— Скоро с вестями придет, — сказал Трушин. — Чтой-то там у нас сегодня, братцы, дома делается?
Еще минут десять после ухода гонги радист сосредоточенно смотрел в одну точку, видя только цифры в различных комбинациях. Они роились у него перед глазами, выстраивались рядами, перескакивали с места на место и опять становились в немые строки.
С третьего курса физико-математического факультета он стал писать работу о теории чисел, у него родилось тогда несколько оригинальных идей, которые он сейчас пытался применить, разгадывая немецкий шифр. Задача оказалась чрезвычайно трудной, а трудности всегда привлекали его. Он вытащил таблицу, на которой каждая буква немецкого алфавита повторялась по сто раз, и, поворачивая ее, принялся насвистывать какую-то веселую мелодию.
Дверь приотворилась, и в щель заглянул Феклин:
— Герман Иваныч! А Герман Иваныч!
— Феклин! Заходи, друг, и садись.
— Нельзя, Герман Иваныч. Командир и капитан-лейтенант ждут. Время-то вышло! Как бы нагоняй вам не схватить.
— Вот спасибо, брат, иду, иду. Только минутку. Сейчас. Важное, брат, дело, скажи им. Сейчас. Нет, не то, ну идем.
— Фуражку наденьте. Опять взбучка будет.
— Ничего, какая там фуражка, я потерял ее еще в Бресте.
— Вот дела! Потерял! Ну и смехота! Только вы не козыряйте без фуражки. Получается, будто мух ловите!
— Мух, говоришь? Смехота?
— Прямо цирк устраиваете. Зачем дверь стали закрывать? Никак, воры завелись?
— Хуже, Феклин…
На мостике кроме командира и старшего офицера находились барон фон Гиллер и лейтенант Фелимор. Клипер. шел фордевинд — слабый ветер дул прямо в корму, палуба была ровной и только слегка поднималась и опускалась на малой волне. Над задней частью мостика, где стояло командирское кресло, растянули тент, и Воин Андреевич, укрытый от солнца, благодушно спорил с Фелимором и Гиллером о причинах возвышения Рима и приведших его к падению.
Фелимор считал, что Рим просто состарился.
— Как отец, он воспитал другие народы, они выросли, окрепли и отпали от империй, и Рим состарился, одинокий, всеми покинутый, и умер.
Воину Андреевичу очень понравилась точка зрения английского лейтенанта.
— Просто! В конце концов так оно и есть, да вы не учитываете сложнейших событий, характеров войн, возникновения христианства, влияния отдельных человеческих личностей на ход исторического процесса. И нельзя не согласиться, что возраст тоже сыграл немалую роль. Все имеет свой конец. Вы не согласны, капитан-цурзее?
— Да, совершенно не согласен. Гибель всех великих империй происходила исключительно из-за мягкотелости правителей и правящих партий.
— Мягкотелость? — Воин Андреевич даже приподнялся в кресле. — Если римские императоры, такие, как Сулла, Нерон, да и все двенадцать цезарей отличались мягкотелостью, то что же тогда назвать жестокостью?
— Отдельные акции римских императоров носят частный характер, христиан тысячами сжигали на крестах, уничтожали в римских цирках, а христианство процветало. Народам, завоеванным римлянами, предоставлялось право самоуправления, что приводило к восстаниям. Вспомните восстание в Иудее в 66 году, подорвавшее впервые римское могущество. Необходимо было создать режим, при котором восстания невозможны.
— Что за режим?
— Диктатуру патрициев. Уничтожить все неполноценные народы, и в первую очередь всех до одного евреев, пролетариев, паразитические народы, вроде цыган. Остаться должны были только лучшие из патрициев, не затронутые идеями равенства, и плебеи как основа нации, из которых следовало формировать все подсобные органы власти. Покончить с демократией для рабов и подвластных народов. Все они или уничтожаются, или делаются послушной живой машиной. Для них единственный закон, карающий за всякое нарушение дисциплины, только смерть. Я уверен, что при такой организации Рим просуществовал бы еще много веков.
— До каких же пор? — спросил старший офицер.
— Пока не появился бы народ, действительно достойный управлять миром.
— Тевтоны?
— Да!
— Вы как будто сделали такую попытку, — сказал старший офицер, — и, как видите, из нее ничего не вышло, кроме бесчисленных жертв и невиданных разрушений.
