- Какой я агент! – Мадам Заречная с откровенным недоумением оглядела тех, кто мог принять ее за агента. - Я догадалась, что там счета и деньги. Раз вы казначей… что еще вы можете прятать!
- Да, да, да, мы вынесли казну и архив! Вынесли и спрятали, чтобы сохранить и сберечь. Поймите, в такой обстановке…
- А я не понимаю… Не понимаю, при чем тут кладбище! – Софья Герардовна развела руками, выражая недоумение, смешанное с тревожившим ее неясным и неприятным подозрением.
- Тихо! Прошу вас! - раздался голос из затененного угла комнаты, где стояло вольтеровское кресло, в котором (сквозь портьеры проникал лучик света) различалась фигура неподвижно сидящего человека со сложенными на груди руками, слегка откинутой массивной головой, крупным носом, густой щетиной коротко стриженных, поседевших у корней волос и узлом галстука, туго стягивающего горло. – Кажется, дождь…
Все замолчали, прислушиваясь к редким и крупным каплям дождя, застучавшего по крыше нашего флигеля. Да, это был грибной дождь (пасмурные окна тронула легкая закатная позолота). И это был голос нашего Председателя.
Глава тридцать пятая, в которой умалчивается о достоинствах нашего Председателя, но зато он показывает нам чек и на наших глазах разоблачает Оле Анндерсона
Конечно, следовало бы прямо сейчас, не медля, рассказать о нашем Председателе, подробно перечислив достоинства и притягательные свойства этой замечательной личности, но события развиваются столь стремительно, что я вынужден отложить рассказ до более подходящих времен. Мне кажется, что важнее сосредоточить внимание на иных вопросах и сообщить о тех пожеланиях, советах и инструкциях, которые были нами получены. Инструкциях о том, как себя вести в обстановке все более грубой, неприкрытой травли, когда вам приходится считаться с опасностью быть схваченным на улице и подвергнутым оскорбительному допросу. Да, допросу с угрозами, заламыванием за спину рук и требованием разоблачающих вас признаний.
Прежде всего, наш Председатель призвал нас к спокойствию. Да, спокойствию и трезвому сознанию того, что благородный дух и возвышенный статус нашего общества не позволяют нам поддаваться панике, уподобляясь тем, кто даже в роли преследователей не способны избавиться от тайного панического страха, заставляющего их вздрагивать и озираться в ожидании неведомой опасности. Мы же в неведомом чувствуем защиту, в незримом – убежище. И поэтому пусть все они – зримые, - мелькают перед глазами, мельтешат, суетятся, пусть квохчут, улюлюкают, выкрикивают: «Ату! Ату!» – мы ответим презрительным молчанием на их глумливые ухмылки и не позволим себе унизиться до ответного выпада.
Не мы для них, а они - для нас. Да, они, осьминоги, обхватившие щупальцами нашу батисферу в стремлении сдавить, сплющить ее и утащить на самое дно, для нас объект хладнокровных и бесстрастных наблюдений. Пусть они в ярости сжимают свои щупальца – мы лишь крепко держим штурвал, спокойно смотрим в иллюминатор и следим за показаниями наших приборов…
Таким сравнением воспользовался наш Председатель, призывая нас, смешавшись с уличной толпой, пристально вглядываться в лица и прислушиваться к разговорам. На вопрос, следует ли прибегать к известным уловкам (грим, парик, наклеенная борода) с тем, чтобы изменить свою внешность и остаться неузнанным, он ответил сдержанно: возможно, и стоит, но не следует слишком усердствовать и относиться к этому чересчур серьезно. Толпа на то и толпа (напрашивается рифма: глупа, слепа), что достаточно надвинутой на глаза шляпы, чтобы вас не узнали. Вы же, прислушиваясь, должны выудить из разговоров, в хранении каких тайн нас подозревают и кто главный рассадник враждебных нам слухов.
