— Жарковато, — нарушил молчание командир, подходя к открытому иллюминатору. — Наш стармех изрядно греет. И это не плохо. Я приказал топить, а не то заплесневеем в Англии. Матросы тепло любят, да я и сам грешен, тоже предпочитаю достаточную температуру. А туманчик изрядный, и какой-то у этого английского тумана запашишко особенный. Вы не находите? Ну что вы, мамочка, все на нее не налюбуетесь?
— Надо бы вот здесь взять на полмили мористей. Если пойдем в отлив, то…
— Да нет, все правильно. Хоть и в отлив, под килем футов десять останется. Сбросьте китель. Чайку выпьем. Феклин! Что там у тебя?
— Пакет, ваше высокоблагород… Ах, виноват, нет-нет да «благородие» с языка срывается. Вот пакет, гражданин капитан второго ранга. Только что портовый катер доставил. Вахтенный начальник приказали вам передать. — Феклин замер, вытянув шею. Пока он бежал с пакетом, все встречные матросы бросали шепотом:
— Ты там не зевай.
— Краем уха прихвати.
— Как и что… Сам знаешь…
— Знаем. Не учи! — неизменно отвечал Феклин и сейчас медлил у дверей в надежде уловить, о чем бумага от Бульдожки — так почему-то прозвали матросы адмирала, не видев его ни разу.
— Посмотрим, что пишет адмирал, — сказал командир, разрезая ножницами конверт. — А ты, Феклин, иди распорядись насчет чайку да принеси к чаю…
— Есть, к чаю! Коньяку или бурдо? — осведомился вестовой, выражая всей своей складной фигурой горячее стремление выполнить этот приятный приказ.
— Ямайского рому, — сказал командир, вытаскивая из конверта бумагу.
— Рому?! — как эхо, повторил Феклин — и остался стоять у дверей, полураскрыв рот.
— Да, рому. Живо!
— Есть, живо!
— Ну?
— Кажись, и ром был…
— Кажись?.. Ого, да здесь целое послание. Вот что значит наступить начальству на любимую мозоль. — Командир прищурился и, как все дальнозоркие люди, далеко отставив руки с бумагой, стал разбирать английский текст приказа, покачал головой. — Сдать груз. Ну и ну! Читайте, Николай Павлович, а то я к вечеру слабею глазами. Ну а ты что стоишь? Или опять ром выпил?
— Никак нет. Как можно? Сейчас представлю! — И, повернувшись кругом прищелкнув каблуками, Феклин вылетел из салопа и первым делом поведал ожидавшим его на юте Громову и Трушину: — Ну, братцы, я продержался сколь мог и все подметил: Сам-то, Мамочка наш, говорит мне: «Сообрази насчет рома, Феклин» — и конверт распатронивает. Надо идти, как положено, а я засомневался насчет рома.
— Выдул ром-то? — спросил Трушин.
— Да не. Разве самую малость. Это я чтобы продержаться в каюте, а сам слушаю да смотрю, как и что.
— Кончай молоть, Илья, — осадил его Громов. — Что в бумаге?
— Бульдожка груз требует, чтобы сдать его ему.
— Ну?
— Ну, а наши сумневаются насчет сдачи и мозгуют в другую сторону, курс уже проложили, чтобы домой, значит.
— Ты что, видал карту? — спросил Громов.
— Как зашел, а она у них на столе разложена и на пей курс. Из бухты право руля и вдоль берега, в обход, значит, ихних островов, а там их столько понабросано, так что надо глаз и ухо востро держать, да они провели — любо-дорого смотреть.
Громов хлопнул вестового по плечу: — Так держать, Феклин! Давай насчет рома действуй и посматривай. Пошли, Роман, дело есть.
— Это насчет чего, братцы? — полюбопытствовал Феклин. — Дело-то?
— Да так, между прочим. Время придет — узнаешь, да не вздумай лясничать насчет этого ни с Грызловым, ни с Брюшковым, да и Бревешкина поостерегайся. Ну, посматривай, Илья!
Феклин обиделся. Будто он сам не знал, с кем можно делиться секретами, а с кем нельзя, но его больно задело высказанное ему недоверие.
— Тоже мне, посматривай! — проворчал он. — И у них тайны да секреты.
Как из-под палубы, появился унтер-офицер Бревешкин.
— А, Илья Фомич! Наше вам!
