Милый Дальберг,
Это тебе записочка, чтоб знал, что коварный почтальон-книгочей, которого ты заподозрил в похищении твоей рукописи, очевидно, одумался. Она прибыла сегодня в поддень, помятая, но в целости и сохранности. Не ждал я, что твое произведение так грандиозно.Нам, видимо, придется распространить его на несколько номеров. Сейчас я просмотреть его не смогу, собрался уходить. Просто хочу, чтобы ты знал: всё, как говорится, у меня в кармане, и я предвкушаю чтение.
Энди.
Весь мусор помещайте в металлические контейнеры, расположенные позади дома.
Уважаемый мистер Стампхилл,
Благодарю за то, что предоставили нам лестную возможность ознакомиться с вашей рукописью. Местами сюжет хорош, но все это слишком длинно не только для нашего журнала, но и для большинства читателей, незнакомых с пчеловодством. Характеры пчел выписаны сильно, выразительно, свежо, но их слишком много, и трудно запомнить имена. Убийство, хоть и зловещее, не очень убедительно, ибо откуда пчелам знать, который из братьев взял эту рубашку? Боб Кэрри живет недалеко от вас. Если наткнетесь на него, передавайте от меня привет.
Искренне ваш
Э. Уиттакер, гадатель.
Многоуважаемые господа,
Проснувшись сегодня утром, я обнаружил, что мой телефон уже не издает приветного жужжания, когда подношу его к уху. Он вообще никакого жужжания не издает, и это очень плохо. Я знаю, какую сумму я вам задолжал, я не оспариваю законности ваших притязаний. Когда только мог, я посылал вам небольшие суммы — и не разменную мелочь, кстати. Я выказывал добрую волю. Я должен вести свое дело. Возможно, вам оно не кажется делом, но для меня оно — дело. И если в телефонном справочнике нет его рекламы, то потому исключительно, что у меня нет средств на то, чтоб размещать рекламу по телефонным справочникам. Вам бы не помешало над этим поразмыслить. Я объяснял миссис Слиперт лично, что, если она отключит мой телефон, я, возможно, никогда не буду в состоянии вам уплатить. Я взывал к вашим собственным интересам, и тот факт, что вы на это не купились, говорит, наверно, в вашу пользу. И вот теперь я взываю к вашему сердцу. Я на коленях вас молю. А ведь от этого страдает моя гордость. Пожалуйста, восстановите мой телефон. Еще полгода, и я вам заплачу всё сполна. Даю вам честное слово.
Со всей искренностью
Эндрю У. Уиттакер.
Не давите сигаретные окурки в цветочных горшках.
Уважаемая Ферн Мусс,
После долгих размышлений редакция "Мыла", к сожалению, пришла к выводу, что ваши стихи в настоящее время не вполне соответствуют нашим потребностям. Однако мне неприятно вам их возвращать всего лишь с сопроводительной отпиской. Хотя эти отписки мы стараемся составлять максимально кратко и не оскорбительно, все мы были когда-то молодыми авторами и не понаслышке знаем, какие раны они могут нанести, раны, которые годами невидимо гноятся и вдруг да и прорвутся спьяну на чьей-то презентации. В вашем творчестве заметны свежесть и открытость, которые я не хотел бы загубить каким-нибудь нашим неосторожным жестом.
Сразу и без обиняков хочу сказать: я удивлен тем, что мистер Кроуфорд порекомендовал вам "Мыло" в качестве самого подходящего места для творческого старта, хотя, разумеется, это свидетельствует о том, как высоко он ценит ваши дарования. Прав ли я, предполагая, что вы никогда не держали в руках наш журнал? Откровенно говоря, я опасаюсь, что многое из публикуемого нами вас огорчит, если не прямо огорошит. Кое-что вас, может быть, оскорбит. Очень жаль, конечно, но тут уж ничего не поделаешь.
При всем при том я считаю ваш "Портрет художника в пять лет" выдающимся произведением для такого юного возраста. Мистер Кроуфорд, конечно, прав, у вас есть "искра", и вы заслуживаете всех самых высоких его баллов. Хотя ваша поэзия и не совсем то, что обычно публикует "Мыло", ее отличает неподдельная энергия стиха и подлинное обаяние. Те стихотворения, где упоминаются лошадки, я думаю, имеют все шансы в "Стойле" или в "Американском пони". Мой зубной врач подписан на оба эти издания, и я давно заметил, что они регулярно публикуют стихи на конские темы, по большей части уступающие вашим в своих достоинствах. И что же плохого в том, чтобы начинать с второстепенных изданий. Создаешь там репутацию и двигаешься дальше. Все мы так начинали.