После этого призыва Председатель испытующе посмотрел на нас, словно предоставляя нам право удовлетвориться сказанным и не ждать от него продолжения, и в то же время уклончиво поощряя к тому, чтобы ждать, и ждать с нетерпением, поскольку самого главного он еще не высказал. Некоторые из нас тем не менее удовлетворились предоставленным правом и уже готовы были подняться с мест, чтобы покинуть флигель, но некоторые – в том числе и я - не сводили глаз с Председателя.
И они не ошиблись.
Выдержав паузу, Председатель тихо, почти неслышно для задних рядов произнес:
- Я должен сообщить, что нами получен чек. Чек на немалую сумму денег, которые мы можем потратить по своему усмотрению.
Тут все заволновались, и это волнение перешло от передних рядов к задним, откуда раздались голоса:
- Что? Что вы сказали? Повторите громче. Мы не расслышали.
Однако – вместо того чтобы повторить – Председатель предпочел дождаться, пока до задних не донесется шепот с передних рядов:
- Чек, чек. Получен чек. Что вы, ей богу!
- Покажите! Вы можете показать?! – пытались докричаться до Председателя задние, - докричаться в надежде: раз уж не удалось услышать, то хотя бы издали, краешком глаза увидеть.
- Разумеется, но зачем? Вы мне не верите? – Казалось, что Председатель и допускал и не допускал возможность того, о чем спрашивал.
- Верим, верим, но все же… - загудели голоса.
- Такие вещи просто так не показывают, но раз вы просите…
Он достал чек и поднял над головой, а затем приблизил к глазам тех, кто наклонялся к нему с передних рядов.
- Да, чек… действительно… А можно подержать в руках? Вы позволите?
- Что ж, подержите… - Было заметно, что Председатель не слишком охотно выполняет эту просьбу. - Хотя, возможно, этого и не следовало делать.
Он передал по кругу чек, к которому со всех сторон тянулись руки. Особенно долго, пристально и жадно в него всматривался Оле Андерсон, на которого Председатель при этом намеренно не смотрел. Не смотрел, отвернувшись к окну, окрашенному солнцем, проникавшим сквозь листья дикого винограда.
Те, кому удалось дотянуться до чека, не могли удержаться от вопросов:
- Откуда нам прислали?..
- От кого?..
Председатель вздохнул и улыбнулся так, что все почувствовали: он предпочел бы, чтобы его ни о чем не спрашивали. Но все же снисходительно, мягко и терпеливо ответил:
- Наше общество, как вы знаете, ведет обширную переписку. У нас есть друзья во многих частях света. Собственно, чек и прислан одним из наших зарубежных корреспондентов. Хотя среди вас бытует мнение, что такому обществу, как наше деньги, вообще-то, не нужны, чек нам очень поможет.
И Председатель стал перечислять, как мы можем воспользоваться деньгами:
- Теперь мы арендуем, а возможно, и купим помещение, где будем чувствовать себя в безопасности. Наймем охрану для Николая Трофимовича Полицеймако и всех тех, кто особенно опасается за свою жизнь. Нам, по всей вероятности, не избежать суда, и чек поможет нам покрыть судебные издержки. К тому же каждый получит достаточную сумму для удовлетворения личных нужд. Гурген Багратович, я полагаю, построит себе новый дом вместо сгоревшего.
Все затихли и стали думать, какие у них личные нужды. Председатель воспользовался этим и сказал, придавая голосу такое звучание, чтобы его услышали те, кто хотел услышать:
- И еще одна новость. Нас посетил Гость.
На сказанное отозвались лишь те, кто старался не пропустить ни единого слова, произнесенного Председателем:
- Какой Гость?
- Откуда?
- Своего постоянного местопребывания он не открыл. Но он путешествует по разным странам, как на Западе, так и на Востоке. О, Восток! – воскликнул Председатель так, будто все то, что скрывалось за этим словом, вызывало у него одинаковое желание говорить о нем бесконечно долго и не говорить ничего.
- А зачем он прибыл к нам?
- В трудные минуты он приходит на помощь таким обществам, как наше. И нам он тоже помог… помог в разоблачении… - Председатель вглядывался в лица собравшихся для того, чтобы подобрать нужное слово.
- Кого же он разоблачил? – спросил Оле Андерсон, обмениваясь улыбками с теми, кто тоже, как ему казалось, собирался задать этот вопрос.