— Бывай здоров, Никон Кузьмич.
— Нет, ты постой!
— Не могу. Командир требует.
— Со мной, так командир, а с этой шпаной есть время лясы точить? С чем они к тебе приставали? Поди, насчет бумаги выспрашивали?
— Да, Никон Кузьмич, но я и сам ничегошеньки не знаю.
— Вот и врешь, сын вши и собаки, — перешел на свой постоянный язык Бревешкин.
— Не собачьтесь, Никон Кузьмич. Бывайте здоровы и не кашляйте! — Феклин побежал в буфет, напутствуемый самым немыслимым набором ругательств.
Когда Феклин вернулся с подносом, на круглом столе красного дерева уже не было карты, командир и его помощник сидели в креслах и, к явному неудовольствию Феклина, часто переходили с русского на английский. Все же вестовой, словно опытный детектив, по обрывкам фраз, выражению лиц, интонациям понял, что разговор вертится вокруг распоряжения Бульдожки. Само распоряжение, отпечатанное мелким шрифтом, лежало на столе, и вестовой, неодобрительно взглянув на непонятные буквы, в знак полного презрения поставил на него сухарницу.
— Феклин! — окликнул его командир.
— Есть, Феклин!
— Ты что же, мамочка моя, так непочтительно относишься к письмам сэра Эльфтона? Дай-ка сюда!
— А по мне, ей самое место под сухарями, кляузная, поди, писулька? Вот, пожалуйста. А что в ней?
— Так ведь уже знаешь? Хоть и не сведущ в английском. По глазам вижу.
— Догадываюсь немного, потому, сами знаете, какие каши мысли.
— Знаю, братец. И хотя на бумаге написано «Секретно», для команды в ней секрета нет.
— Груз хотят снять, а нас под арест?
— Да, Феклин. Спасибо, мамочка, мне покрепче… Рому достаточно.
Разговор между капитаном и его помощником продолжался, они вносили коррективы в свой план, учитывая распоряжение адмирала. Оно состояло всего из десяти неполных строк:
«Февраль 25.1918. 5 ч. пополудни
Командиру клипера „Орион“, капитану II ранга Зорину.
Предлагаю:
1. Завтра к 11 до полудня перейти из гавани Хамоэйз в гавань Саттон-Харбор и передать имеющийся груз оружия на транспорт „Виктория“.
2. Командиру клипера после передачи груза на транспорт „Виктория“ прибыть в управление порта для получения дальнейших инструкций.
Первый параграф распоряжения не являлся новостью, второй же оказался коварной неожиданностью.
— Адмирал бьет в солнечное сплетение, — сказал старший офицер, — хочет сломить. Если мы повинимся…
Командир перебил:
— То, как говорят китайцы, «потеряем лицо», а по-русски — совесть и честь! Я откажусь выполнять его распоряжения!
— Тогда адмирал, основываясь на старых союзнических соглашениях, приравняет ваш отказ к открытому бунту и будет действовать согласно законам военного времени. В лучшем случае из дипломатических соображений, чтобы не поднимать шума, нас снимут и назначат других командиров.
— Вполне возможно!
— И даже не англичан, возьмут из нашего резерва при русском консуле, там есть несколько морских офицеров.
— Но матросы! Неужели они согласятся?
— Не все. Большинство согласится, лишь бы уйти домой, а некоторые, как Бобрин, Новиков, Куколь, и по идейным соображениям. Вы же знаете, что на клипере в миниатюре происходит что-то похожее на подготовку революции, хотя вы как «монарх» расцениваетесь гораздо выше, чем Николай Второй.
— Он еще в состоянии шутить, а я совсем вошел в отчаянность и тоску, как говорят матросы, после всех напастей. Неужели он догадался? Ну и хитрая Бульдожка, как называет его Феклин. И все-таки я не верю, что нет у нас выхода!
Они встретились взглядами и поняли друг друга без слов.
— Вместо вас, Воин Андреевич, завтра поутру съеду на берег я, а вы с богом. Постараюсь усыпить их бдительность, даже, если вы разрешите, дам понять, что мы пересмотрели свое отношение к событиям в России. Так, неопределенно, туманно, чтобы выиграть время.
— Не стоит, Николай Павлович. Знаете, как все может обернуться? В таком деле нельзя идти на компромисс. И какие мы с вами дипломаты? Лучше будем соблюдать достоинство.
