Наверное, при этом папа произнес несколько напутственных слов, с ораторским пафосом развивая мысль о том, как отрадно, что на Востоке, среди закоренелых, упорствующих в своих заблуждениях язычников, горит яркий факел Христовой веры. Веры пусть даже и несторианского, осужденного вселенским собором толка, но все-таки, все-таки… тут папа жестом изобразил уступчивость, которая всегда окупается, поскольку в конце концов приносит свои плоды. Приносит, словно таланты, пущенные в оборот, а не зарытые в землю. И как важно поэтому установить с пресвитером Иоанном прочные дипломатические отношения или хотя бы наладить постоянную переписку, чтобы принять его под простертую длань священного Рима и осенить благословением первого епископа кафолической церкви.
Так он говорил, испытывая явное удовольствие от собственного красноречия, несколько даже упиваясь им и от этого розовея лицом, заливаясь краской удовлетворенного тщеславия, простительного в том случае, если и оно обращено во славу Божью. Ведь и непристойности бывают невинны, целомудренны и пристойны, а искушения - полезны для спасения души.
А в каминном зале (воображение почему-то подсказывает именно эту деталь), где происходила беседа, царил багряный полусвет от солнца, проникавшего сквозь кроны облетающих деревьев, и угадывался запах, который оставляют сухие, умело сложенные и хорошо прогоревшие поленья. Рука же папы Александра (именно рука, а не простертая длань), упиравшаяся в стол, при этом незаметно, легкими щелчками пальцев подталкивала к лейб-медику увесистый, красного бархата кошелек с золотыми монетами. И лишь только кошелек оказался наконец в пределах досягаемости, Филипп, не меняя почтительной позы и сохраняя участливо-внимательное выражение лица, с которым он слушал папу, проворно схватил его, слегка подкинул, пробуя на вес, и спрятал за пазуху.
«На издержки в дороге», - сказал при этом папа, не желая больше останавливаться на этом низменном, но насущно-необходимом предмете.
То, что папа избрал для выполнения столь ответственной миссии Филиппа и тот согласился отправиться по существу в неведомое, в никуда, свидетельствует о нем как о человеке незаурядном, бывалом, опытном и бесстрашном. Иными словами, истинном сыне своей эпохи, - эпохи крестовых походов и рыцарских поединков. Была в нем и страсть к приключениям, и жажда славы, богатства, несметных сокровищ, которыми будто бы обладал Иоанн, ведь слухи о царстве вот уже более тридцати лет будоражили умы.
Но достиг ли он царства?
Наш почтенный лектор избежал прямого ответа на этот вопрос и вообще не стал заострять на нем внимание публики, отделавшись самыми неопределенными и туманными рассуждениями. Поэтому слушатели могли принять Филиппа за кого угодно – даже за самозванца, шарлатана, мошенника и авантюриста (а таких немало было в те века), исчезнувшего с посланием папы и полученным от него кошельком неизвестно где.
Но я слышал от отца, что, по его изысканиям, Филипп достиг царства и передал послание папы адресату. Что именно склонило отца к такому выводу, для меня остается загадкой. Я пересмотрел все книги, которые он брал в библиотеке (на вкладышах сохранился номер его читательского билета), надеясь, что они подскажут мне разгадку, но, увы, не подсказали. Между тем отец был настолько уверен в своей правоте, что даже восстановил маршрут, по которому следовал Филипп, - с точным обозначением горных перевалов, рек, водопадов, нехоженых троп и т.д.