- Вас, - ответил Председатель так, словно больше разоблачать было некого.
- Меня? Это шутка? – Оле готов был рассмеяться от явной обиды.
- Конечно, шутка, - легко согласился Председатель, словно обещая так же легко согласиться со всем тем, что еще услышит от Оле.
- В таком случае не нахожу ее слишком удачной. – Оле показывал, что он ничуть не обиделся и поэтому мог позволить себе немного нахмуриться.
- Согласен с вами. Наш Гость не слишком умеет шутить.
- А почему наш почтенный Гость сейчас не с нами? – спросила Софья Герардовна на правах той, кто ближе всего сидела к Председателю и дальше всего от Оле.
- К сожалению, он нас на время покинул. Но с ним успели встретиться Цезарь Иванович и наш уважаемый секретарь. И не только встретиться - они имели сним подробную беседу. – Председатель посмотрел в мою сторону с призывом, чтобы я неким образом подтвердил его слова.
Я понял, что от меня ждут отчета, и в нескольких словах рассказал о встрече с Гостем.
После этого Председатель, удовлетворенный моим рассказом, произнес то, что могло послужить к нему заключением:
- А теперь я попрошу моего помощника взять чек… - Все ждали, что помощником по-прежнему окажется Оле Андерсон, но Председатель протянул чек Цезарю Ивановичу. – Взять и получить по этому чеку деньги.
В ответ на обращенные к нему вопросительные взгляды Оле сделал вид, что считает случившееся простым недоразумением. Затем он посмотрел на часы так, словно это давало ему внезапный повод покинуть флигель, и, стараясь не привлекать к себе внимая (но тем самым, конечно же, привлекая), выскользнул за дверь.
По рядам пронесся вздох, в котором слышалось сожаление, но и угадывалось явное облегчение.
- Теперь я могу сказать вам, откуда у нас чек и откуда к нам прибыл Гость, - сказал Председатель, и я прочел в его взгляде просьбу поплотнее прикрыть дверь за покинувшим нас Оле.
Глава тридцать шестая. Цезарь Иванович просит сопровождать его в банк для получения денег по чеку. Я, разумеется, соглашаюсь.
После собрания Цезарь Иванович отвел меня в сторону, придерживая одной рукой за локоть, а другую закладывая ладонью вверх себе за спину, что служило у него признаком деликатного обхождения и старания соответствовать самым изысканным правилам приличия. Он посопел, кашлянул, сомкнул и разомкнул губы, подражая звуку откупориваемой бутылки, вытянул их трубочкой, словно это позволяло придать заготовленной фразе особую проникновенность, и со смущением произнес:
- Вы меня извините…
Я сдержанно кивнул в знак того, что принимаю его извинения, и он продолжил:
- Извините, ради бога.
- Да что вы, что вы!..
- Мне поручено получить деньги по чеку, как вы слышали. Но одному, признаться, боязно.
Из вежливости я изобразил удивление, хотя меня вовсе не удивило его признание: боязливость Цезаря Ивановича была мне хорошо известна. Он принял мое удивление за упрек, но оправдываться не стал, а наоборот, словно обрадовался поводу выложить предо мною все свои недостатки:
- Трусоват. Не скрою, трусоват, - доверительно зашептал он мне на ухо, прикладывая ладонь ко рту, - в чем вы меня не раз справедливо упрекали. Совершенно справедливо. Всякие ужасы мне так и мерещатся.
- Да вы такой же мнительный, как Полицеймако…
- Истинно так. Только и думаю: мало ли что там может случиться. Все-таки сумма о-го-го какая значительная. О-го-го какая!
- И что же вы от меня хотите? – Я смахнул с рукава бисерные капельки слюны, которой меня обрызгал Цезарь Иванович.
- Не могли бы вы меня сопровождать? Очень обяжете, очень… - Его распирало от желания непременно что-то добавить к этим словам, и он произнес: - Буду за вас Богу молиться.
Зная, какой он усердный молитвенник, я скептически усмехнулся и заметил:
- Ну, уж и Богу… То-то я вас в церкви ни разу не видел.
