении, во второй раз ошибся; но он не мог больше вспомнить, по какой из этих двух улиц он пошел в первый раз — впрочем, они были чрезвычайно похожи.
Он пошел по левой и, сделав несколько крюков, к которым принуждало расположение путей, очутился — намного быстрее, чем ему это казалось возможным — на площади Дворца Правосудия, прямо перед главным комиссариатом.
В этот момент оттуда выходил Лоран; он выказал удивление, снова увидев здесь Валласа, с которым расстался четверть часа тому назад. Тем не менее он не попросил никаких объяснений и предложил подвезти специального агента до клиники на своей машине, так как сам ехал в ту сторону.
Через две минуты Валлас звонил в дом номер 11. Дверь открыла та же самая медсестра — та, что сегодня утром не совсем вежливо пыталась его задержать, несмотря на отсутствие доктора. По ее улыбке он понял, что она его узнала. «Все как один!» Он сказал ей, что хотел бы переговорить с доктором Жюаром лично; он сделал упор на неотложном характере своего дела и показал свою визитную карточку, где значилось: «Отдел расследований Министерства внутренних дел».
Его оставили дожидаться в своего рода салоне-библиотеке, где было довольно мрачно. Так как никто не пригласил его сесть, он прогуливался туда-сюда вдоль полок с книгами в переплетах, рассеянно читая на ходу отдельные заглавия. Целый стеллаж был занят книгами о чуме — как историческими, так и медицинскими.
Через комнату прошла какая-то женщина, затем еще две и маленький худой человек в очках, который, похоже, очень спешил. Наконец медсестра вернулась и — словно она о нем забыла — спросила у него, чего он ждет. Он ответил, что ждет доктора Жюара.
— Но ведь доктор только что ушел, вы его разве не видели?
Трудно было поверить, что она над ним не смеется. Как мог бы он догадаться, что человек, которого он видел, был доктором Жюаром, ведь он его не знал. И почему она не сообщила о его визите, как он ее об этом попросил?
— Не сердитесь, мсье; я думала, что перед уходом доктор с вами переговорил. Я ему сказала, что вы здесь. Его только что вызвали по очень важному поводу, и он никак не мог задержаться — ни на минуту. Так как доктор во второй половине дня очень занят, он спросил, не могли бы вы подождать его ровно в половине пятого в зале ожидания на вокзале, между телефонами и буфетом; это единственный способ повстречаться с ним сегодня: сюда он вернется лишь поздно вечером. Когда я увидела, как доктор входит в салон, я подумала, что он сам назначил вам встречу.
Проходя мимо, маленький доктор посмотрел на него украдкой. «Здесь встречаются странные врачи».
Поскольку у него оставалось время, Валлас направился в дом негоцианта Марша. Однако когда он позвонил, ему никто не ответил. Это ничего не значило, так как Лоран пересказал ему в общих чертах свой разговор с человеком, который считал себя приговоренным к смерти. Тем не менее ему самому хотелось бы оценить психическое состояние этого человека. Лоран изображал его так, будто по нему смирительная рубашка плачет, и то, как он вел себя в его кабинете, подтверждало, по меньшей мере отчасти, это мнение. Но по некоторым пунктам Валлас не разделяет убежденности комиссара в напрасности опасений Марша: в самом деле, то, что расправа над новой жертвой состоится сегодня вечером, более чем вероятно.
Снова спустившись по лестнице, Валлас спросил у консьержа, не знает ли он, когда вернется его жилец. Мсье Марша только что уехал на машине, на несколько дней, со всей семьей; наверное, он получил известие о кончине ближайшего родственника: «Бедняга был сам не свой».
Негоциант проживает в южной части города, недалеко от квартала экспортеров леса. Оттуда Валлас дошел до вокзала, снова пройдя по Берлинской улице и площади Дворца Правосудия. Затем он пошел вдоль нескончаемого канала, окаймленного по другому берегу рядом старинных домов, чьи узкие островерхие крыши, как-то тревожно наклонившиеся над каналом, вот уже несколько веков подтачивает вода.
Проникнув в зал ожидания, он сразу же увидел маленький никелированный магазинчик, где гарсон в белом фартуке торговал бутербродами и газированной водой в бутылках. В пяти метрах справа находилась телефонная кабина — одна. Он стал прохаживаться, бросая частые взгляды на циферблат больших настенных часов. Доктор опаздывал.
