Энди.
Уютный дом для спокойной семейной жизни! Чарлзкорт 73. Одноэтажный дом для одного семейства в живописной округе. 2 ванные ком. 1 ванна. Просторные клад-ки, Плотн. ограда. Мощен, двор, Освещен, парковка. 10 мин. ходьбы до магазинов и заправочн стан-и. $275 + жилищн. расходы.
Дорогая мама,
Надеюсь, что, когда до тебя дойдет это письмо, ты уже совсем поправишься. Что правда, то правда, насморк ужасно неприятная штука, и со стороны Элен было некрасиво смеяться над тобой и прятать твои бумажные платочки клинекс, если, конечно, все так и обстояло на самом деле. И несмотря на все твои намеки, я-то как раз прекрасно понимаю, какую скуку может нагонять живая изгородь, если кроме нее не на чем взгляд остановить. Однако я убежден, что, если бы ты всмотрелась повнимательней, постаралась бы увидеть каждый листок отдельно, а не как часть общей массы, все они тебе бы показались куда увлекательней, чем ты предполагала, и скрашивали бы твои мирные вечера. Я всегда считал, что людям бывает скучно по той простой причине, что они не всматриваются в детали. Я надеялся в этом месяце приехать, но мой шевроленок, кажется, опять забарахлил. Что-то там у него с радиатором, что ли, и при нашей нынешней дикой жаре он вскипает даже от коротеньких бросков до магазина. Я спрашивал Клару насчет твоего фена. Она говорит, что его не помнит. Как только смогу, повезу тебя кататься. Махнем на Вудхейвен, сходим на могилу Уинстона. Знаю, ты останешься довольна, и я, конечно, тоже. Кстати, ты совершенно несправедливо считаешь, что мне всегда было "с высокой горы плевать" на Уинстона. Я даже говорил с его преподобием Стадфишем как раз на прошлой неделе. Он пообещал рассмотреть этот вопрос, хоть с ходу предупредил, что законы церкви на сей счет весьма суровы. Впрочем, едва ли тебя это обескуражит, поскольку он всегда недолюбливал Уинстона после того, чтоб он себе позволил на свадьбе Пег, в смысле, что он, Уинстон, себе позволил. Не знаю, послужит ли для тебя эта мысль хотя бы легким утешением, но я лично убежден, что, где бы сейчас ни пребывал Уинстон, ему там хорошо.
Целую крепко.
Энди.
Самое первое мое воспоминание: мама расчесывает волосы. Сухо, жарко, и в бледных сумерках я вижу искры, блошками прыгающие с волос на Щетку. Яркими такими блошками. То был мой первый смутный промельк догадки о том, какую роль играет в нашей жизни электричество. Самое мое раннее воспоминание — мамины руки. Чистый алебастр. Белые, в синих прожилках. Тонкие, в синих прожилках руки, выдающие аристократизм. Лежу, среди шелков и кружев, в плетеной корзине на крыльце. Она разговаривает по телефону — с кем, интересно? — и говорит (мне ясно помнятся слова, хотя, конечно, тогда еще несколько месяцев оставалось до той поры, когда мой словарь достаточно обогатился и я смог понять их смысл, а пока суд да дело, я мог просто их твердить, молча, как бы про себя выпевая): "Пришлите окорок, немножечко картошки, два фунта спаржи, кварту молока, коробку "Тайда"". Часто оглядываюсь назад, на это воспоминание, и диву даюсь, как это люди могли заказывать еду и прочее по телефону. А, говна пирога.
Уважаемый мистер Полтавский,
В ответ на ваш вопрос о требованиях, предъявляемых к предлагаемому материалу, посылаю вам список наших стандартных правил. Хорошо бы побольше авторов интересовалось нашими условиями, прежде чем посылать никуда не годную ерунду, тем самым губя понапрасну мое и свое собственное время. Отдельное спасибо за то, что присовокупили конверт со своим адресом и почтовой маркой, чего тоже далеко не от каждого из вас дождешься.
Руководство по предложению материала для опубликования в нашем журнале.