- А я в другую хожу… - вывернулся он.
- Какую это другую?
- Не в ту, что вы.
- А я, по-вашему, в какую?
- Вы в Преображенскую, а я – Михаила Архангела, что возле Авдотьиных адов.
- Михаила Архангела давно на ремонте. Закрыта. В ней не служат уже полгода.
- Что ж, я тогда в вашей церкви помолюсь. Только не откажите.
Ну, как тут откажешь, тем более что мы с ним друзья и единомышленники! Вместе деньги и протоколы в тайнике прятали.
Я, разумеется, заверил, что готов ему помочь, не подведу, он может во мне не сомневаться.
- О, как я вам признателен! – Цезарь Иванович изо всех сил сжал мне локоть, словно у него не было иного способа выразить свою признательность.
Чтобы умерить его пыл, я с поспешностью перевел разговор в практическое русло.
- Только во что мы их положим? Не по карманам же рассовывать.
- Что положим? – Цезарь Иванович словно забыл, о чем он меня просил.
- Полученные деньги, конечно.
Цезарь Иванович показал, что и ему не чужда практическая сметка:
- Придется воспользоваться моими баулами. Вот они и снова нам понадобились, баульчики. – Он понизил голос, прежде чем задать один из тех вопросов, которые просто так не задают: - У вас есть какое-нибудь оружие?
- У меня есть здравый смысл, который подсказывает, что оружие лучше с собой не носить. Если что, это будет улика против нас же. К тому же не забывайте, от кого мы получили этот чек. – Мой внушительный взгляд на всякий случай напомнил Цезарю Ивановичу, о чем нам поведал Председатель за плотно прикрытой дверью.
Цезарь Иванович выдержал долгую паузу в знак того, что мое напоминание возымело на него действие. Но после этого улыбчиво, с заискивающей умильностью попросил, как напоследок просят о том, в чем уже получили отказ:
- Ну, хоть что-нибудь, а?
Он явно не хотел разоружаться.
- Разве что зонтик…
Цезарь Иванович посмотрел на меня с немым упреком: зонтик его не устраивал. Надо было ублажить этого ребенка более изощренной игрушкой.
- Зажигалка в форме пистолета вас устроит?
- Вполне. – Цезарь Иванович весь просиял от радости, что у нас будет с собой хотя бы нечто, похожее на настоящее оружие.
- Тогда приступим к делу. Медлить нельзя, - произнес я с решительностью, которая, на мой взгляд, и была лучшей заменой любому оружию.
Глава тридцать седьмая. Мы лишаемся чека и вновь обретаем его благодаря вмешательству того, в ком я узнаю Гостя
Мы договорились, что Цезарь Иванович заедет домой за баулами, а я тем временем буду ждать его у банка. А лучше даже не у банка, а немного в сторонке, чтобы зрячие слепцы, остукивающие палочкой тротуары, пронырливые сыскари и ищейки, следящие за каждым нашим шагом, ничего не заподозрили, чтобы никто не подумал, будто здесь что-то затевается.
А то представляю, какой начнется переполох, суета, беготня, переговоры по рации…
Нет, я буду с самым беспечным и невозмутимым видом прохаживаться взад и вперед, словно единственная моя забота – немного размять ноги после долгого сидения за столом и подышать бодрящим утренним воздухом. Воздухом, слегка горьковатым от перезревших и размокших ягод рябины, чьи грозди краснеют на солнце, и облетевших кленовых листьев, просвечивающих багрянцем сквозь собравшиеся на лиловом асфальте лужи (более подробное описание утра придется опустить за неимением времени).
Конечно, я мог бы проводить Цезаря Ивановича до самого дома: все-таки у него с собой чек, доверенный ему Председателем. Да и спокойней ему будет со мной-то, раз уж он так всего боится. Но тут Цезарь Иванович проявил неожиданную смелость и удивил меня тем, что назвал излишней эту предосторожность, сославшись на Председателя, который его заверил, что деньги по чеку сможем получить только мы: из чужих рук чек попросту исчезнет.