Но что-то было не так.
Он не могэтого представить.
Вот тебе на, подумал д-р Майкл Смарт.
И попытался снова.
Вот она опустилась перед ним на колени где-то в задних рядах почти пустого кинозала… Но единственное, что рисовало воображение, был яркий луч прожектора над его головой, медленный танец пылинок в его покадрово меняющемся свете да тонюсенький лучик, направленный в обратную сторону из булавочной дырочки на экране.
Вот она сидит перед ним на коленях в лондонском такси. Зима… Но все, что рисует воображение, — это фонари и светофоры ночного города, сливающиеся в каплях дождя на стеклах машины.
Все чудесатее и чудесатее,как написал в своей книжке для детей один математик-педофил, отметил Майкл Смарт про себя с чувством тайного превосходства.
С другой стороны, ему было не по себе от того, что он мог вообразить ее лишь сидящей тут, в поезде, в кресле напротив. Да, так получалось. И вполне реалистично. Вот и она. Смотрит в окно поезда. Рассматривает свои ногти. Изучает кончики своих волос. Читает книгу на незнакомом ему языке.
Теперь он вспомнил про тех девушек в палатке, как они усаживали его, совсем мальчика, между собой и кормили рубленым мясом с луком, которое сами жарили тут же на газовой плитке, а потом словно забывали о нем, лежащем в полузабытьи в тепле их горячих тел, с книжкой, весь вечер напролет раскрытой на первой странице, слушая их разговор на языке, на котором он не понимал ни слова.
Богоявление! Господь всемогущий, это было чудо! Пустое сиденье, наполненное благодатью, чудо из чудес! В мерзком поезде, идущем по мерзким болотам!
Но именно сейчас доктору Смарту открылась истина-и теперь, когда он наконец обрел жизнь, кому на хрен какое дело до того, что есть «богоявление», иными словами, до толкований различных понятий, до стилистических приемов и образов, до законов и границ жанров, до заточенных временных рамок и выведенных и принятых всеми определений? Только теперь он наконец понял, понял впервые в жизни, о чем именно великий Джойс, и старая зануда Вулф, и Йейтс, и Рот, и Ларкин, и Хемингуэй, и естественные голоса послевоенной рабочей литературы, и Браунинг, и Элиот, и Диккенс, кто там еще: Уильям Теккерей, мсье Аполлинер, и Томас Манн, и замшелый Билл-Шекспир, и Дилан Томас, алкаш, мертвец, вечный юноша, и все остальные, все хором, на каждой странице, в каждом произведении, которое они произвели (так, кажется, не говорят? Да какая разница? Значит, теперь говорят), — о чем они все толковали.
Вот об этом.
Он сидел напротив нее весь ужин. Она была из тех девушек, нет, из тех взрослых цветущих женщин, которых видишь на дороге, тормозишь, подвозишь до следующей деревни, потом она выходит из машины, машет рукой на прощанье, и больше вы никогда не встречаетесь, однако этот миг преследует тебя до конца жизни.
Она была похожа на простоволосую, убранную цветами девушку с боттичеллиевской «Весны».
Он сошел с поезда в каком-то ступоре. Постоял мгновение на солнце, созерцая, как солнечный свет отражается от его машины на привокзальной парковке. Он чувствовал себя как-то странно, по-новому, словно его тело под одеждой пылало, — настолько явственное ощущение, что он подумал, что зря не принял антигистаминное. Подъехав к дому, он увидел, что «вольво» стоит на месте. Он припарковался рядом. Решил обойти дом. Она лежала в саду, на животе, рассматривая что-то в траве, как маленькая девочка. При виде ее сердце Майкла затрепетало птицей в вышине.