— Еще ничего не известно.
— Вы надеетесь на победу?
— Да. Даже если не сейчас, то через десять, двадцать лет!
Командир прервал спор, сказав:
— Страшная у вас философия, герр капитан-цурзее. Беспардонное рабство какое-то. Государство палачей. Нет уж, такое не получится. Надо уничтожпиь всю цивилизацию, чтобы создать подобное безобразие.
— Возможно.
— М-да, но вот, слава богу, идет наш ученый радиотехник, он же математик и лингвист, несет нам последние новости. Каких только ужасов вы ни наговорили, а не испортили настроение. У меня такое состояние, что мы ушли далеко, далеко от всех треволнений и несчастий и находимся сейчас где-то на другой планете, а когда вернемся домой, то там все и образуется. И вам станет неудобно за такие несообразные мысли, капитан-цурзее.
Фон Гиллер, сверкнув золотыми зубами, сказал многозначительно:
— Как часто мы ошибаемся в своих расчетах.
— Вот это уже из другой оперы, капитан-цурзее. Но послушаем вестника эфира.
Радист сделал попытку доложить по уставу, и на этот раз командир остановил его и даже не сделал обычного замечания о головном уборе.
— Ну что новенького? Говорите по-английски, Герман Иванович.
— У меня есть сообщение, с которым, может быть, не следует всех знакомить?
— Ну, батенька мой, какой это секрет, если он летает по воздуху? К тому же мы изолированы от всего мира. Ничего, говорите.
Старший офицер неодобрительно покрутил головой.
— Немецкие войска начали наступление на Одессу. На Западном фронте без перемен. Английская радиостанция из Лондона ищет корабль, сообщивший о гибели «Грейхаунда».
— Вы промолчали?
— Да.
— Правильно сделали. Ну а что-нибудь о Москве, Петрограде удалось перехватить?
— Нет. Я был занят другим, мне кажется, очень важным для нас делом, — радист посмотрел на барона фон Гиллера, с подчеркнуто невозмутимым видом пощипывающего свою дегтярно-черную бородку.
— Продолжайте, Герман Иванович.
— Несколько дней, как я слежу за одной радиостанцией в Тихом океане. Она приближается к нам и четыре раза в сутки ведет переговоры с Гамбургской станцией.
— Говорите, приближается?
Фон Гиллер с нескрываемым интересом слушал.
— Да, с каждым сеансом передачи сигналы слышатся явственней.
— Идет встречным курсом?
— Да.
— Передает шифровки? Не поддаются?
— Пока нет.
— Не срабатывает система?
— Трудно, но есть подходы к решению.
— Ну вот и хорошо. Используйте вашу теорию чисел, а мы пока изменим курс. Для нас не так уж важно, что содержится в цифрах шифровок. Надо уйти от зла и сотворить благо. Сколько, вы думаете, миль до этой станции?
— Шестьсот, восемьсот.
— Для нас весьма нежелательная встреча. Будь это даже простой грузовик, на нем также может находиться пара пушчонок. Как вы думаете, герр капитан-цурзее, могут быть пушки на вашем транспорте?
— Возможно. Хотя если это транспорт, то опасности нет никакой. И немецкий ли он? Скорее всего — американский. Мы находимся в южноамериканских водах. Возможно, бразилец?
— Шифр немецкий, — сказал радист.
— Но вы могли и ошибиться?
Радист пожал плечами, а командир сказал:
— Ошибки здесь быть но может. Наш радиотелеграфист дока по части шифров, не перепутает. Судя по хорошо налаженной связи, к нам приближается если не транспортное судно с важным грузом, то один из уцелевших рейдеров или субмарина.
Барон фон Гиллер ответил, сопровождая речь золотозубой улыбкой:
— Сомневаюсь. Как вы знаете, почти все наши крейсера, выполнявшие роль рейдеров, погибли, а немецкие субмарины никогда еще не были в широтах, где ходят только парусники.
— Береженого и бог бережет. Николай Павлович, давайте изменим курс по второму варианту и поставим лисель-спирты и трисели. Как думаете? Ветерок дивно хорош!