Я очень, очень понимаю, как обидно, когда твой труд отвергают. И особенно обидно в первый раз, покуда ты еще не оброс панцирем цинизма. Потому-то я и хочу снова подчеркнуть, что вижу в вашей работе несомненно богатые задатки. Мне искренне жаль, что в настоящее время мы не можем ее использовать. Разумеется, мы с удовольствием рассмотрим ваши произведения в дальнейшем, хотя я вам рекомендую ознакомиться с тем, что мы обычно публикуем, прежде чем снова нам что-то посылать.
С самыми лучшими пожеланиями
Э. Уиттакер, издатель "Мыла".
Эган Филлипс стоял на переднем крыльце, глядя на вспененные волны озера Мичиган. Из-за своего желтого свитера он ярко выделялся на сизом фоне дня, и женщина на велосипеде не могла его не заметить. Каждый божий день она здесь проезжала, чтоб отвезти молоко одной старушке, каждый божий день она проезжала мимо его дома. Собственно, она здесь проезжала время от времени с самого детства, с тех самых пор, когда отец еще катал ее на своем тракторе. Он даже позволял ей водить этот трактор, когда полагал, что об этом не проведает мать. То была их общая тайна. Женщина очень удивилась, заметив кого-то на крыльце, поскольку дом был сущая развалина. Что-то было такое в этом мужчине в желтом свитере, что-то такое было, и она вытянула ноги, притормозила на гравии у обочины и совсем остановилась прямо напротив дома, хотя, из осторожности, по другую сторону дороги, ибо она не знала, что этот желтый свитер может предвещать. Человек на крыльце увидел, как она остановилась, проскользив ногами по гравию, и вспомнились ему те дни, каких давно уж нет. Ветер задувал желтые пряди светлых волос ей на лицо. И вдруг эта девушка — силуэт на фоне взбухших волн — окликнула его.
Всем жильцам:
В строгом соответствии с вашим договором арендную плату следует вносить в первый рабочий день каждого месяца. Что означает — у меня в офисев вышеозначенный день. Задержанное где-то там на почте не считается. Впредь, начиная с первого сентября, при взимании арендной платы за все последующие месяцы пени размером в два доллара ($2.00) будет начисляться за каждый деньпросрочки.
Управление.
Милый Уилли,
Я по пальцам сосчитал — неужели целых одиннадцать лет? Обещали не терять друг друга из виду, и вот…. Думаю, даже к вам в Калифорнию нет-нет да и доходит слух о наших здешних свершениях, свершениях, которые, конечно, заинтересовали бы людей в твоей округе, сумей они преодолеть собственную региональную близорукость. Ты-то сам, естественно, дело другое. Я хватаю твои книги в тот же день, как они появляются. Ну, "хватаю", положим, сильно сказано, потому что здесь они не "появляются". Мне приходится выписывать их из Нью-Йорка, что я и делаю, едва узнаю об их выходе в свет, что иной раз бывает с многомесячным опозданием. А иногда я натыкаюсь на рецензию в каком-нибудь журнальчике. Я и сам написал весьма положительный отзыв — так, небольшое эссе, — на твой третий роман для "Притертой пробки", интересный был такой журнал, покуда выходил. К сожалению, тот малый, который его издавал, покончил с собой прежде, чем мог бы появиться номер с моей рецензией. Иначе бы я, конечно, его тебе послал. Он с крыши гаража спрыгнул, прямо под автобус. В эссе этом я доказываю, что "Вальс на кадиллаке", "Ягодицы" и особенно "Пинг-понговый раджа" ничуть не уступают самому лучшему из созданного Саймоном Киршмайером. Может, я раскопаю экземпляр, если тебе интересно. Всякий раз, когда встречаю лестные отзывы о твоей работе, к сердцу подступает теплая волна радости за успехи старого друга, радости, к которой, не скрою, примешивается и легкая доля личного удовлетворения. А почему бы нет? В конце концов, кто, как не я, вел нашу милую компашку по пути экспериментов, которые ты в особенности довел до такого совершенства. Приятно думать, что я был искрой, из которой возгорелось это пламя. Излишне упоминать о том, как меня возмущает, что твой последний роман раздраконили в "Нью-Йорк таймс", "Нью-йоркер", "Харпер" — одним словом, всюду и везде, и главное, если учесть, что те же самые люди носятся с этим шутом гороховым Марком Куиллером, от которого, кстати, как ни странно, я только что — на той неделе — получил открытку. Рад доложить, что он все тот же: самодоволен, ловок и претендует на Номер Первый.