Впрочем, уверенность эта все же требовала для него некоторых подтверждений. Вернее, так: внутренняя уверенность отца нуждалась во внешних соответствиях. Поэтому-то он, собственно, и отправился в горы. Причем, взял с собой барометр, бинокль и блокнот для записи метеорологических наблюдений. И, собираясь в дорогу, постоянно бормотал себе под нос: «Филипп… Филипп…»
Мне кажется, что ему хотелось проверить на точность свои вычисления и расчеты, в том числе и метеорологические, хотя нам с сестрой он ничего об этом не говорил. Когда мы слишком назойливо наседали и допытывались, с притворным недоумением спрашивал: «Филипп? Какой Филипп?» Возможно, о его намерениях что-то знал тайный ученик, но судить об этом не берусь: тайный на то он и тайный…
Итак, Филипп достиг и передал, как утверждает отец. Более того, он провел в царстве несколько лет, которые называл затем самыми счастливыми за всю свою жизнь. И именно там, у пресвитера Иоанна, он приобрел познания в медицине, благодаря которым успешно лечил многие болезни, считавшиеся ранее неизлечимыми.
Другую важную для истории царства дату – 1145 год ассистент моего брата, конечно же, не мог не назвать, поскольку именно тогда, во время подготовки второго крестового похода Европа впервые узнала о царстве. Тут почтенный лектор поведал много интересного, и совпадающего и не совпадающего с тем, о чем пишет Оттон Фрейзингенский, знаменитый германский историк, автор «Книги о двух государствах» и «Деяний императора Фридриха». Вот свидетельство Оттона, ссылающегося на одного сирийского епископа: «… Мы повстречали также недавно рукоположенного в сан епископа Габульского из Сирии… Он рассказал, что несколько лет назад некий Иоанн, царь и священник народа, живущего по ту сторону Персии и Армении, на крайнем Востоке, и исповедующего христианство, хотя и несторианского толка, пошел войной на двух братьев Семиардов, царей Мидии и Персии, и завоевал их столицу Экбатану… Одержав победу, названный Иоанн двинулся дальше, чтобы прийти на помощь Святой церкви. Однако когда он достиг Тигра и за неимением корабля не смог переправиться через него, пошел к северу, где, как он узнал, река эта зимой замерзает. Но, проведя там напрасно несколько лет, он не дождался мороза и, не достигнув из-за теплой погоды своей цели, был вынужден вернуться на родину, тем более что из-за нездорового климата он потерял многих своих воинов».
От нашего лектора я услышал много неизвестных Оттону подробностей и о братьях Семиардах, и об их сражении с царем и священником Иоанном. Но в чем он прямо расходится с Оттоном, так это в передаче дальнейших событий. По словам ассистента, Иоанну удалось переправиться через Тигр, и он продолжил свой победоносный поход. Тут в лекции замелькали подробности сражений пресвитера Иоанна с царями и полководцами, одна другой ярче и красочнее. К счастью, у меня нашелся карандаш, завалившийся за подкладку пиджака, и кое-что я записал стенографическими знаками (как секретарь общества я обязан владеть стенографией) на полях программки и потом восстановил без особых утрат. Правда, грифель карандаша иногда ломался и выпадал, поэтому в моей стенограмме все-таки были пробелы, но утратами их не назовешь, поскольку многое я к тому же и запомнил.
Разумеется, наш маэстро не обошел вниманием письмо Иоанна, начальные строки которого выгравированы на двери часовни Софьи Герардовны. Прежде всего он ответил скептикам, сомневающимся в достоверности письма лишь потому, что его автор упоминает животных, не встречающихся в природе. «Но ведь и в Библии мы находим таких животных», - заметил наш лектор с очаровательным профессорским недоумением, вызванным необходимостью напомнить этот факт оппонентам. – Но это никому не давало повода усомниться в ее достоверности».
По его словам, любой смысловой сбой, даже кажущийся абсурд, нелепость в библейском тексте указывает на смену смысловых регистров: от внешнего к внутреннему, от профанного к сакральному. И упоминание таких несуществующих животных тоже своего рода условный звоночек, оповещающий о том, что для прочтения текста необходимо знать тайный язык посвященных.
Вот и письмо Иоанна свидетельствует, что он этим языком владел и пользовался в необходимых случаях, что он тоже посвящен в традицию, восходящую, возможно, к самим евангельским волхвам, его далеким предкам.