— Есть, изменить курс по второму варианту и поднять лисель-спирты! — весело повторил приказание старший офицер: добавочные паруса — лисель-спирты были его слабостью. Тогда клипер одевался во всю свою парусину и был чудо как хорош, если смотреть на него со стороны. И старший офицер, подойдя к перилам мостика, подал команду звучным голосом:
— По местам!..
Фон Гиллер, покусывая губы и улыбаясь, наблюдал, с какой непостижимой ловкостью матросы работают на реях и, главное, делают это с охотой, весело. Он подумал: «То же самое, так же и даже лучше они могли бы выполнять при другом капитане, хотя бы при мне. Улыбку на работе я бы карал плетьми, как было у них, кажется, до отмены крепостного права, я читал, что русские тогда были непревзойденными моряками».
Фон Гиллер искоса посматривал, как поворачивалась картушка компаса, пока наконец не остановилась на курсе.
«Восемь румбов», — определил он. На восемь румбов южнее взял «Орион». И теперь, слегка накренясь на левый борт, бежал почти прямо на юг, уходя от роковой встречи.
Фон Гиллер медленно направился к трапу. Радист, склонившись, слушал командира, расплываясь в улыбке. Все это было весьма кстати. Затем этот рыжий большевик пойдет знакомить матросов с новостями и вести агитацию среди них.
Он пошел быстрее. Фон Гиллер боялся упустить необыкновенную удачу. Надо же было так совпасть обстоятельствам, что как только он надел наушники, то через какую-то минуту — другую услышал знакомые позывные. Он знал о печальной участи «Хервега». Крейсер, лишенный баз, доживал свои дни. С небольшим запасом угля, без продовольствия, он скитался по нейтральным портам Южной Америки и везде получал отказ в снабжении. В Аргентине, Чили, Бразилии капитану «Хервега» предлагали убежище до окончания войны, и только с условием, что он выходит из игры.
«Орион» начинен продуктами. В его бункерах двести тонн угля. Немного для крейсера, да все же лучше, чем ничего. Рейдер выйдет на азиатские линии и там отбункируется, захватив один из английских транспортов.
Ключ от каюты радиста, доставленный Новикову унтер-офицером, лежал в кармане у фон Гиллера.
В коридоре встретился ему вестовой командира клипера, спешивший на бак, потом показался тот самый унтер-офицер, что принес ключ. Грызлов осклабился и сказал:
— Действуй, ваше благородие! Я здесь помаячу. Чуть чего — стукну, — Грызлов постучал по стенке. Взял у Гиллера ключ, открыл двери радиорубки. — Давай, сатана нерусская.
Гиллер понимающе закивал головой:
— Карашо. Карашо.
В радиорубке он сразу надел наушники и удивился, не услышав характерного потрескивания и шума. Нет, рубильник был включен. Гиллер стал искать причину повреждения. Скоро он догадался, что дело тут не в повреждении, просто радист отключил ток от батарей или где-то прервал цепь. Провозившись минут десять, он открыл стол радиста и сразу увидел листок с шифром.
Забыв обо всем, он полез в карман и вытащил книжку в черном кожаном переплете. Да, он не ошибся. Это был знакомый шифр. Он уже расшифровал первую строчку, как раздался стук в дверь. Фон Гиллер бросился из радиорубки.
Унтер-офицер Грызлов закрыл дверь на ключ и сказал, насмешливо щурясь:
— Ну что, передрейфил? Тоже мне секретчик! Язви те в печенки.
— Постой, отдай ключ. Там мой блокнот! — срывающимся голосом забормотал фон Гиллер, стараясь вырвать ключ.
Грызлов его оттолкнул:
— Уйди, дура нерусская! Слышишь, Лебедь уже топает, стало быть. На нас зырит.
По коридору торопливо шел радист и, подозрительно оглядев Грызлова и немца, спросил:
— Вы ко мне, герр Гиллер?
Всегда находчивый и смелый до наглости, барон на этот раз растерялся. Пробормотав что-то себе под нос, он кинулся к Новикову. Влетел в ого каюту и остановился, тяжело дыша. Новиков, по обшеггопечшю, лежал на койке. Не поворачивая головы, спросил:
— Ну?
— Все погибло! Хотя нет! Вставайте!
— Говорите толком и без нервов, как полагается нормальному сверхчеловеку.