Но довольно. Я ведь не для того пишу, чтоб ворошить прошлое. У меня есть друг в беде, друг особенный, весь созданный из слов и бумаги. Я, конечно, намекаю на доброе старое "Мыло". Не могу себе представить, чтоб тебе на глаза не попадался мой журнал, хоть ты, возможно, и не подозреваешь о нашей с ним интимной связи. Я не сую на обложку свою фамилию. У нас есть пара точек в ваших краях, где, конечно, можно приобрести "Мыло", но на всякий случай вкладываю наш последний номер. Правда, чтение, пожалуй, несколько затруднено, поскольку перепутаны страницы. Удобнее, наверно, его сначала разодрать. К сожалению, номера страниц по недосмотру не указаны, но я их для тебя пером проставил. Я один из основателей этого журнала (моя бывшая жена Джолли была вторая), и вот уже семь лет, как я единственный его издатель. Никому из тех, кто видел последние наши номера — сильнейшие притом, — вероятно, и в голову не приходило то печальное обстоятельство, что журнал если и не на смертном одре, то опасно приближается к нему. И если только не произойдет вливания свежих денег, скоро он, конечно, испустит дух (ты не беспокойся, такогорода помощи я у тебя не попрошу). Кончина "Мыла", разумеется не стала бы заметным событием ни для кого, кроме меня и нескольких сотен верных подписчиков и авторов, если б не тот прискорбный факт, что его абсолютно нечем заменить. Вообрази: регион размером с Францию — и ни единого органа для первоклассных произведений местных писателей. Семь лет, семь лет, начиная с первого нашего номера (три страницы на ротапринте), я прямо-таки с паундовской яростью бился за то, чтобы представить читающей публике творения соответствующего калибра, при этом действуя не только без всякой поддержки здешних властителей дум в области искусства, но при их активном противостоянии(говорю противостояние, а не саботаж, ибо вещественными доказательствами не располагаю). Без голоса "Мыла" — пусть кое-кому порой он и покажется чуть резковатым — весь регион был бы обречен на сплошную популистскую вульгарщину сочинений вроде "Лунного света и лунной тьмы" Троя Соккала — прискорбнейший пример тому, какие книги здесь сейчас в чести. Но ты здесь вырос, ты сам, конечно, все понимаешь. И однако же мы оба с тобой держимся. Но для меня лично, хоть я медленно и кропотливо, как пчелка, сооружаю кое-что свое (в настоящее время пишу нечто причудливо-комическое, что впоследствии, по-видимому, будет названо романом), держаться — значит именно что держать "Мыло" на плаву.
Мучительно ломая себе голову, я в конце концов пришел к одной идее на следующие май-апрель, которая, надеюсь, спасет дело: обеспечит необходимые ресурсы и в то же время привлечет к нам внимание читателя. "Мыло" организует уик-энд симпозиумов, лекций, семинаров, чтений. Моя идея — взять подлинно авангардные сочинения и под лозунгом "Чем непонятней, тем интересней" швырнуть их, как перчатку, в лицо изумленной публики. Всё на той же волне я предполагаю пригласить уличных артистов, пусть являются в антрактах, а может быть, и в обеденный перерыв, или это, по-твоему, чересчур? Нежелательно, конечно, чтоб что-то заглушало наши споры, которые, предвижу, будут жаркими и продолжительными, так что лучше, наверно, ограничиться огнеглотателями, жонглерами и тому подобной публикой, а музыкантов не надо, разве что таких каких-нибудь, чуть слышных в утолку, арфисток, что ли. Я долго думал над тем, как это событие назвать. Конференция "Пламенное слово", "Слово живое и мертвое" — как тебе? Или слегка банально? И как по-твоему — может, лучше не конференция, а фестиваль? Вот никак не решу. Хочется передать праздничный дух, но не хочется, чтобы отдавало пошлостью шумной тусовки. Я тут уж месяца два обсуждаю все эти дела, и отклик прямо феерический. Если только мыне станем засиживаться до петухов, ни в какое расписание не втиснуть всё то, что нам напредлагали. Прямо поразительно, как общество изголодалось по чему-нибудь подобному. Хотя по-прежнему висит в воздухе большой вопрос, а именно: имя лица, которое будет произносить тронную речь. Эта речь вместе с последующим