"Мыло" — общенациональный журнал, посвященный всем видам художественной литературы, включая рассказы, стихи, рецензии и эссе. Мы регулярно издаем по шесть номеров в год плюс ежегодные антологии. Среди наших авторов есть и опытные мастера с мировым именем, и талантливые новички. Хотя мы всячески приветствуем художников, пролагающих новые пути как по части формы, так и по части содержания, однако при публикации не руководствуемся никакими иными критериями, кроме художественного совершенства. В суровом климате нынешней американской словесности, при несдержанных эмоциональных всплесках, с одной стороны (пережитки так называемого движения битников), и бесформенных грудах псевдомодернистского хлама — с другой, "Мыло" идет своим срединным курсом. Мы не публикуем материалов на случай, поздравительных открыток в стихах, вышивок по ткани. Сатира приветствуется, однако при персональных выпадах правило гласит: поменьше грязи. Непристойность допустима, но не должно запускать ею в ныне здравствующее лицо. Оригинальность необходима. Действующие лица не могут именоваться N или X Манифесты должны отстаивать позиции, о которых прежде никто не слыхивал. Мы не публикуем произведений ни на одном иностранном языке. Иностранные фразы могут быть разбросаны там и сям по тексту, если же они идут косяком, ваша работа будет отвергнута как претенциозный вздор. Все материалы должны быть напечатаны с двойным интервалом. Страницы в многостраничных рукописях следует нумеровать. В качестве вознаграждения автор получает два номера журнала бесплатно и двадцатипроцентную скидку на все номера сверх того в неограниченном количестве. Автор должен соблюдать два главных правила. Главное правило № 1: не посылай свой единственный экземпляр. Главное правило № 2: присовокупляй конверт с маркой и своим адресом. Одновременное нарушение обоих правил обречет вас на полное уничтожение ваших трудов.
Дорогая миссис Лессеп,
Благодарим вас за то, что предоставили нам возможность прочесть во второй раз "Вербины сапожки". После долгих размышлений мы сочли, что это произведение по-прежнему не соответствует нашим требованиям. Простите, но вы, ошибочно поняв нашу фразу "в настоящее время не соответствует нашим требованиям", сочли, что снова можете его прислать. В издательском мире слова "в настоящее время" означают "никогда".
Э. Уиттакер,
издатель "Мыла".
Мистер Кармайкл., любезнейший,
Старики порой бывают невозможны, не мне вам говорить, однако же обращаться с ними следует заботливо, ибо они как-никак тоже люди. Ведь мы с вами хотели бы, чтоб с нами обращались заботливо, когда мы состаримся, что нам, безусловно, предстоит, даже если при этом нам придется перейти в противный класс существ, жалующихся направо и налево. Все мы люди, все мы человеки, и все мы, грешным делом, вечно осуждаем жалобщиков — которые и в самом деле нудны, — не углубляясь в суть вещей. Пишу это, дабы объяснить самому себе, как могло случиться, что после того, как моя мать, по-видимому, неоднократно говорила лично вам о неладах со своей сиделкой Элен Робинсон, не было предпринято решительно никаких мер. Нехорошо. Однако, чем самому вступать в ряды скучных жалобщиков, я изложу вам факты, а вы уж о них судите сами.
Элен поступила на службу в Олд-Айви-Глен в прошлом году вскоре после Рождества, заменив собою Дотти. Сначала мама радовалась замене, поскольку Дотти во все время своих дежурств почти непрестанно бубнила о вещах, которые даже и прикованной к постели одинокой старухе едва ли могли показаться увлекательными. В результате в первый год пребывания в Олд-Айви-Глен мама почти все время притворялась, будто спит. И вот является Элен Робинсон: пышногрудая, веселая, с беспечным взглядом на жизнь, который так прельщает нас почти во всех представителях ее народа. Мама происходит из известной семьи южан, привыкла к самым разным нефам, и сперва они с Элен, кажется, сдружились. Живо помню, как во время одного из ежемесячных моих приездов, идя по прихожей к маминой комнате, слышу их задушевную беседу, и тонкие рулады маминого хихиканья перекатываются поверх нутряного ржания Элен, словно перезвон быстрого горного ручья поверх ровного гула медленной реки. Сердце во мне подпрыгнуло, я выдохнул немое "спасибо" заведению Олд-Айви-Глен.
