— Оно мягкое.
— Мягкое, как грязь?
— Нет.
— Как трава?
— Нет.
— Как пушок на лиане «гагаимо»?[28]
— Да нет, пожестче будет.
— Да что же это такое?
— Оно живое!
— Все же живое…
— Да, потом пахнет.
— Ну, теперь я. Посмотрю — и сразу обратно.
Пятый олень медленно-медленно приблизился к полотенцу. Этот олень был известным шутником. Он положил голову на полотенце, недоуменно покачал головой, да так забавно, что остальные подпрыгнули и расхохотались.
И тут пятый смельчак с гордостью высунул язык и лизнул полотенце, после чего на него напал такой страх, что он вихрем понесся назад, свесив набок язык. Остальные тоже перепугались.
— Ну что, ну что? Оно тебя укусило? Больно?
— Фыр-фыр-фыр!
— Оно откусило тебе язык?
— Фыр-фыр-фыр!
— Что было? Что было? Что было? Ну же!
— Ох, ох. Язык свело.
— Какой у него вкус?
— Нет у него никакого вкуса.
— Ну что, это зверь?
— Не знаю я. Теперь ты иди!
— Была не была.
Шестой олень стал подкрадываться к полотенцу. Остальные с интересом наблюдали, потряхивая мордами. А шестой храбрец принюхался, а потом взял и схватил полотенце зубами и побежал с ним обратно. Остальные заплясали на месте.
— Молодец! Молодец! Главное — вцепиться в него зубами, а там он уже ничего нам не сделает!
— Наверное, это просто большой слизняк, высохший от жары.
— Теперь я спою, и мы все вместе потанцуем.
Олень вошел в круг и запел, а остальные принялись водить хоровод вокруг полотенца.
Посреди поляны мы нашли
Ням-ням, лепешку конского каштана.
И одной такой находки нам довольно,
Но рядом белый часовой ножки грозно протянул.
Белый часовой с крапинками на коже
напугал нас до смерти.
Мягкий-мягкий,
Не лает, не плачет,
Тощий и длинный, весь в пятнах,
Где рот, где голова, не разберешь.
Вот оно что — просто слизняк,
высохший от жары!
Олени прыгали, кружились и танцевали, легкие, словно ветер, они подбрасывали полотенце рогами, топтали его копытами. Бедное полотенце Кадзю почернело от грязи, в нем засветились прорехи.
Олений круг становился все шире и шире.
— Эх, а теперь хочется полакомиться лепешкой!
— Вареной лепешечкой.
— Кругленькой.
— Ням-ням.
— Слюнки текут.
— Ох, хорошо!
Олени наперегонки бросились к лепешке и окружили ее с четырех сторон. А затем по очереди, начиная с храбреца, который первым осмелился подойти к полотенцу, стали откусывать от лепешки, так что последнему смельчаку достался кусочек не больше бобового зернышка.
Затем олени вновь встали в круг, закружились и завертелись в хороводе.
Кадзю так долго смотрел на их танцы, что показалось уже, что и он сам превратился в оленя и вот-вот пустится в пляс. Однако, посмотрев на свои руки, вспомнил, что он — человек, и вновь затаил дыхание.
А солнце уже спряталось в ветвях на вершине ольхи, зазолотилось. Круг оленей становился все шире и шире. Они кивали друг другу мордами, и, наконец, встали в ряд, обратив свои головы к солнцу, словно вознося ему свою оленью молитву. Кадзю казалось, что он видит все это во сне.
Крайний справа олень запел тоненьким голоском:
На ольху,
На каждый маленький зеленый листочек,
Ярко-ярко
Падают лучи солнца.
Голос был чистый, кристальный, как звук флейты. Кадзю даже глаза закрыл и покрылся мурашками. Второй олень подпрыгнул, мелкая дрожь пробежала по его шкуре. Он пронесся сквозь строй остальных оленей и несколько раз поклонился солнцу. Затем вернулся на свое место, замер и тоже запел:
Даже если солнце
Уйдет за спину,
Ольха все равно будет блестеть,
Словно металлическое зеркало.
И сам Кадзю поклонился замечательному солнцу и ольхе. Третий олень, поднимая и опуская морду, засопел:
Даже если солнце и покинет ольху,
Серебристый мискант будет ярко-ярко гореть.
И, правда, все колосья мисканта словно полыхали белым пламенем.
А от корней ольхи, что стоит
в серебристом мисканте,
Тянется длинная — длинная тень.
Тихонько, почти шепотом, пропел пятый олень, низко склонив голову.
А когда солнце опустится к самый корням
серебристого мисканта,
То по полю, покрытому мхом,
И муравей не проползет.
Все олени низко опустили головы, и тогда шестой олень вдруг резко поднял голову и запел:
Даже белозор болотный,
Что тихонько цветет у корней
серебристого мисканта,
Такой прелестный!