банкетом и торжественными танцами — наиглавнейший пункт во всей программе. В Гранд-отеле как раз навели лоск на великолепный старый Гуверовский бальный зал, и, говорят, кое-какие оркестры здесь очень недурны (сам я музыку не очень слушаю). Мне поступает куча самых несообразных предложений насчет того, кто эту речь произнесет, но я отвечаю только уклончивым кивком. Все потому, что с самого начала имел в виду тебя, но никого в свой замысел не посвящаю: на всякий случай, мало ли, вдруг ты как раз на ту неделю ангажирован. Заранее заплатить я тебе ничего не смогу, но обещаю покрыть дорожные расходы плюс скромный гонорар постскриптум. Твое присутствие придаст всему фестивалю явно провокативную нотку. Конечно, наши местные пресловутые деятели искусства предпочли бы испытанного боевого коня вроде Нормана Мейлера [4], а то и похуже, очковтирателя, шишку на ровном месте, как, скажем, Марк Куиллер. Помню, как ты измывался над списком бестселлеров в "Нью-Йорк таймс" — ты это называл "позорный лист" — и как, ободренный нашим хохотом и криками, ты каждое воскресенье вскакивал на стол в нашей кантине и вслух декламировал весь список, произнося названия со своей этой псевдооксфордской растяжкой, от которой мы буквально подыхали со смеху. При таком произношении все названия звучат предельно по-идиотски. Да уж, я сильно сомневаюсь, что ты читал "Тайную жизнь эха", последнюю стряпню Марка. Учитывая хорошо известные литературные склонности обвиняемого, я ничуть не удивился, обнаружив, что меню все то же: салат из мягкого порно с псевдофилософской жвачкой. Совокупятся, потом порассуждают о Смысле Истории. Призрак Эррола Флинна [5]по его милости является давать советы насчет дресскода балбесу из бедной рабочей среды, которого за выигрышную морду и хорошие мозги берут на службу в шикарный банк. В комнатке с ним рядом обитает некая Нина — ноги длинны, ум короток и "влажное влагалище" (цитирую буквально). Ну, что тебе еще сказать? Войска готовы к бою. Препояшь свои чресла, Уилли, и приезжай в апреле к нам.
Всего тебе всего.
Энди Уиттакер.
Милый Дальберг,
Потратил весь вчерашний день и сегодня еще полдня на твою рукопись. Хотел дочитать до конца, прежде чем тебе писать, но нет, не получается. Просто не знаю, что и сказать кроме того, что это совсем не то, чего я ожидал, а ожидал я чего-нибудь хоть сколько-нибудь напоминающего прежние твои опыты. Читать этот твой новый материал — все равно что продираться сквозь груды мокрой шпатлевки. Кончишь одну бесконечную фразу без всяких признаков подлежащего или сказуемого на горизонте, благополучно доберешься наконец до точки и думаешь: нет, на следующую фразу не будет мочи, просто силы воли никакой не хватит эдак выдирать из слякоти заляпанный сапог и снова тащить его в ту же слякоть, — ну и, наконец, действительно изнемогаешь, всё, рукопись скользит на пол с твоих колен. Что случилось с тем крепким пареньком, который рассказывал те крепкие истории о своем житье-бытье в приказчиках скобяной лавки? Что бы мы ни печатали, годами мы не получали столько благодарных откликов, как после твоего "Везенья по сходной цене". Я тебе, по-моему, говорил. Конечно, и тогда не обошлось без вполне предсказуемых укусов от нудных динозавров из "Новостей искусства". Я ни в коем случае не послал бы тебе ту вырезку, если бы хоть на минуту заподозрил, что ты примешь мою посылку за что-нибудь иное, кроме сверхудачной шутки. Когда этим людям нравитсятвоя работа, Даль, вот когда следует расстраиваться. Поверь, эта твоя картинка: жена хозяина взваливает на грузовик пудовый мешок цемента — просто пальчики оближешь. Да, вот именно, был стиль. Что бы ты ни описывал — трудное ли движение поршня, легкое ли скольжение лебедки, — стиль был холодный и простой, но в нем чувствовался накал. А то, что у тебя не изощренная, не набитая рука, шло тебе только на пользу. Так бы, наверно, писал Хемингуэй, не получи он высшего образования. Признаюсь, я и сам завидовал твоей грубой силе, подлинности твоего голоса, я даже думал: вот бы и мне писать как он. С сожалением возвращаю тебе рукопись.