Увы, как и множество прекраснейших вещей на этом свете, радость моя оказалась преждевременной. Эти ранние ростки дружбы, если то были именно они, обречены были увянуть в июне, когда разум мамы начал давать сбои. Мама стала порой переселяться, образно выражаясь, в баснословное прошлое, воображая, что она дитя, в Джорджии, во времена рабов, что Олд-Айви-Глен — ее милый старый Оаквуд, вновь обретший утраченную славу, что Уинстон, ее старый Лабрадор, опять щенок, а Элен — это любимая Фина, преданная нянька, помогавшая ее растить в более поздние, совсем иные времена, когда семья едва могла оплачивать счета за свет, не то что услуги Фины, и та довольствовалась жалкой каморкой и кукурузной лепешкой.
Казалось бы, профессиональная сиделка, каковой является Элен, удвоит свои заботы в подобные минуты, что ей только приятно будет сопровождать старушку в безобидных путешествиях во времени, что она с удовольствием исполнит свою роль в поистине прелестных фантазиях про "те дни, каких уж нет" [2]. Как бы не так! Живо помню тот момент, когда я убедился, что прилив дружбы, столь меня обрадовавший, отхлынул до опасно низкой черты отлива. Я сидел с мамой у нее в комнате, мы не разговаривали, мы предавались немому общению, как вдруг вваливается Элен вместе с другой темнокожей сиделкой, и они принимаются перестилать постель, хохоча и во весь голос переговариваясь на бог знает какие темы. Из-за внезапной помехи в нашем общении мама широко открыла глаза, увидела двух женщин, стоявших в ногах постели, притом, конечно, смутно, поскольку она сняла очки, и сказала: "Вокруг всё Фины, Фины, так много Фин". Очень, по-моему, смешно. Но я тотчас же понял, что сверхчувствительность миссис Робинсон ей не позволит насладиться этой шуткой. Боюсь, я невольно подлил масла в огонь, продолжая хохотать, несмотря на злое выражение ее лица.
С тех пор мне поступают рапорты, что Элен "сводит с мамой счеты", истязая ее всяческими ужаснейшими способами. Признаю, кое-какие из маминых жалоб — очевидные преувеличения. Едва ли кто-то из нас сочтет правдоподобным, что Элен напустила к маме в комнату сотни крыс. А если, предположим, и напустила, каким же образом она их утром заставила исчезнуть? Но все равно дряхлые старики нуждаются в нашей исключительной заботе. Я не требую немедленного увольнения миссис Робинсон. Я только прошу, чтоб вы за ней приглядывали в оба и сделали qui vive [3]своим девизом.
С сыновнею заботой
Э. Уиттакер.
Милая Викки,
Прочитал твою последнюю пачку и с радостью бы напечатал все восемь штук подряд. Но, поскольку это невозможно, хочу использовать "Салли и насос", "Калипсо" и "Шпильки и булавки". В последнее время присылают кучу кошмарной дряни, от которой, главное, никак не отделаешься. В результате портфель набит, и твое я смогу поместить самое раннее будущим летом. Ты уж меня прости, а я обещаю и надеюсь не питать недобрых чувств, если ты попытаешь счастья где-нибудь еще. Портфель набит, средств не хватает — так вкратце обстоят дела. Результат моих почтовых воззваний, откровенно говоря, в высшей степени не впечатляет. Сам знаю, все уже по горло сыты моими просьбами о подачках, тем более я благодарен горстке верных — вы с Чамли, кое-кто еще, — не бросавшей меня все эти годы. На этот журнал убухано столько моих средств, потрачено столько моей крови, и, когда он вступает в полосу невезения, я просто сам не свой. Вас нет рядом, Джолли нет рядом, мне одиноко здесь, как никогда. Порой берет такая невыразимая тоска. Отношения с Фрэн и роем ее прихлебателей в "Новостях искусства" теперь совсем уж не в дугу. Мы даже и не притворяемся. Сталкиваясь нос к носу со мной на улице, он или она (по правде говоря, это всегда она) делает вид, будто меня не узнает. Блондинистые и брюнетистые хвостики так и подпрыгивают, когда они отворачивают голову, чтоб меня не видеть, — милая картинка, обожаю. Обычно я после этого громко харкаю им вслед. Порой они в ответ, удаляясь, дико вертят бедрами, женский жест такой, я, если честно, так и не понял, что он означает. А ты? Все это было бы смешно, когда б так не бесило. И конечно, мало того что не приглашают меня на свои посиделки (за это как раз отдельное спасибо), они лезут из кожи вон, чтоб только мой план симпозиума не сдвинулся с мертвой точки. Я знаю из верного источника, что на заседании ученого совета по грантам Фрэн назвала его "бзиком Энди" — и уж она добьется, что я не получу под это дело ни шиша. На той неделе "Рэпид-Фоллз каррент" поместил соответствующую статью. Даже не потрудились со мной связаться. Так бы хотелось на все махнуть рукой, выкроить пару недель свободных и удрать куда подальше и вас обоих повидать. Да только — денег ноль, дел невпроворот, и ничего-то у меня не выгорит. Мне сорок три года. Не надо было мне за все за это браться. Шмякни Чамли за меня по физиономии да скажи, чтобы еще фоточек прислал.
