И молодые люди отправились в сторону капитанской рубки.
Действительно, из изогнутой горловины отдушины доносился сдавленный рев или вой.
— Вы знаете, лорд, — сказал футболист, — по-моему, там в трюме два зверя — один ревет, другой воет: прямо русская музыка. Доложим капитану.
— Капитан занят, — возразил лорд, — он все время говорит по радио со своей любовницей. Кажется, разговор интересный, я пробовал подслушивать своим приемным аппаратом: он сплетничает ей о пассажирах, а она — о своем муже. В промежутках они играют в шахматы. Я проверяю их ходы по своей доске, но мне это уже надоело.
— Мы ничего не расскажем капитану, — у нас должно быть свое развлечение на 20 оставшихся дней пути.
— Я берусь выследить зверя; мое ружье для охоты со мной, и, клянусь филейной частью моего сжаренного маорисами прапрадеда, я первый в мире убью медведя в спичечных зарослях.
— Итак, до ночи.
Друзья разошлись.
Пароход между тем уже был в середине Ла-Манша.
Ночь на этот раз наступила раньше захода солнца: внезапно на воду упал туман — так густо, что с середины палубы не было видно борта. Пароход пошел тише, крича сиренами и звоня в колокол.
Где-то справа и слева кричали и звонили другие пароходы. Туман был бледно-серого цвета, цвета морской воды.
Казалось, море встало вокруг парохода и обернуло его кругом своею серою пеленою, как бумагой. Помощник капитана приказал остановить два турбогенератора, и пароход пошел, имея всего одну машину.
Туман все густел, на палубе все притихли: говорили вполголоса и нехотя.
— Отчего мы не остановимся? — спросил футболист.
— Нас несет течение, — ответил ему из тумана голос, по которому он узнал лорда, — и, кроме того, нам все равно стоять или идти — опасность одинакова. Идемте в бильярдную, там нет тумана, и я покажу вам русскую партию. А тут смотреть нечего, ясно, что ничего не увидим.
— Господин лейтенант, — подошел к помощнику капитана, находящемуся на палубе, молодой матрос, — разрешите доложить, в трюме кто-то воет и ревет.
— Идите к чертям, Джон, — ответил лейтенант, — не лезьте с пустяками.
На сердце бедного офицера было неспокойно, — вести судно в такой туман очень ответственно, а капитан все еще не выходил на рубку.
Судя по скорости хода, пароход уже выходил из Ла-Манша.
Но в трюме об этом не знали.
Сундук, который Словохотов в ночь перед погрузкой освободил от брюк, выбросив их на склады пробсов, был огромный. Но медведю и человеку в нем было тесно.
Рокамболю было легче: он привык спать во всех положениях и во всякое время, но и он принимался выть несколько раз, а Пашке, живому по характеру, в трюме было очень тяжело. Едва только люк трюма был закрыт Словохотов спиной начал поднимать спинку сундука.
Не тут-то было. Словохотовский сундук попал на самое дно трюма, и на нем, вероятно, лежало несколько тонн багажа.
— Амба, — сказал Словохотов, — заклеились. Пропали мы с тобой, Рокамболь.
Медведь проснулся, лизнул Пашку в лицо — изо рта его пахло зловонно.
— Научил бы я тебя на Доброй Надежде зубы чистить, — сказал Словохотов, — а теперь пропадешь зверюгой. Ну, поцелуемся, земляк, на прощание.
Пашка зажег карманный электрический фонарик и поцеловал Рокамболя в его карие глаза.
Воздух в сундуке становился все тяжелее. Хотелось спать.
Пашка потянулся и стукнул каблуком в стенку сундука. Звук был глухой.
Но, охваченный какой-то новой идеей, Словохотов начал выстукивать оклеенные кожей стенки своей тюрьмы, как доктор больного.
Тук… тук… тук… тук… тук…
— Левая сторона свободна, — произнес он наконец. — Конечно, риск есть, может быть, там зазор только в два вершка шириной, но все-таки воздух достанем.
И в то время, когда пассажиры, спокойно лежа на длинных креслах, лениво следили за полетом чаек, Словохотов прилежно, как взломщик, своим карманным ножом начал взрезывать кожу и фанеру сундука.
Надрезав четырехугольник, матрос уперся в противоположную стену сундука плечом, напрягся и прорвал, ругаясь. Затрещала, лопаясь, парусина наружной обивки, воздух трюма, показавшийся Пашке воздухом воли, ворвался в сундук.
Оставалось проверить, куда идет это отверстие. Словохотов затаил дыхание, укусил губу и протянул руку.
Рука встретила стенку другого сундука в четверти аршина расстояния.
Словохотов выругался.
— Плохое дело, Рокамболь, — сказал он, — сдохнем мы с тобой до Доброй Надежды… Не пить нам чай в Трансваале под деревом.
Тут-то он и запел:
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья…
А лорду показалась эта песня волчьей. Но каким образом русский матрос вздумал бежать из Союза, да еще с медведем? Для объяснения этого невероятного события мы должны повернуть наше изложение назад и сперва рассказать, что именно произошло несколько дней тому назад под Актюбинском.
ГЛАВА 3
В которой описывается состояние приволжских степей после работ по орошению, и О ПАССАЖИРЕ, КОТОРЫЙ НЕ ХОЧЕТ УСТУПАТЬ МЕСТО. Эта глава и следующая за ней совершенно объясняют начало, не раскрывая, однако, тайны негра
Поезд железной дороги шел легко и без тряски. Он легко брал крутые подъемы, на которые никогда не вошел бы старый поезд прежних железных дорог.
В вагонах спали, и никто не обращал внимания на картины степи, разделенные на правильные полосы и похожие, при слабом освещении, на тщательно сделанный план, закрашенный темной сине-зеленой краской разных оттенков.
Уже давно приволжские степи не знали, что такое неурожай.
Культура засухоустойчивых растений: кукурузы и новой, выведенной в опытных станциях пшеницы — уменьшила потребность полей во влаге.
Среди полей пшеницы, тянущихся до горизонта и прерываемых полосами редкой и высокой кукурузы, темными влажными пятнами, в темноте похожими на впадины, зеленели табачные плантации и огороды. Махали крыльями ветряки, выкачивая воду из глубоких колодцев, и разбитой рябью, серебром сверкали зеркала машин, поглощающих днем солнечную теплоту и приводящих ею в движение насосы.
Окна вагона были спущены.
Несмотря на то что угасший день был жаркий, степь дышала холодом и прохладой.
Вода была повсюду — она бежала из-под земли, стояла в прудах, сбереженных во время снеготаяния, и струилась в трубах из далекой Волги, откуда ее гнали машины, приводимые в действие течением реки.
Но все это количество влаги поглощалось огородами и плантациями ценных культур.
Знаменитая волжская твердая пшеница росла без орошения на тщательно и рано вспаханных полях.
Когда же солнце слишком парило и колос начинал желтеть, не успев налиться, аэропланы Добролета, поднявшись ввысь, рассеивали в воздух тончайшую песчаную пыль, заряженную отрицательным электричеством.
Пылинки сосредоточивали на себе водяные пары, всегда находящиеся в верхних слоях атмосферы, и, покорный повелению труда, дождь проливался на землю.
Два пассажира, одни в целом поезде, смотрели на это море пшеницы и острова огородов.
Один из них был, судя по тщательно разглаженным брюкам и рукавам рубашки (он был без пиджака), аккуратно подобранным особыми приспособлениями, вероятно, немцем. Другой, желтолицый, со спокойным взглядом узких черных глаз, явно был китайцем.
— Как вам нравится эта страна, товарищ? — начал разговор китаец.
— Я экскурсант, — ответил собеседник. — Фамилия моя, разрешите представиться, Рек. Я приехал сюда из Гамбурга с научной целью и, конечно, увидал много нового, но если бы я был комиссионером какого-нибудь торгового дома, то я ответил бы вам: мне не нравится, что эта страна перестала ввозить к себе наши химические продукты и вывозить к нам жмых и сырье. Мы вместо того, чтобы получить в своем соседе обширный рынок, получаем могущественного конкурента на Востоке.
— А я студент, — ответил китаец по-немецки, — фамилия моя Син-Бинь-У. Я учусь в Ипатьевском на химическом факультете, и мне нравится и эта страна, и то, что я делаю в ней, а вам не должна бы быть опасна наша конкуренция, так как вы все равно работаете на американского хозяина.
— Не будем агитировать друг друга, — сухо ответил Рек, — идемте спать.
Но в купе их ожидало происшествие, совершенно не соответствующее культурно-просветительному началу.
Место, обеспеченное Реку и его новому знакомому плацкартами, оказалось занятым женщиной громадного роста, лежащей под пледом. Густой храп показывал, что сон этой женщины был крепок.
Рядом сидел матрос в истерзанном бушлате.
Он был высок, белокур и посмотрел на вошедших с такой улыбкой, как будто они были его лучшие друзья.
— Что это за женщина? — спросил Рек.
— Она мне приходится тетенькой, братишка, — ответил матрос, снова улыбаясь. — Проснется, могу ознакомить. Когда англичане Архангельск оккупировали, тетеньку припугнули при случае, так она с тех пор спит крепко, а разбудишь — орет.
— И долго будет спать?
Матрос взял за цепочку часы Река, поглядел на них и, с сожалением опуская их обратно в карман немца, сказал:
— Золотые… и у меня когда-то серебряные были — при оккупации тоже пришлось пострадать часами.
— Сколько же вам тогда лет было?
— Лет было, положим, пять, однако и трехмесячному дите не стыдно иметь часы.
— Но когда же проснется ваша тетенька? — воскликнул Рек.
— Вот, думаю, доедем до Актюбинска, тогда и проснется.
Но Син-Бинь-У решил прервать разговор, принявший такой затяжной характер.
— Гражданка, подвиньтесь, — закричал он, нагибаясь над цветным платком, плотно покрывающим голову странной пассажирки.
Вдруг платок развернулся, и пять огромных когтей появились среди ткани.
Ватное одеяло и драная шинель полетели в стороны, и громадный медведь с ревом нанес две пощечины корректному немцу и китайцу, не успевшему даже заслонить лицо руками.
— Вечно с тобой волынка, — закричал матрос, — ну, кроем, что ли? — И в одно мгновение мохнатый зверь и его веселый хозяин выпрыгнули через окно и побежали вдоль полотна.
Рек открыл чемодан, достал баночку с йодом и тщательно вымазал свежие шрамы на щеке. Потом достал из кармана маленькую записную книжку и записал в ней взволнованной рукой:
«Несмотря на существующее запрещение, русские, нарушая правила, продолжают возить живность в вагоне. Это доказывает, что порядок страны еще не установлен».
В это время китаец уже остановил сигналом поезд и выбежал из вагона, не успев даже стереть кровь с лица.
За странными пассажирами была организована погоня.
По радио была извещена милиция города Актюбинска, и поле, на котором скрылись беглецы, было оцеплено.
— Вот они, — закричал китаец, увидев в кукурузе темное пятно. притаившегося медведя.
— Сдавайтесь, — закричали милиционеры, направляя пулемет.
— Сдаюсь, — ответил матрос, вставая с земли и поднимая руки. — Рокамболь, ша.
Медведь рявкнул и тоже поднял передние лапы.
ГЛАВА 4
Рассказывающая УДИВИТЕЛЬНУЮ ИСТОРИЮ МАТРОСА и его дальнейшие приключения в Актюбинской районной милиции
Толпа ломилась в двери милиции посмотреть на удивительных путешественников.
Старший милиционер, составляющий протокол, нетерпеливо поднял перо — оттеснить посторонних.
— Гражданин, как ваша фамилия?
Матрос, широко облокотясь об стол, подмигнул:
— Отставной боцман Байкальского, Балтийского, Каспийского, Белого, Черного и проч. красных морей Союза Республик Павел Егорович Словохотов.
Он достал папироску.
— Пашка, — раздалось в толпе.
Пашка закурил, кивнул на медведя:
— А это Рокамболь — зверь.
Матрос пожал спокойно руку вышедшему из толпы знакомому, точно расстался с ним только что, и продолжал:
— Хлопоты с ним, чертом, а я его хотел зайцем провезти, да из медведя плохой заяц вышел — дерется, сволочь. Мне зверя дед подарил, прямо от груди матери. Весу в нем тогда было полтора пуда.
Милиционер отложил перо, толпа затихла.
Пашка пододвинулся к медведю.
— Может, и два было; в нем теперь восемнадцать, без жиру. В Архангельске мне должность выгодную предлагали — отделом заведовать, но жить с таким зверем невозможно: гадит совершенно исторически и на крыши лазает, трубы рушит, а мне самому жрать нечего, а тут за убытки плати.
Толпа захохотала.
— Вот вам смех, а я, родину принужденный покинуть, попал к вам в милицию. Спасибо — вот братишка отрекомендует. Рекомендуй, — обратился он к встретившему его возгласом знакомому.
Знакомый, прижимая портфель к сердцу, подошел к столу и деловито сообщил, что Пашка Словохотов — герой и сражался с армией белых почти на всех фронтах. Имеет много ранений и был принят в академию, но исключен был за легкомысленность и воздушность.
— Какая тут воздушность, — перебил Словохотов, — я медведя воспитывал. Рокамболь, покажи физкультуру.
Медведь рявкнул и встал на задние ноги. Дальше он перевернулся через голову, передразнил, как хозяин его занимается гимнастикой, и показал работу с пулеметом, причем Пашка ленту отбросил предусмотрительно в сторону. Рокамболь показал еще несколько фокусов и наконец чисто подмел комнату и, удовлетворенный, сел, высунув язык и открыв огромную сине-серую пасть.
— Всех животных так дрессировать можно? — полюбопытствовал начальник милиции.
— Нет, у меня Рокамболь медведь замечательный, медведь особого назначения, а ты протокол не составляй. Разве можно на такого зверя протокол?
— Что же ты теперь думаешь делать, — спросил Пашку начальник милиции, — куда ты едешь?
— Мы в Ипатьевск направляемся: я по химии заняться рассчитываю, а Рокамболь пускай в степи живет, там степь широкая.
Прежде чем продолжать слушать разговоры в милиции, разрешите разъяснить вам, читатель, что такое Ипатьевск.
Ипатьевск возник в 1926 году.
Это был один из многих городов, созданных в СССР новой химической промышленностью.
Киргизская степь оказалась чрезвычайно богатой залежами различных минералов.
Различные полезные ископаемые добывались в ней от отрогов Урала до самого Каспийского моря.
Здесь добывался мышьяк, азот из богатых, но не обширных залежей на местах старых стоянок скота, перегонялась угольная смола из вновь найденных копей и изготовлялись взрывчатые вещества и минеральные краски.
Полная недоступность района для иностранного нашествия заставляла именно здесь сосредоточить военную промышленность.
Вместе с тем здесь расцвела школа химиков-практиков.
Первоначально она обслуживала только Союз Среднеазиатских Республик, но теперь лаборатории Ипатьевска собирали в своих стенах людей не только со всего СССР, но и со всего мира.
Общность языка формул, понятного химикам всех стран, делала возможными занятия в такой разноязычной аудитории.
Под Ипатьевском же были величайшие в Союзе солеварни, из рассола которых добывают поваренную соль и хлор. Хлор же послужил… Но благодаря хлору мы описываем и Река, и двоюродного брата его Ганса Кюрре, который пока дожидается своей очереди вступить в роман, и похождения Пашки Словохотова, и профессора Монда, и негра, который не спит.
А поэтому не будем спешить рассказывать, чему служит хлор. Короче говоря, Пашка Словохотов решил ехать в Ипатьевск учиться и работать на химический завод.
— В Ипатьевск? — переспросил начальник милиции, бесцельно сдвигая шапку на ухо. — В Ипатьевск тебе ехать нельзя.
— Как нельзя?..
— Нельзя, я тебе на совесть говорю.
— На какую такую совесть.
— А на матросскую.
— Ну, расскажи.
— Во-первых, в Ипатьевске воздух крыть разными словами запрещено. во-вторых, штаны клеш носить воспрещено, за них человека в машину втащить можно, и вообще, ты человек подходящий для милиции, а ученый из тебя выйдет самый приблизительный.