Он приготовил ужин. Более того — превосходный ужин. Она останется на ужин? — спросил он вошедшую Еву. Понятия не имею, ответила Ева, а ты ее приглашал? Тогда он спросил ее — они с Астрид лежали на траве в саду. Вы поужинаете с нами? И Астрид, милая Астрид, крикнула ему, да! И вот она отодвинула стул от стола и вышла из комнаты, и он, Майкл Смарт, уставился в точку, откуда исходил свет, пациент, очнувшийся после долгих лет комы. Он видел Еву. Видел Астрид. Вот он смотрит на собственные руки, незнакомые, новые руки. Он видит свет. Он сам — свет. Его зажгли, чиркнули, словно спичкой. Он испытал просветление. Он овладел фотосинтезом, покрылся нежной листвой. Густой и свежей. Он огляделся; казалось, все предметы излучали Жизнь. Бокал. Ложка. Его руки. Он поднял их над столом. Они парили! Он сам парил, покачиваясь в воздухе вместе со стулом. Он бросал вызов гравитации. Он пылал священным пламенем, словно вместилище нового чистейшего топлива. Он снова поднял свой бокал. С ума сойти. Ему придали форму, испытав огнем. Просто чудо, этот обычный с виду бокал. На миг он стал им, этим стаканом. Он был ложкой, всеми ложками на столе. И познал саму суть бокальности, саму ослепительность блестящей ложки. Он был столом, и стенами комнаты, и продуктами, что собирался приготовить, тем, что она будет есть, сидя напротив него и глядя насквозь.
Она не замечала его весь ужин.
Вообще его не замечала.
Сидела так, словно напротив никого не было. Он с таким же успехом мог быть стулом по другую сторону стола, пустым местом, чистым вакуумом. Но: он ведь завел ее машину. И приготовил чудесный ужин. Сейчас он подаст печеные груши под горячим шоколадным соусом, а потом будет жадно наблюдать, как она надломит корочку на фрукте ложечкой, отправит кусочек в рот, прожует и проглотит это восхитительное лакомство, потом снова надломит, снова откроет рот и оближет ложечку.
Она вот-вот снова войдет в комнату.
Вот и она, стоит на пороге.
…начало не давало ей заснуть. Она предпочитала редактуру, конец, когда работа в темноте окончена и ты правишь себе и правишь, пока не вычленишь окончательную форму сотворенного.
Где сейчас Ева, конкретно?Лежит в постели в этой невыносимо темной, душной спальне, мучаясь бессонницей в глубокой ночи, под боком Майкл, спит как сурок, голова под подушкой.
И нет других причин ее бессонницы?Нет.
А если честно?Ну, эта Майклова девица немного выбила ее из седла.
Что за девица?Девица, у которой хватило наглости прикатить к ним сюда, угощаться за милую душу, подлизываться к ее детям и рассказывать какую-то несусветную, по мнению Евы, чушь, причем на голубом глазу. Девица, которая в завершение (вообще-то, очень приятного) вечера вдруг, ни с того ни с сего, довольно сильно встряхнула Еву за плечи.
Что-что?!Да, в прямом смысле взяла и встряхнула ее, а потом распахнула дверь, бодро попрощалась и пошла прочь из их дома, собираясь ночевать под звездами (на самом деле под крышей своей «вольво», припаркованной перед домом, если точно).
Она встряхнула Еву?! Лл.Дикарка.
Но почему ей пришло это в голову?Без всякой причины. Во всяком случае, по разумению Евы. Она не имеет ни малейшего понятия.
А кто эта девица?Какие-то у них дела с Майклом.
Как Ева чувствует себя в данный момент?Сон как рукой сняло.
Не правда ли, в этом «летнем» доме чересчур темно?О да. Неестественно темно для летней ночи. Окна в доме слишком маленькие. И шторы слишком плотные.
А какие такие дела у этой девицы с Майклом?Она, очевидно, его «бывшая» студентка.
А что, Майкл отрицает это?В том-то и дело!
Майкл: (лежит в постели, она раздевается и тоже готовится ко сну)Как все прошло?
Ева: Что именно?
Майкл: Какие вопросы она тебе задавала?
Ева: Да кто задавал?
Майкл: Как же ее… Амбер. Интересные были вопросы?
Ева: (решив не упоминать унизительный эпизод встряски полчаса назад в прихожей)Что ты имеешь в виду конкретно?
Майкл: Сама знаешь. В смысле аутентичности. Как она оказалась? Умна? С виду очень даже.
Ева: Ну, тебе виднее.
Майкл: В каком смысле?
Ева: Она же из этих твоих.
Майкл: Из кого же?
Ева: Твоих студенточек.
Майкл: А вот и нет.
Ева: А вот и да.
Майкл (поворачиваясь на бок):Она ведь приехала, чтобы дать материал для одного из «Интервью от первого лица», так?