— Да, Воин Андреевич, вы правы. Ну их к дьяволу, не стану фиглярничать.
— Бот, вот, мамочка моя, вот это правильно. Но вы-то знаете, на что идете? Может, придется не один месяц, а год ждать, пока подвернется оказия на родину, да и корабль вы любите и плавание такое предстоит?
— Выхода нет, Воин Андреевич: или вы, или я. Больше некому.
— Да, да, вы или я. А если вы примете командование, то не хуже меня справитесь, а может быть, и лучше.
— Об этом не может быть и речи. Если мне удастся усыпить их бдительность, то идите с богом, а обо мне не беспокойтесь. Между нами говоря, я остаюсь в большей безопасности.
— Милый вы мой! Ну зачем об этом? Я-то ведь все знаю: могли сейчас сидеть в Севастополе на теплом месте или командовать крейсером, а пошли ко мне. Не машите руками. Так ведь?
— Да, относительно теплых мест у нас с вами одна точка зрения. Не скрою — остаюсь с тяжелым сердцем. Тут мы говорили о долге, так в этом я понимаю свой долг и уверен, что вы поступили бы так же.
— Что говорить. Спасибо, Коля. Оставим это. Я же тебя знаю — не уступишь. И мне негоже покидать корабль в такую минуту. — Командир вытащил платок и долго тер глаза, ворча, что английский уголь дает мельчайшую копоть, и она, смешиваясь с дымом, лезет в глаза даже в каюте.
Вконец расстроенный Феклин, задев подносом о косяк двери, вышел из салона.
Николай Павлович сосредоточенно пил горячий чай, не глядя на командира, который наконец спрятал платок — и улыбнулся.
— Знаете, кто бы с удовольствием остался? — спросил он, расплываясь в улыбке.
Невольно улыбнулся и Николай Павлович:
— Понятия не имею.
— Стива Бобрин!
— Да! Ведь у него на берегу Элен — продавщица перчаток!.
— Говорят, у него каюта забита перчатками?
— Как-то заглядывал, везде коробки, перевязанные разноцветными ленточками.
Оба засмеялись так громко, что пораженный Феклин заглянул в салон и, довольный, что все уладилось, закрыв дверь, побежал искать своих друзей, чтобы сообщить им о чрезвычайных событиях в салоне. Шутка ли сказать: сам Мамочка заплакал после каких-то английских слов, смысл которых ему, Феклину, яснее ясного.
— А чем черт не шутит, может, вы еще догоните нас при выходе из залива! — уже совсем бодро сказал командир. — Как увидите, что мы снялись и все благополучно, садитесь на катер и платите любую сумму. А?
— Попробую, да боюсь, поставят соглядатая.
— А вы с ним вместе, может, из него марсовый получится;
— Постараюсь, только из-за меня не задерживайтесь ни секунды. Погода сейчас неустойчивая, надо ждать со дня на день западного ветра.
— Тогда и туман разгонит и навстречу подует, застрянем в канале. Туман нам сейчас ох как нужен.
— Так что не ждите. Не догоню у мыса Болт-Хед, идите без меня.
— Да, да, что делать, придется. Кто первым доберется до Севастополя, тот…
Командир в раздумье повертел чайную ложечку и сказал:
— Ну, если первым доберусь до Севастополя — о семье не беспокойтесь.
— Возможно, мне удастся скорее увидеть наших, то и вы знайте…
— Да, да, отсюда ближе… Деньги возьмите в английских фунтах и в долларах.
— Благодарю… Запас угля у нас достаточный…
Они опять стали разбирать возможные препятствия, опасности, неожиданности и при выходе из гавани, и в Ла-Манше. Если продержится туман, решено было уходить днем, если же туман рассеется — то ночью. Этих «если» набиралось множество, и на них надо было находить ответы в нескольких вариантах.
Феклин несколько раз подходил к предусмотрительно не прикрытым дверям и поспешно шел сообщать приятелям, что «все сидят, мозгуют, и хоть еще полбутылки рома, но ни-ни, значит, дело серьезное». Наконец он услышал, как старший офицер сказал:
— С Адамсом я договорился, помните, шкипер с буксира, что проводил нас сюда по каналу, он и потянет назад. Симпатичный человек. Он, мне кажется, догадывается, в чем дело. Говорит, что проникся уважением к России и ко всем русским, особенно его привлекают большевики. Почему-то он и нас считает за большевиков.