Затем все олени разом вскрикнули, будто флейта пропела, подпрыгнули и быстро-быстро закружились.
С севера подул прохладный ветер, ольха и вправду заблестела как расколотое на кусочки металлическое зеркало, листочки затрепетали, зашелестели, казалось, что они издают тихий звон, а мискант будто и сам закружился в танце вместе с оленями.
Кадзю совершенно забыл, что он не олень и с радостным воплем выскочил из кустарника.
Олени, оторопев, замерли, а затем кинулись врассыпную, стелясь по земле — будто их ветром сдуло. Разрезая грудью травы и солнечные лучи, они умчались далеко-далеко, и следы их тотчас же скрыл волнистый мискант, который продолжал блестеть, как вечно тихая озерная гладь.
Кадзю улыбнулся, поднял грязное и истоптанное до дыр полотенце и пошел своей дорогой на запад.
Ну, а я услышал этот рассказ от прозрачного осеннего ветра. Это было на закате солнца, в поросшем мхом поле.
ПРОГУЛКИ ПО СНЕГУ
Часть I
Лисенок Кондзабуро
Снег покрылся ледяным настом, сделавшись твердым, словно мрамор, а небо казалось холодной и гладкой каменной плитой.
«Хрустящий снег син-ко, замерзший снег кан-ко».
Солнце горело белым светом, источая аромат лилий и освещая глянцевитый снег.
Деревья переливались в покрывшем их, будто сахарный песок, инее.
«Хрустящий снег син-ко, замерзший снег кан-ко».
Сиро и Канко в маленьких снегоступах шли по полю, и снег хрустел под их ногами: кикку, кикку, кикку.
Будет ли еще когда-нибудь такой занятный день, как сегодня? Сегодня они могли идти, куда вздумается, и по просяному полю, где обычно нипочем не пройдешь, и по равнине, поросшей мискантом. Снег-то сегодня ровный-ровный, как плита. И плита эта сверкает, как множество маленьких-маленьких зеркальных осколков.
«Хрустящий снег син-ко, замерзший снег кан-ко».
Дети дошли до леса. Огромный дуб так согнулся под тяжестью сказочно красивых прозрачных сосулек, что ветви его почти легли на земле.
— Хрустящий снег син-ко, замерзший снег кан-ко. Маленький лис хочет найти невесту, хочет найти невесту, — громко закричали дети, повернувшись к лесу.
На мгновение повисла тишина, дети набрали в грудь воздуха, чтобы крикнуть вновь, но тут из лесу донеслось: «Хрустящий снег син-ко, замерзший снег кан-ко», и вслед за этим на опушку, хрустя снегом, выбежал лисенок.
Сиро немного напугался, заслонил собой сестру, покрепче уперся ногами в землю и закричал.
— Маленький лис, белый лис, ищешь себе невесту, давай я тебе помогу!
Лисенок, еще совсем маленький, покрутил один ус, острый как серебряная иголочка, и ответил:
— Сиро — синко, Канко — канко, а мне жена не нужна.
Сиро рассмеялся и сказал:
— Маленький лис, если тебе не нужна жена, давай принесу тебе моти.[29]
Лисенок несколько раз мотнул головой и с насмешкой сказал:
— Сиро — синко, Канко — канко, может, мне принести вам просяные данго?[30]
Канко стало так интересно, что она, по-прежнему прячась за спиной Сиро, запела:
— Маленький лис. Лисьи данго — это заячьи какашки.
Маленький лис Кондзабуро рассмеялся над этим и сказал:
— Это не так. Разве такие важные господа, как вы, будут есть заячьи коричневые данго? Ну почему все считают, что мы, лисы, вечно дурачим людей? Это несправедливо!
Сиро удивился и спросил:
— А что, разве это не так? Вы ведь и вправду обманываете людей.
Кондзабуро даже разволновался.
— Это ложь. Возмутительная ложь. Люди, которые плетут подобные небылицы, или пьяны, или от страха все у них в голове помутилось. Вот, к примеру, недавно был один занятный случай. Стояла лунная ночь, и человек по имени Дзинбэй уселся прямо перед нашей норой и всю ночь распевал «дзёрури».[31] Мы все выбежали посмотреть.
Сиро закричал:
— Если это был Дзинбэй, то он не мог петь дзёрури. Он обычно поет нанива-буси.[32]
Лисенок Кондзабуро понимающе кивнул.
— Может быть, и так. И все же, советую угоститься моими данго. Чтобы их приготовить, я вспахал поле, засеял его, скосил и обмолотил колосья, смолол зерно, замесил тесто, даже добавил сахара. Ну, что скажете? Не угодно ли тарелочку данго?