Скучающий по вам обоим
Энди.
Уважаемый мистер Самсунг,
Да, я получил ваше предыдущее письмо и хотел бы поставить вас в известность, что мы, как вы и предлагаете, предпринимаем решительные шаги, я лично эти шаги предпринимаю. Дела обстоят именно так, а не иначе. Возможно, перемены и не очевидны, поскольку действие свершается, так сказать, за сценой, исподволь, мелкими порциями, но результаты тем не менее понемножечку накапливаются. Да, правда, компания Уиттакера сейчас переживает отнюдь не лучшие времена. Причина кроется в том, что слишком долго мы терпели дурных квартиросъемщиков, а отнюдь не в моем халатном стиле управления, как вы это изображаете. Я работаю в поте лица над тем, чтобы искоренить дурных квартиросъемщиков и заполучить лучших. А как вы сами способны легко себе представить, их не заполучишь, покуда дурные все еще рассиживают на лестницах в исподнем. На все нужно время. Мы непрестанно совершенствуемся. Вот сможете уговорить Американ Мидлендс, чтоб отсрочил срок платежей на месячишко-другой, — и сами приятно удивитесь.
Искренне ваш
Эндрю Уиттакер,
компания Уиттакера.
Дорогой мистер Гуддол.
Благодарим вас за то, что предоставили нам лестную возможность ознакомиться с вашим сборником стихотворений "Эх, взмахи мотыги". После долгих размышлений мы, к сожалению, сочли, что в настоящее время не сможем его использовать.
Эндрю Уиттакер, издатель.
Увидеть бы себя ясно, хоть на минуточку. Пусть в зеркале. То я там вижу импозантного вида господин, не лишенный чувства собственного достоинства. Такому щеголять бы в серой шляпе, да нет у меня для него серой шляпы. И конечно, не стал бы он рассиживать в помещении не снимая головного убора, если б случайно не оказался полицейским. Будь он полицейским, он бы расследовал преступления, то, сё, может, убийства, мало ли. Мне нравится, как он пожимает плечами. "Как он чудесно пожимает плечами", — говорят вокруг. В этом пожатии плеч — эдакая роскошная смесь: уверенность, презрение и — тютелька тоски. Правда, он не скажет "тютелька", а уж "тоски" тем более, не станет он сочетать два этих слова. Да, но как же он скажет, если немножечко чего-то надо во что-то положить? Он не стряпает, и, значит, это не соль, не то бы он сказал "щепотку".
А иногда смотрю: совсем другой человек, не импозантный, а обрюзгший и тяжелый. Хочется сказать: "Уходящая натура". Замечаю, как у него выпирают щеки. Образ как бы не имеет четких очертаний, образ как бы расплывается. У него руки-крюки, уж это точно. Вечно он все портит, как медальоны, например, которые его просили починить. Сгреб тоненькую золотую цепочку, а медальон возьми и соскользни в вентиляционную дыру. А в медальоне был единственный портрет ее любимой бабушки. Учитель музыки его прозвал "деревянные пальцы". И шляпы у него нет никакой, конечно, а шляпа бы ему не помешала, поскольку волосы редеют. Под лампой дневного света в комнате, где зеркало, так и сквозит пархатая плешь. Что касается первого господина, кажутся уместными слова "твердый" и "стальной", в случае второго уместней — "жиденький", "рыхлый" и "аморфный". Их (или его) челюсть "выдается", с одной стороны, но с другой стороны, — она "отвисшая". Человек без свойств. Помню, как Джолли сказала, что в жизни не пойдет за такого двойственноготипа, как я.