Зал ожидания был битком набит спешившими во все стороны пассажирами. Валлас ни на пядь не отступил с указанного доктором места, так как толпа была такой плотной, что он опасался не заметить доктора, когда тот придет.
Валлас начинает беспокоиться. Уже давно прошло назначенное время, и неприятное ощущение о посещении клиники усиливалось с каждой минутой. Наверное, произошло недоразумение. Медсестра переврала сообщение доктора в том или ином смысле — а может, и в обоих.
Надо было позвонить на Коринфскую улицу и потребовать объяснений. Так как в находившейся здесь стеклянной кабине не было справочника, Валлас спросил у продавца лимонада, где можно было бы его найти. Продолжая раздавать свои бутылки и отсчитывать сдачу, тот показал ему туда, где Валлас, несмотря на все свои старания, смог обнаружить лишь продавца газет. У него создалось очень сильное впечатление, что гарсон не понял, что ему нужно. Тем не менее он зашел в крохотный магазинчик, где, понятно, справочником и не пахло. Среди иллюстрированных изданий и приключенческих романов в ярких обложках на витрине были и канцелярские товары; Валлас попросил показать ему резинки.
В этот-то момент доктор Жюар и открыл дверь. Он ожидал в другом конце зала, где и находится настоящий буфет и целый ряд телефонных кабин.
Доктор не сказал ему ничего нового. Валлас, из осторожности, не захотел рассказывать о заговоре, и Жюар лишь повторил то, что рассказывал главному комиссару сегодня утром.
Валлас, само собой, сел на Привокзальной площади на тот же трамвай, что и накануне вечером, — который довез его в сторону улицы Землемеров. Вышел на той же самой остановке, и теперь он идет по Циркулярному бульвару, который возвращает его к маленькому кирпичному особняку и жалкой комнате в кафе «Союзники». Снова глухая ночь. Валлас продвинулся вперед ничуть не больше, чем вчера, когда прибыл сюда по той же самой дороге.
Он входит в большой кирпичный дом, который возвышается на углу улицы. Для проверочного допроса консьержа ему придется показать свою розовую карту и, вероятно, сознаться в том, что утром он схитрил, говоря о дружбе своей матери с мадам Бакс.
По тому, как встречает его толстый жизнерадостный человек, Валлас видит, что он его узнал. Когда он говорит ему о цели своего визита, консьерж улыбается и попросту замечает:
— Утром я сразу понял, что вы из полиции.
Затем весельчак объясняет, что его уже допрашивал один инспектор, которому он говорил, что ему ничего не известно. Тогда Валлас заговаривает о юноше, на подозрительное поведение которого обратил внимание консьерж. Тот воздевает руки к небу:
— «Подозрительное!», — повторяет он.
Ему как раз и показалось, что инспектор придавал этому молодому человеку такое значение, от которого он сам далек был… и т. д. Валлас констатирует, как будто другого и не ожидал, что комиссар Лоран не ошибался, подозревая своего подчиненного в несвоевременном «рвении». Так, консьерж не говорил, что во время этих встреч они спорили, просто время от времени «повышали голос». Не говорил он и того, что студент частенько был пьян. Да, он видел, как тот показывал рукой на маленький особняк своему товарищу, когда они проходили мимо, но он не говорил, что этот жест был угрожающим; он просто говорил, что «жесты были заметными» — как это бывает со всеми молодыми людьми его возраста, азартными или нервными. Наконец консьерж добавляет, что в прошлом — хотя, по правде говоря, и редко — профессору уже случалось принимать студентов с факультета.
В зале кафе царит теплая и приветливая атмосфера, несмотря на некоторую спертость воздуха — табачный дым, человеческое дыхание, запах белого вина. Народу много — пять или шесть посетителей, которые смеются, громко говорят, все одновременно. Валлас вернулся сюда как в убежище; ему хотелось бы назначить здесь какую-нибудь встречу; он стал бы здесь ждать целыми часами, затерявшись в шуме пустых споров — попивая грог за этим немного уединенным столиком…
— Привет, — говорит пьяница.
— Здравствуйте.
— Ты заставил меня ждать, — говорит пьяница.
Валлас оборачивается. И здесь тоже нет уединенного столика, где можно было бы спокойно посидеть.