Сиро вновь рассмеялся.
— Кондзабуро-сан. Мы только недавно поели моти, поэтому не голодны. Давайте перенесем угощение на следующий раз?
Лисенок Кондзабуро обрадовался и замахал своими короткими лапками.
— Следующий раз? В таком случае, я угощу вас тогда, когда будет представление с волшебным фонарем. Пожалуйста, приходите посмотреть на волшебный фонарь. Представление состоится в следующую лунную ночь, когда снег снова замерзнет. Начало в восемь часов, я дам вам билеты. Сколько вам билетов?
— Ну, скажем, пять, — сказал Сиро.
— Пять? Вас же двое, а еще кому три? — спросил Кондзабуро.
— Для наших старших братьев, — сказал Сиро.
— А ваши братья моложе одиннадцати лет?
— Нет, самому младшему из них двенадцать лет.
Кондзабуро вновь с серьезным видом потеребил свой ус и сказал:
— В таком случае вынужден вам отказать. Приходите только вдвоем. Я приготовлю для вас специальные места, это будет чрезвычайно увлекательно. Первая сценка называется: «Не гоже пить саке». В этой сценке Таэмон-сан и Сэйсаку-сан из вашей деревни, которые напились так, что аж в глазах потемнело, решили полакомиться на лугу необычными пирожками мандзю и лапшой-соба. Меня на изображениях тоже можно разглядеть. Вторая сценка называется «Осторожнее, капкан». Это история о том, как братец-лис Кон-бэй угодил в ловушку на лугу. Это рисунок. Не фотография. Третья сценка «Осторожнее с огнем». В ней наш братец Консукэ отправляется в ваш дом, где подпалит себе хвост. Пожалуйста, приходите посмотреть.
Дети радостно закивали в ответ.
Лис тоже вроде как улыбнулся, после чего зашагал по насту, цокая когтями «кику-кикку тон-тон, кикку-кикку тон-тон». Он помахал головой и хвостом, задумался, и, будто бы о чем-то вспомнив, вдруг запел, отмеряя лапами такт.
Хрустящий снег син-ко, замерзший снег кан-ко.
Пирожки-мандзю на равнине, по-по-по.
Таэмон напился и закачался.
В прошлом году съел аж тридцать восемь штук.
Хрустящий снег, замерзший снег.
Лапша на равнине, хо-хо-хо.
Сэйсаку напился и закачался.
В прошлом году съел аж тринадцать плошек.
И Сиро, и Канко, поглощенные песенкой, стали пританцовывать вместе с лисенком.
«Кику-кикку, тон-тон. Кикку-кикку, тон-тон. Кикку, кик-ку, кикку, кикку, тон-тон-тон».
Сиро стал напевать:
Кон-кон, маленький лис, в прошлом году
лис Кон-бэй
Попался правой лапой в ловушку,
Бата-бата, кон-кон-кон.
Затем запела Канко:
Кон-кон, маленький лис, в прошлом году
лис Консукэ
Хотел стащить жареную рыбу,
Да подпалил себе хвост, кян-кян-кян.
«Кику-кикку, тон-тон. Кику-кикку, тон-тон. Кикку, кикку, кикку, кикку, тон-тон-тон».
Танцуя, они углублялись все дальше и дальше в рощу. Побеги магнолий, которые украшают цветами из красного воска,[33] трепетали и поблескивали на ветру, в роще темно-синей сетью легли на снег тени деревьев, а там, куда падали солнечные лучи, казалось, расцвели серебристые лилии.
И тут лисенок Кондзабуро сказал.
— Давайте позовем и олененка! Олененок отлично играет на флейте.
Сиро и Канко от радости захлопали в ладоши. И все трое закричали.
Хрустящий снег, замерзший снег,
Олененок ищет невесту, ищет невесту.
И тут издалека донесся тонкий красивый голос:
Свистит северный ветер, Кадзэсабуро,
Шумит западный ветер, Матасабуро!
Лисенок Кондзабуро состроил глуповатую рожицу, и сказал:
— Это олененок. Он трусит, поэтому не придет. Хотя… давайте еще разочек крикнем.
Хрустящий снег, замерзший снег,
Олененок ищет невесту, ищет невесту.
И на этот раз издалека донеслись то ли шум ветра, то ли звуки флейты, то ли песня олененка.
Свистит северный ветер, канко-канко,
Шумит западный ветер, докко-докко.
Лисенок вновь пощипал свои усы и сказал:
— Возвращайтесь домой, пока снег не начал таять. В следующий раз, когда будет твердый наст и лунная ночь, приходите сюда. Устроим представление с волшебным фонарем.
И с песенкой: «Хрустящий снег, замерзший снег», Сиро и Канко пошли по серебряному снегу домой.
Хрустящий снег, замерзший снег.