Какая последняя новинка стала сенсацией, покорившей весь литературный мир?Конечно, серия книг «Интервью от первого лица», вышедшая в «Джупитер Пресс». Это серия «автобиографических беллетризированных интервью» журналистки Евы Смарт (42 года), которая опубликовала первое интервью из будущего сборника восемь лет назад. Оно называлось «Интервью от первого лица-1: история Клары Скиннер, жизнеописание барменши Клары Скиннер, погибшей во время бомбардировки Лондона в возрасте 38 лет». (Другие «Интервью от первого лица» рассказывают о судьбах итальянского военнопленного, билетерши кинотеатра, летчика-истребителя и эвакуированного младенца.) А восторги вокруг последнего «Интервью» — «Истории Илзе Зильбер» — придали до недавнего времени независимому издательству «Джупитер Пресс», средние тиражи которого не превышали пяти тысяч, мощный импульс, и они продали почти сорок тысяч одной «Зильбер», что потащило паровозом и другие «Интервью» (в чем крылась одна из причин молниеносной покупки маленького издательства суперкорпорацией «Харпер Коллинз» в начале этого года). «Безусловно, это для нас дар свыше», признается Аманда Фарли-Браун, в свои 27 уже назначенная главным редактором «Джупитер Пресс». «Мы до сих пор в шоке. Не можем поверить в свое счастье. И вполне можем надеяться, что «Интервью» появятся у «Ричарда и Джуди». [24]
О чем все эти «Интервью»?В центре каждого — жизнь самого обычного человека, погибшего во время Второй мировой войны, рассказанная от первого лица, — но так, словно этот человек выжил и рассказывает все постфактум. «Я даю им возможность представить жизнь после, вообразить, как могли быразвиваться события», говорит Е. Смарт.
В чем новизна ваших книжек?Каждая из них представляет собой небольшую брошюру с текстом в формате «вопрос — ответ». Условную рассказчицу в «Истории Илзе Зильбер», по рождению немку — с еврейскими корнями, но по всему истинную нацистскую мамашу, даже получившую от фюрера специальный Железный крест матери за рождение семерых детей (все они один за одним погибли во время союзнических бомбежек), — просят описать собственную смерть, когда ее одежда случайно загорелась во время артиллерийского обстрела и она бросилась в реку Вуппер. [25]Путем умелых вопросов Ева Смарт помогает ей рассказать свою «посмертную» историю: как она выплыла на берег, обсушилась, как местный крестьянин помог ей залечить ожоги и как она прожила еще тридцать лет.
Зачем этот журналистский приемчик с вопросами?«Это не «приемчик». Каждый вопрос находит свой ответ», замечает автор.
А как относятся живущие родственники ваших героев к потревоженному покою своих мертвых?«Как правило, они счастливы. Им импонирует искренний интерес», — говорит Смарт. «Я всегда подчеркиваю, что «Интервью от первого лица» — изначально не что иное, как художественный вымысел. Но именно художественная литература обладает силой выявлять истину».
Критики наконец оценили по достоинству ваш талант? «Свежо и трогательно» («Тайме»). «Эта книга переводит мистическое в такую же обыденную плоскость жизни, как чашка с блюдцем на кухне 1957-го года» («Телеграф»). «Блестяще, глубоко прочувствованно» («Гардиан»).
Единодушен ли столь восторженный прием критики?Судите сами: «Когда же наконец авторы и читатели прекратят мусолить ложно-патриотические истории про войну, которая для нынешнего поколения происходила все равно что на другой планете за тысячу световых лет отсюда? «Интервью от первого лица» Е. Смарт — ярчайший пример нашей постыдной тяги к тому, что дает нам возможность одновременно ощутить и чувство вины, и моральное удовлетворение. Довольно этого мрачного самобичевания. Нам нужны истории о настоящем, а не пустопорожняя болтовня о прошлом» («Интедепендент»).
Что же дальше? Холят настойчивые слухи о том, что Смарт не прочь заключить с каким-либо издательством более выгодный контракт. Но пока суть да дело, как ей работается на «Интервью от первого лица»-8? Кого она воскресит на этот раз? Умница-Смарт знает.
Но что знает Смарт (42 года)?Один Бог знает.
Где же сейчас Ева Смарт (42 года)?Лежит рядом с Майклом в постели в этой антисанитарной норфорлкской дыре.
Нет, мы говорим о том, как продвигается ее работа.Ох, не спрашивайте.