— Ну какие мы большевики? Так, ищущие странники. Дайте вашу руку и выпьем за успех.
Побег
Настало утро. Иногда, словно сквозь кисею, просвечивал белесый кружок солнца и скрывался за пеленой тумана, закрывавшей верхние реи клипера. Матросы занимались утренней приборкой и обсуждали приказ Бульдожки. Сообщение Феклина еще вечером обошло все кубрики, вызывая возмущение матросов. Сейчас, механически выполняя знакомую работу, матросы с нетерпением ждали, поглядывая на ют: там в кают-компании, по сообщению того же Феклина, шло совещание офицеров. За длинным столом в кают-компании сидели все офицеры клипера, кроме Николая Павловича, который ушел на вельботе за буксиром и должен был остаться на берегу. Его стул, по правую руку от командира, был не занят, но прибор стоял на столе. В кают-компании, как за царским столом, каждый сидел на раз и навсегда установленном месте, только продвижение по службе могло изменить и место за столом, что происходило очень редко.
На своем стуле между старшим офицером и судовым врачом сидел корабельный священник иеромонах Исидор — молодой и пышущий здоровьем, с задорным блеском в глазах, любивший рассказывать анекдоты и первый оглушительно хохотавший. В это утро и он сидел молча, с аппетитом жуя бифштекс с кровью, и, поглядывая на гардемарина Стиву Бобрина, вздыхал и только раз шепнул, подмигнув:
— Грехи наши, юноша, к чему они приведут?
— Я уже высказывался на этот счет, — многозначительно ответил гардемарин и переглянулся с артиллерийским офицером Новиковым, тот кивнул, опуская глаза в тарелку и вяло ковыряя кровоточащее мясо. Новиков страдал какой-то болезнью желудка, но, чтобы не вызвать обидных улыбок, отказывался от всякой каши и ежедневно, особенно по утрам, мучился за столом.
Завтрак прошел вяло, в сосредоточенном молчании и ничего не значащих замечаниях о погоде и вчерашних газетных новостях.
Командир отодвинул недопитый стакан:
— Феклин!
— Есть, Феклин!
— Выйди и закрой поплотней двери с той стороны.
— Ест, закрыть с той стороны, — с неохотой повторил вестовой, ненароком пропустив слово «поплотней».
— Граждане и господа офицеры! — Командир, зная взгляды некоторых своих подчиненных относительно новой формы обращения, щадил их самолюбие и всегда называл по старой традиции господами. — Вчера вечером я довел до вашего сведения распоряжение начальника Плимутского порта, а сейчас намерен сообщить мое решение относительно дальнейшей судьбы экипажа и корабля.
Я решил не подчиниться незаконному распоряжению английского адмирала, направленному на умаление чести и достоинства военно-морского флота России. Груз мы должны доставить в один из наших портов, и мы это сделаем, граждане офицеры. Мы не можем также согласиться, чтобы нас использовали как силу против свободы нашего народа, как карателей. Придя на родину, мы сами разберемся, за кем правда, и станем на сторону истинных патриотов России.
Довожу до вашего сведения, что старший офицер клипера капитан-лейтенант Никитин по долгу службы и из благородных побуждений временно остается на берегу, его должность заменит вахтенный начальник лейтенант Горохов.
Прошу, друзья, выполнять свой долг, как надлежит русским офицерам и как требует морская дисциплина. Все!
— Аминь! — громко заключил отец Исидор и добавил весело: — Иного и ожидать было бы грешно и непотребно.
Все встали. Стива Бобрин опять встретился с мрачным взглядом артиллерийского офицера и улыбнулся. Новиков презрительно сжал губы и пошел к двери.
Гардемарин, не в силах сдержаться, тихо сказал отцу Исидору:
— Только дисциплина мешает мне высказать все, что я думаю по этому поводу.
— И правильно делаете, отроче. Думайте что хотите, не мешайте только делу и сами ему способствуйте. — Он захохотал, глядя на обескураженное лицо Стивы Бобрина.
Еще Феклин не успел сообщить матросам со всеми подробностями и комментариями о приказе командира, как всех потрясло новое чрезвычайное событие: с берега вернулся вельбот, на дне его под брезентом лежал связанный унтер-офицер Бревешкин, назначенный старшим команды вельбота.