Глава сорок третья, рассказывающая о моей встрече с бывшей женой, словно созданной для того, чтобы возглавлявить кружок хорошопогодников
После лекции мой брат вместе со своим ассистентом удалились за кулисы, а стриженный бобриком конферансье (прическа делала его чем-то похожим на Цезаря Ивановича) в коричневом фраке объявил небольшой антракт, хотя при этом попросил публику не расходиться, обещая, что представление вскоре будет продолжено. Некоторые зрители послушались и остались на своих местах (дети как всегда ждали клоуна и надеялись, что тайным могуществом конферансье он возникнет из волшебного зазеркалья кулис). Другие же не удержались от соблазна воспользоваться мнимым антрактом, чтобы заглянуть напоследок в буфет, где еще можно было выпить бокал розового шампанского, или покурить между застекленными дверьми подъезда, а то и вовсе на улице, поеживаясь от пронизывающего ветра и жадно затягиваясь перед тем, как обреченно затушить папиросу о подножие бронзового фонаря.
Я тоже поднялся с кресла и вышел в коридор, словно это мне было нужно лишь для того, чтобы заручиться правом поскорее вернуться и снова занять свое место. Но раз уж вышел, решил раньше времени все же не возвращаться и чем-то себя занять – хотя бы поисками такого занятия, при этом совершенно не подозревая, что, ненужное-то, оно само меня найдет. Но так оно и случилось: спускаясь вниз по лестнице, я столкнулся со своей бывшей женой, причем так неожиданно, что нам обоим поздно было делать вид, будто мы не заметили или не узнали друг друга.
- А, это ты, мой милый! Какая приятная встреча! – воскликнула жена, называя нашу встречу приятной лишь потому, что, судя по моему лицу, она мне не доставляла никакого удовольствия.
- Я тоже рад тебя видеть, - постарался я ответить ей тем же, хотя это стоило мне вдвое больших усилий, поскольку в отличие от жены я не умел притворяться. – Как тебе сегодняшняя программа?
- Твой братец превзошел себя. Он настоящий чародей, хотя погода в его исполнении могла бы быть получше. А кто этот таинственный ассистент? – спрашивая об ассистенте, жена успевала смотреть по сторонам, не пропуская никого из тех, кто хотя бы немного заслуживал ее внимания.
- Не знаю, - ответил я с таким недоумением, словно с моей стороны было бы в высшей мере странно пытаться удовлетворить столь праздное любопытство.
- А я уверена, что ты знаешь, - сказала жена так, словно воспользовалась бы своей уверенностью, если бы мои знания действительно были ей хоть сколько-нибудь нужны. – Ну, как ты пожи?...
Но я перебил жену и не позволил ей сменить тему, не парировав ее прежний выпад:
- Я всегда завидовал твоей уверенности в подобных случаях…
- А не надо завидовать. Лучше поменьше притворяйся, тем более что ты этого не умеешь. – Жена как бы все еще пользовалась правом меня отчитывать, которое ей давали годы нашей совместной жизни. - Ну, как ты поживаешь, дорогой?
- Прекрасно, - ответил я так, словно на этот вопрос не могло быть иного ответа. – А ты?
Она явно пожалела, что мною уже употреблено слово, которое так подошло бы ей для ответа на мой вопрос.
- Может быть, и не толь прекрасно, как ты, но я всем довольна.
- Чем же именно?
- Новыми нарядами, прической, автомобилем, который мне не позволяет водить мой шофер.
- И этим своим кружком ты тоже довольна?
- Каким кружком? – Теперь она в отместку хотела немного потянуть, удовлетворяя мое праздное любопытство.
- Хорошопогодников, конечно. Я слышал, что ты недавно в него вступила.
- И не только вступила, но и возглавила.
- О, ты для этого создана! Ты всегда мечтала наслаждаться хорошей погодой и властвовать над кем-то. Теперь обе твоих мечты сбылись.