— Извините… Прошу вас, встаньте и немедленно идите к этому радисту. Только от вас теперь все зависит. Там я оставил свой блокнот. Но встаньте же!
— И не подумаю, пока не объясните, что за блокнот и зачем вы его там оставили.
— Вы меня убьете и сами погибнете.
— Ну положим. Я слушаю.
— Да, да, я опять погорячился. У меня был блокнот.
— В черном кожаном переплете? Хотя вы ни разу мне его не показывали, я знал о его существовании.
— Так вы проверяли мои карманы?
— Барон! — Артиллерийский офицер сел. — Я видел его мельком в ваших руках.
— Извините. Мы теряем время. Да, тот самый. Только эта книжечка да часы остались у меня после катастрофы. Книжка сохранилась, потому что лежала в резиновом чехле, часы остановились, да их починил ваш матрос.
— И у нас есть дельные люди.
— О да! Безусловно. — Барон фон Гиллер стал сбивчиво рассказывать, как он оставил блокнот на столе радиста.
— Шляпа! — заключил Новиков, вставая с кровати. — Вам нечего было терять, когда этот рыжий социалист приглашал вас в свою каюту.
— Приглашал? Ах да!
— Вы могли снова войти туда и взять свой драгоценный блокнот. Даже отнять и затем уничтожить или отдать мне. Так говорите, там шифр? Час от часу не легче! И вы меня не посвятили, что у вас имеется шифр?
— Не хотел подвергать риску.
— Не хотел! Ну и в историю мы попали. И как он у вас очутился? Я думал, вы поддерживали связь открытым текстом.
— Да, открытым. Шифр у меня был записан на всякий случай и как память. Война скоро кончится. Для посторонних это просто таблица цифр — не больше, но там мои записи, фотографии. Вот что меня тревожит, а шифр они не разгадают и ничто не заставит меня его раскрыть.
— Этого и не потребуется теперь. Радист сделает ото и без вашей помощи.
— Вы шутите?
— Нисколько. Этот комический с виду субъект — человек огромных способностей. Он давно пытается найти ключ к вашему шифру, просто из спортивного интереса, а тут такая находка! И говорите, в столе шифровки с рейдера?
— Да, да! Идите! Может, вы возьмете его.
— Сомневаюсь, но попробую.
— Не останавливайтесь ни перед чем!
— Легко сказать…
Все это время Грызлов стоял у дверей каюты, с интересом прислушиваясь к «горготанию» начальства, и ждал дальнейших распоряжений.
Новиков приказал:
— Не выпускай его до моего прихода!
Унтер-офицер Грызлов и барон фон Гиллер остались вдвоем. Грызлов стоял, заслонив своей кряжистой фигурой весь дверной проем. Барон то садился на диван, то вскакивал. Наконец, взяв себя в руки, он остановился против унтер-офицера и вперил в него свой ненавидящий взгляд, чтобы навсегда запомнить это скуластое, насмешливое лицо. Барон Фридрих фон Гиллер никому не прощал неуважительного к себе отношения, тем более оскорблений, да еще от нижнего чина.
Через несколько минут Новиков вернулся и, мотнув головой, отпустил унтер-офицера. Прежде чем уйти, Грызлов подмигнул и, скорчив гримасу, развел руками:
— Совсем того наш помощничек.
— Не тебе судить. Марш!
— Ключ! — прошептал барон фон Гиллер.
Забрав у Грызлова ключ от радиорубки, Новиков сказал, пряча его в карман:
— Заходил я к Лебедю. Вашей книжки уже нет на столе, и кондуктор держится настороженно.
— Вы даже не попытались дознаться, где она, и отнять?
— Там находились матросы, да если бы их и не было, то я никогда не пошел бы на такое сомнительное предприятие.
— Надо идти на все!
— Вот и идите. Я не могу бессмысленно рисковать головой. Не надо было уши развешивать.
— Майн гот! Не говорите со мной так. У нас общее страшное несчастье! Надо что-то предпринимать, не то будет поздно!
— Без паники, барон. Постарайтесь найти объяснение, каким образом ваша книжка попала в радиокаюту. Возможно, вы ее потеряли или ее похитили?
— Вы думаете, поверят?
— Конечно нет. Но у вас должна быть оправдательная версия или как там это называется на языке высшей дипломатии? Короче говоря, врите поскладней. Ну что вам они могут сделать?