Почему?Потому что она была тупа, как этот тупой карандаш на полу, — слушайте: «изящного летнего домика с доступом в интернет», расположенного в «старом саду» при «фермерской тюдоровской усадьбе близ живописной деревни Норфолк Броудз». Текст объявления должен был звучать так: «халупа 30-х гг. с претензией на комфорт, расположенная на отшибе от проселочной дороги близ квартала потенциальных трущоб — в прошлом муниципального жилья». Какой — то кретин присобачил в каждой комнате куски шпал, да, от тюдора не отличить. Ева хихикнула — беззвучно, боясь разбудить Майкла.
Почему?С одной стороны, она правда не хотела его будить, с другой — она смерть как не хотела снова заниматься любовью. Пусть себе спит, зарывшись под подушку, которую специально приволок из дому.
Зачем он притащил сюда свою подушку?Майкл страдал от аллергии, если спал на чужой, не своей подушке. А так больше ничто не могло потревожить его сон. Как и всякая «новая жизнь» не особенно его тревожила. Он ведь частенько имел дело с новым, «неизведанным».
К чему этот закавыченный сарказм?Ева не хочет отвечать на этот вопрос.
А чем плоха эта деревня?Просто Ева рисовала себе живописную местность с разбросанными фешенебельными усадьбами, в бывших амбарах — студии звукозаписи, а сами хозяева расслабляются, загорая на палубах собственных яхт под легендарным лазурным норфолкским небом. Да, небо в Норфолке и правда было чудное. Но: в окне одного из двух (!) местных магазинов торчало весло с пластиковой крысой на рукоятке.
Почему они не уезжают отсюда?Ева заплатила вперед.
Зачем, собственно, они сюда приехали? Охота,к перемене мест. Заело одно и то же.
А еще?Чтобы сбежать: а) от родственников погибших, без конца выражающих по телефону и электронной почте одобрение/негодование, требующих внимания/денег; б) от жалостливых писем, звонков и сообщений людей со всей Англии с просьбой «воскресить» в ее новой книге именно их погибших родных; в) от сотрудников «Джупитер Пресс», исправно названивающих, чтобы узнать, «как продвигается работа над книгой».
Как же продвигается работа над книгой?Хоть вы не спрашивайте.
Но она же работает?Да: каждый вечер ровно в шесть вечера она направляется из летнего дом в основной, переодевается и садится ужинать, как будто трудовой день завершен и все прямо-таки наслаждаются жизнью в большом крысятнике под гордым названием Норфолк. Сегодня Астрид подкралась по траве, а не как обычно по гравию, так что Астрид не услышала шагов и, только увидев мелькнувшую за окном тень, заставила себя подняться с пола, сесть на старый стул и забарабанить по клавишам своего ноутбука. Когда Астрид ушла, Ева уставилась в девственно-пустой экран. Белый квадрат. Концептуально.
Значит, Ева Смарт притворщица?После ухода Астрид она снова легла навзничь на грязный пол халупы.
Возможно ли, что Еве, скажем, надоело выдумывать «новые» жизни людей, давным-давно обретших покой?Ева не хочет отвечать на этот вопрос. Может быть, ее раздражал ажиотаж, вызванный последней книгой, который, впрочем, было легко предвидеть, учитывая явно возросший в последние годы «низкопробный» интерес читателя к фашистам и событиям Второй мировой войны вообще, а главное, тот факт, что Англия снова ведет военные действия?Ева не хочет отвечать на этот вопрос. Может быть, всему виной только что процитированный фрагмент рецензии о ложно понятом патриотизме?Ева не хочет отвечать на этот вопрос. Правда ли, что Ева помнит ее текст наизусть, дословно?Ева не хочет отвечать на этот вопрос. А не связано ли это с пониманием того, что тридцать восемь тысяч экземпляров — это, собственно, не так уж много по меркам настоящих бестселлеров и что «грандиозный успех» на поверку оказался не столь уж велик?При чем тут это! Конечно нет. Нашла ли Ева героя своей очередной, еще не начатой книги?Нет. А почему одна мысль о том, что надо начать работу над книгой, которая соответственно принесет славу и деньги, которых вполне хватит на то, чтобы лежать в прострации на полу летней дачи-халупы, не шевеля ни одним членом, приводит Еву в ужас?Прекрасный вопрос. Пожалуй, покопавшись в предыдущих ответах, вы сами на него найдете подходящий. Ева видела, как из щели между досками выползла мокрица и забралась обратно. В этот миг она безумно захотела стать мокрицей, с мокричными амбициями и мокричными способностями.