Ему не хочется подниматься в свою комнату, которая помнится ему унылой и где, должно быть, очень холодно. Он подходит к бару, где за стойкой сидят уже трое.
— Ну что, — кричит у него за спиной пьяница, — не присядешь, что ли?
Трое мужчин сразу поворачиваются к нему и без всякого стеснения его рассматривают. На одном из них грязный комбинезон механика, двое других одеты в толстые шерстяные матроски темно-синего цвета с большими отложными воротниками. Валлас думает, что его буржуазная одежда выдает в нем полицейского. Фабиус начал бы с того, что переоделся матросом.
…Входит Фабиус. Он в синей матроске и идет вразвалочку — якобы отголоски качки.
— Что за улов сегодня, — бросает он всей честной компании. — Можно подумать, что всех селедок уже рассовали по банкам…
Все трое смотрят на него с удивлением и подозрением. Двое других посетителей, которые стояли возле печки, прерывают свой разговор, — хотя тот и жарок, — чтобы тоже на него посмотреть. Патрон проводит тряпкой по стойке.
— Ну что, идешь? — повторяет в наступившей тишине пьяница. — Я тебе загадку загадаю.
Два моряка, механик и те двое возле печки снова погружаются в течение своего времени.
— Сделайте, пожалуйста, для меня грог, — говорит Валлас патрону.
И идет за первый столик, так чтобы ему не было видно пьяницы.
— Все такой же вежливый, — констатирует последний.
— Я вполне могу, — говорит кто-то, — идти по отношению к каналу по косой и все равно двигаться по прямой. Вот так!
Патрон снова наливает трем сидящим у стойки мужчинам. Двое других опять ушли в свой спор; их разделяет значение слова косая. Оба пытаются доказать свою правоту, крича что есть силы.
— Ты дашь мне сказать?
— Да только и говоришь!
— Ты не понимаешь, говорю тебе: я могу идти прямо, двигаясь при этом по косой линии — по косой в отношении канала.
Другой задумывается и невозмутимо замечает:
— Ты свалишься в канал.
— Так ты отказываешься отвечать?
— Послушай, Антуан, ты можешь говорить все что угодно, но я никак не могу взять в толк: если ты идешь по косой, ты не можешь идти прямо! Пусть даже по отношению к каналу или к чему угодно.
Малый в серой куртке и шапочке фармацевта считает, что приведенный им аргумент не может вызвать никаких возражений. Его противник презрительно пожимает плечами.
— Большего дурака я в жизни не встречал.
Он поворачивается к морякам; но те говорят между собой, восклицая на местном наречии и громко смеясь. Антуан подходит к столу, за которым Валлас пьет свой грог; он призывает его в свидетели:
— Вы слышали, мсье? Вот человек, который считается образованным и который не допускает, что одна линия может быть одновременно и косой, и прямой.
— А-а.
— Вы это допускаете, мсье?
— Нет, нет, — поспешно отвечает Валлас.
— Как так нет? Косая линия — это линия…
— Да, да, конечно. Я сказал: я не допускаю, что этого не допускают.
— Ах вот что… хорошо.
Кажется, что Антуан не совсем удовлетворен такой позицией, которую считает слишком замысловатой. Тем не менее он бросает своему товарищу:
— Вот видишь, гербарист!
— Ничего я не вижу, — спокойно отвечает гербарист.
— Этот мсье согласен со мной.
— Он этого не сказал.
Антуан все больше и больше нервничает.
— Да объясните же ему, что значит «косая», — кричит он Валласу.
— «Косая», — повторяет уклончиво Валлас… — Это много что значит.
— Я тоже так считаю, — одобряет гербарист.
— Да в конце концов, — кричит Антуан, теряя всякое терпение, — линия, которая является косой по отношению к другой линии — это ведь значит что-то!
Валлас пытается сформулировать точный ответ:
— Это значит, — говорит он, — что они образуют угол — угол, отличный от нуля и от девяноста градусов.
Гербарист ликует.
— Я это и говорил, — заключает он. — Если есть угол, значит, это не прямая.
— Большего дурака я в жизни не встречал, — говорит Антуан.
— Так вот, я же, я знаю кое-что получше… Ты позволишь…
Пьяница поднялся из-за своего стола и хочет вмешаться в разговор. Так как он не очень хорошо держится на ногах, он сразу же усаживается рядом с Валласом. Говорит он медленно, чтобы не заплетался язык: