Начальник подал Пашке карандаш:
— Пиши рапорт о зачислении тебя на службу — и медведя запишем и продовольствие ему отпустим, как ищейке, но по семнадцатому разряду, из уважения к нагрузке собственным весом.
И вот как Пашка попал в отряд по вылавливанию самогонщиков.
Самогонщиков в окрестности было много.
Медведь же сразу сделался любимцем всего участка, — он таскал в тачке уголь, а из архива — огромные тюки с бумагой.
Милиционеры любили его и брали с собою на все свои богатые приключениями поездки.
Так пришлось Рокамболю быть свидетелем уничтожения саранчи.
Дело было в верстах 40 от города, куда милиция была вызвана на поимку большой шайки спиртогонов.
Но одновременно было получено известие, что из степи, где еще лежала целина и солоноватая земля не была орошена, где бродили еще стада, охраняемые пастухами-киргизами, из этих еще нетронутых культурой мест подвигается на поля саранча. По радио был вызван отряд Добролета.
Высоко в небе появились аэропланы.
Сперва они сами были похожи на редкую, занесенную ветром ввысь стайку саранчи.
Потом снизу показалось, что аэропланы помутнели — это они выпускали тончайшим облаком порошок мышьяковых препаратов.
Облако начало садиться, и через несколько минут все окрестные поля с саранчой были покрыты непрерывной и тончайшей пленкой отравы.
Через четверть часа мертвая саранча лежала на земле — густо, как хвоя в сосновом лесу.
Начальник милиции подошел к своему радиоаппарату и известил летчиков о полном успехе операции.
— Рокамболь, — позвал он.
Медведя не было. Милиционер оглянулся.
Неподалеку на холмике каталась какая-то огромная масса — это был Рокамболь.
Он ревел, царапал когтями землю и кашлял кровью.
Несчастный медведь наелся отравленной саранчи.
Начальник подбежал к радио и, вытирая холодный пот, стал стучать:
— Настраивайтесь, слушайте семь, семь, семь… Пашка… Рокамболь отравился саранчой… Всем… ветеринара… в общегородском масштабе… четвертому участку милиции… организованно.
ГЛАВА 5
В которой рассказывается о бегстве наших друзей и о МЕХАНИКЕ БАРЖИ «Бунтующий Нил»
Несколько мгновений спустя село в другом конце уезда, в котором Пашка производил опись имущества неисправных плательщиков налога, увидало с изумлением: сборщик налогов бросился к мотоциклету и, забыв портфель, умчался.
Саранча трещала под шинами.
Сёла и столбы телеграфа мелькали, как волосы под гребнем. Густая толпа окружила подыхающего медведя.
— Отойдите, — прокричал матрос, подбегая к своему волосатому другу.
Голова медведя болталась в руках Пашки, словно плохо пришитая пуговица.
Искусственное дыхание не помогало, и только принесенная кем-то бутылка реквизированного коньяка несколько привела в себя медведя.
Он выпил и потянулся, нюхая воздух, к Пашке.
— Еще парочку, — обрадованно закричал матрос.
Медведь пил и сопел. Хмель медленно овладевал его косматой головой.
Толпа обступила его, с трудом отгоняя яростно лающих деревенских собак.
Вдруг одна из них, прорвавшись сквозь строй милиционеров, укусила медведя за ляжку.
Рокамболь взвыл и бросился в драку. Через несколько секунд все кругом опустело, и только несколько измятых милиционеров лежало на земле.
— Эх, Рокамболь, — произнес Пашка, — жизнь у меня с тобой хуже, чем у шарманщика. Придется нам опять рвать когти. — И, впихнув медведя в прицепную коляску, Словохотов с места дал мотоциклу самый быстрый ход.
Мотоцикл мчался по шоссе в три раза быстрее ласточки, но треск милицейского аэроплана свидетельствовал о том, что погоня приближается. Между тем уже виднелась река.
— Налево, за угол, — сказал Пашка, спуская в камыши мотоцикл.
Раздался треск ломающегося камыша, и утки поднялись со своих мест. Затем послышалось сопение и легкий гогот, с которым любят плавать матросы. это Пашка и Рокамболь плыли поперек течения к каравану, плывущему по средине реки.
Передняя баржа была снабжена небольшим двигателем и играла роль буксира. Вода бурлила за обрубленной кормой баржи, и, может быть, поэтому товарищ Евгений Сарнов, матрос-водолив и механик каравана, звал переднюю баржу «Бунтующий Нил». Он же с рулевым на задней барже составлял всю команду каравана.
Теперь разрешите сказать несколько слов о товарище Сарнове.
Этот товарищ был молод и самоуверен, и единственная неудача его жизни — был роман с одной ученицей Химической школы. Имя этой женщины было Наташа. Сейчас она уехала на Новую Землю. Сарнов каждое утро посылал ей по радио горячие признания в любви, а она ему отвечала рассуждениями о добыче слюды, значении теплых течений и горячими похвалами своему инженеру — англичанину. От этих похвал Сарнову становилось холодно.
Вы можете понять теперь, что настроение команды баржи «Бунтующий Нил» было неважное. Сарнов не мог читать, и ничто на берегу его не интересовало. Может быть, этим объясняется то, что наши беглецы удачно влезли в заднюю баржу. Баржа была наполнена арбузами.
— Жри! — сказал Пашка милостиво Рокамболю.
Медведь начал жевать арбуз. В этот момент Сарнов получил радио, которое взволновало даже его тихую, от несчастной любви, душу.
«Слушайте… слушайте… всем… всем… Бежал опасный преступник… Нападение на милицию… Белобрысый матрос… На подбородке шрам… Сопровождает медведь… След теряется по направлению Волги… У камышей… Проходящим караванам судов, баржам и командам произвести обыск».
Сарнов осмотрел револьвер и дал сигнал рулевому задней баржи.
— У вас тихо?
— Тихо, — ответил голос.
И караван продолжал свой путь. В это время было действительно тихо, потому что рулевой лежал связанным, а Пашка Словохотов, скрутивший его, угощал теперь пленника ломтиками арбуза.
— История, — говорил он. — Влез я с Рокамболем в уголовщину. Нужно теперь в Ленинград ехать. Там есть своя братва — поручатся. А не то угодили мы шестью ногами прямо в контрреволюцию.
— У вас спокойно? — опять закричал голос Сарнова.
— Спокойно, — ответил Пашка.
— Не тот голос, — загремел механик и дал передней барже задний ход, для того чтобы заставить суда каравана сомкнуться и добраться самому таким образом до задней баржи.
— Адью, — закричал Пашка, бросаясь с медведем в воду.
Сарнов последовал за ним. Но счастье по-прежнему сопутствовало Словохотову, как приставшая собака.
У берега на длинных лыжах качался прекрасный гидроплан, очевидно только что спустившийся на воду.
Пашка не стал исследовать события, включил контакт — пропеллер заревел, и, подсаживая налету медведя, матрос взлетел, чиркнув лыжами воду, как стекло алмазом.
Сарнов оглянулся. Брошенный на произвол судьбы караван беспомощно вилял среди реки.
Сарнов вздохнул и пустился вплавь обратно к брошенной барже.
Через полчаса все радиостанции Союза получили подробное сообщение о побеге преступника, но самое подробное сообщение получила радиостанция Новой Земли. Оттуда мы и заимствовали материал для этой главы.
ГЛАВА 6
О Гамбурге, плавучих доках, Медхенштрассе, ИСПУГАННОМ ПРИЕЗЖЕМ ИЗ СССР и Гансе-Амалии Кюрре
Мы побывали уже с тобою в Лондоне, читатель, потом мы плыли с тобой в трюме парохода «Ботт», потом мы вернулись в Актюбинск и выяснили обстоятельства, которые принудили Павла Словохотова покинуть свою родину.
Теперь действие переходит в Гамбург.
Гамбург — второй по величине порт в мире. Сюда привозят океанские пароходы со всего света товары. Товары эти идут не на одну Германию: на территории порта, на его островах есть склады. Завезенные в эти склады товары не облагаются пошлиной. Товары здесь перегружаются, сортируются, иногда даже подвергаются переработке и отправляются дальше.
Германия может сказать про многие товары Гамбурга: «по усам текло, в рот не попало».
А какое море в Гамбурге? Там совсем нет моря. Гамбург стоит почти в ста верстах от моря, на реке Эльбе. Пароходы заходят в Гамбург. В гавани, при помощи шлюзов, глубина поддерживается всегда такая, что ее достаточно для самого крупного корабля. В Гамбурге всегда стоит целая толпа пароходов. Дым от этих пароходов стоит над рейдом низкой тучей. Пароходов много, но есть и парусники — особенные парусники из стали, со стальными плетеными мачтами. На этих стальных парусниках возят товары, с которыми можно не спешить и перевозка которых должна стоить как можно дешевле.
Как в лесу между хвоею и побегами травы бегают быстрые муравьи, так в Гамбургской гавани между подъемными кранами, железные фермы которых выше самых высоких церквей, и между длинными пароходами бегают тысячи быстрых маленьких катеров. Если пароход надо починить, то его ведут в сухой док: в помещение, из которого можно выкачать воду. Там пароходы осматривают со всех сторон.
Если сухие доки заняты, то починка происходит в плавучих доках. Это большие плоты с двумя толстыми, пустыми внутри стенами по бокам. Пустоты наполняют водой, и плот так глубоко садится в воду, что им можно поддеть пароход, как совком. Теперь надо только выкачать воду из боковых стен. Тогда плот становится легче и выплывает вместе с пароходом. Пароход стоит на нем, как на подносе.
Таких плавучих доков, и элеваторов, сосущих зерно из трюмов в склады, и подъемных кранов, которые могут вытащить из воды самый большой пароход, и всяких других усовершенствований в Гамбурге очень много. И пароходы поэтому со всех сторон идут туда. Только принадлежат эти пароходы сейчас не немцам и не европейцам вообще, а американцам.
Для американцев Гамбург строит новые пароходы и отдает старые в счет процентов за долг, потому что Европа посажена Америкой на паек. И только две силы есть сейчас в мире: Америка и Советы. Поэтому Гамбург работает на хозяина. Город все же богатый.
Но, конечно, богатых людей в нем мало. Богатый Гамбург живет в больших домах, на широких улицах, вокруг ратуши, на которой стоят мачты с позолоченными кораблями — гербом города.
Бедный Гамбург живет не там, а в старом городе, где даже дома не каменные, а из деревянных переплетов, забранных кирпичом. Улицы здесь такие узкие, что даже велосипедисту не проехать, потому что земля дорога. А больше здесь не улиц, а каналов, чтобы удобнее было подъехать к складам. В старом городе так тесно, что верхние этажи домов выступают над нижними. Просторно в Гамбурге только богатым людям и чайкам, которые летают над каналом. Остальным тесно и скучно. Хотя в городе есть целый квартал, в котором на версту идут кабаки. Это для приезжих. В этом квартале есть узкая улица, которая с обеих сторон застроена публичными домами.
Зовется она Медхенштрассе, что значит — «улица Девушек».
Раз во время тайного кутежа в одном из этих домов умер датский король. Хотели его вынести потихоньку, но женщины улицы устроили ему такие необыкновенные проводы, такой скандал, что бедный мертвый король прославился на весь свет не меньше Вильгельма II.
Коренные гамбургцы по Медхенштрассе не ходят, а если и ходят, то потом не хвастаются.
Утро было совсем раннее, даже трамваи спали в своих депо.
Хлопнула дверь, и стройный молодой человек, со свежим шрамом на щеке, вышел из одного дома.
Он постоял минуту. Окно верхнего этажа открылось.
— Прощай, сокровище, — произнесла женщина, высовываясь на улицу. — Приходи, только не будь скупым, как пастор.
— Не напоминай мне о пасторах, — ответил молодой человек. — Я и так боюсь за опоздание. — И почти бегом он пустился к центру города.
Вот дощечка «Хоспиц».
Заспанный служитель открыл дверь.
— Пастор принимает?
— Уже спрашивал вас.
Хватаясь за перила и прыгая через ступени, молодой человек взбежал по лестнице, остановился на минуту, перевел дух и постучался в дубовую дверь.
— Прошу, — раздался сухой голос.
Рек вошел и остановился перед сидящим в кресле человеком, одетым, как типичный американец. Только воротничок, застегивающийся сзади, и широкий галстук показывали, что это был пастор.
— Можете не лгать, — услышал Рек. — Мы знаем, что вы приехали вчера и не явились прямо к нам, соблазнившись дешевизной одного предложения. Это будет записано в ваш формуляр… Сейчас же рассказывайте о Советах, да, кстати, что это у вас за шрам на щеке?
— Это результат встречи с одним медведем, — ответил Рек.
— Думаю, что вы опять врете. Ну, говорите в порядке поставленных вам при отъезде заданий.
— Состояние предприятий хорошее, нагрузка полная. Состояние сельского хозяйства более чем удовлетворительно. Крестьянство, благодаря изменению условий сельскохозяйственной культуры и работе машинами, приблизилось по своему быту и мировоззрению к рабочим и почти не отличается от них. Химическая промышленность развивается. Добыча фосфатов уже удовлетворяет нужды крестьянского хозяйства. С каждым годом мы должны ждать все большего возрастания русского экспорта.
— Довольно рекламы. Вывод! — вскричал пастор.
— Какой прикажете, — робко ответил Рек.
— А как армия? — спросил старик.
— Ее почти не видать; я думаю, что она немногочисленна и наступление возможно.
— Вы не знаете этой страны, — возразил пастор. — Я был в ней много лет тому назад во время оккупации Сибири; там есть странная болезнь — красная плесень. Она заводится на ваших людях, и они перестают исполнять ваши приказания. Она как будто покрывает механизм ваших пушек, и они не стреляют. Армия, вошедшая в Россию, съедается красной плесенью почти без остатка, тает в ней, как сахар в чае. Вы умный человек, Рек, хотя и авантюрист. Вы нравитесь мне больше, чем ваш богомольный двоюродный братец, и вы недавно из Страны Советов. Скажите мне, нельзя ли придумать для наступления на Россию какое-нибудь противодействие этой плесени.
— Новую религию, может быть, — робко сказал Рек. — По моим наблюдениям, русские чрезвычайно фанатичны и склонны к разным странностям. Мне кажется даже, что они обожествляют животных и возят их с собой, потому что невероятно предположить, чтобы взрослый человек вез с собой в вагоне медведя без каких-нибудь тайных намерений или религиозных целей…
Но мы должны здесь оставить наших героев, как оставили когда-то Словохотова в трюме в самый разгар его приключений. Нас ждет новый герой, двоюродный брат Река, Ганс-Амалия Кюрре, коммивояжер гребеночной фабрики, который сейчас собирается в Россию.
Ганс-Амалия Кюрре, коммивояжер гамбургских универсальных гребенок великой фирмы Эдгард и К°, был пухленький молодой человек. Он, конечно, занимался спортом час с четвертью в день, что не мешало ему с великой опаской ходить еженедельно на весы, потому что каждую седмицу он прибавлял в весе на две трети фунта.
Он злился, он — смелый человек (от университета, от корпорантской забиячной жизни у него и по сие время остались на щеке следы ударов эспадронов), но что сделаешь с собственным телом, когда оно раздувается со скоростью автомобильной камеры, которую накачивает во время состязания нервничающий и ругающийся шофер.
Кюрре — член правления Христианского Союза Молодежи, он любит читать в тяжелые моменты своей жизни книжки в шагреневом переплете, и ему становится легче.
Вчера Ганса призвал сам великий Эдгард, владеющий восемнадцатью фабриками гребенок в Европе, и спросил его, говоря с сильным американским акцентом:
— Вы знаете, Ганс Кюрре, что такое Ипатьевск?
— Знаю.
— Объясните.
Но объяснения не понравились великому Эдгарду.
— Вы еще очень мало знаете, Ганс Кюрре. Известно ли вам, что в Ипатьевске инженером Альбертом Ши открыт способ несгораемой и неломкой целлюлозы? На вас лежит обязанность ехать в Россию и купить секрет у изобретателя.
— А если он не продаст?
Тогда украдите.
— А если я не смогу?
— Тогда ищите себе другого места, — спокойно ответил патрон.
Ганс не стал разговаривать дальше и, почтительно откланявшись, побежал домой укладывать вещи и образцы гребенок для поездки в таинственную Россию.