- Что-то в твоих словах мне не нравится… - сказала жена с такой сияющей улыбкой, что никто и не подумал бы, будто ей может что-то не нравиться. - Мне кажется, ты на что-то злишься. Неужели все еще не простил?
- Злятся и не прощают те, у кого нет занятий. У меня же прекрасное занятие - размахивать метлами рук и греметь ожерельем из пустых банок.
Жена сначала долго смотрела на меня и лишь потом созналась:
- Извини, но я тебя не понимаю.
- И не надо понимать. Понимания ищут те, кто не свободны. Я же совершенно свободен. Забрался к себе на верхнюю полку, повернулся на бок, подложил ладони под щеку и сладко заснул.
- Опять говоришь загадками, - сказала она и после этого вновь посмотрела тем же долгим, изучающим взглядом.
- Только у меня к тебе одна просьба… обещай, что выполнишь, - наконец решил я выразиться на понятном ей языке.
- Принять тебя в наш кружок? – охотно откликнулась жена. - А то холода, дожди и вечная слякоть плохо на тебя влияют…
- Нет, слишком много чести.
- Для кружка или для тебя?
- Для меня, разумеется. – Лучезарная улыбка на моем лице явно свидетельствовала о стремлении говорить ей только приятное. - Просьба у меня другая: верни мне мою фамилию, - произнес я с той же улыбкой. - Я не хочу, чтобы ты ее носила.
- Как это вернуть? – Ее смутило оскорбительное несоответствие между выражением моего лица и произнесенными словами.
- Ну, смени ее. Возьми другую. Прежнюю. Девичью.
- А если она мне нравится? Это мое право - носить любую фамилию, даже самую ненавистную, как твоя. Кроме того, она повышает мой авторитет. Все-таки у вас такая семья…
- Но ведь мы ни в чем не совпадаем. И мы, и ваш кружок с нашим обществом – ни в чем!
- Нет, есть одно совпадение, но о нем все узнают немного позже, - сказала жена, и почувствовал, что она никогда не откажется от моей фамилии.
Глава сорок четвертая, которая тоже так понравилась следователю, что он вырвал ее из рукописи и оставил у себя. В главе рассказывается о пожаре в цирке, о том, как я спас из огня Эмми и узнал о смерти Полицеймако. Пожар в цирке и смерть Полицеймако
Часть четвертая
ЦАРСТВО
Глава сорок пятая: в ней рассказывается, как я получаю повестку на допрос и заранее готовлю речь, собираясь произнести ее перед следователями
Через неделю после пожара наш почтальон, прислонив к моему крыльцу забрызганный грязью велосипед, вручил мне конверт, в каких обычно рассылают официальные уведомления и депеши. Вручил с тем торжествующе-безучастным, вороватым до невинности лицом, которое неопровержимо свидетельствовало, что он не оставил неудовлетворенным свое любопытство. Иными словами, аккуратно вскрыл, прочел и снова заклеил, каналья. Да еще палец послюнявил, чтобы разжижить засохший клей. Послюнявил и о ствол березы вытер (на кончике пальца остались следы от бересты).
«Заказное. Вот здесь». – Тем же выбеленным берестой пальцем он указал мне графу с жирной галочкой, где я должен был поставить подпись. И казалось, что на кончике моего пера сосредоточилась вся его мстительная радость от сознания того, что я подписываю себе приговор.
В конверте была повестка…
Мне предписывалось явиться для дачи свидетельских показаний по делу о краже полосатого тюфяка, - казалось бы, всего-то, пустяк, сущая мелочь, но я понимал… Понимал, что это лишь повод, спрятанная в траве петелька, внутри которой насыпали зерен, чтобы затянуть ее, как только туда попадет птичья лапка. Допрашивать меня будут совсем о другом, но я так просто не дамся, я найду, что ответить, и им не удастся припереть меня к стенке.