— Федя…
— Не знала, что они — такие окажутся. Ступай, Федя…
— Что ж делать, сам виноват… — понимающе кивал Благодатский и вежливо прощался с администраторшей: — До свидания!..
— До свидания… — отвечала она и уходила.
Подходил к ментам, спускался с ними лестницей и выходил на улицу: садились в ментовскую машину и уезжали.
Один мент сидел за рулем и вел машину, второй — сзади, рядом с Благодатским. Шевелил автоматом на коленях, снова принимался говорить:
— Вот на хуй ты воровал? Ведь ты — вор, тебя сажать нужно!
Ничего не отвечал Благодатский, даже не смотрел на мента: смотрел за окно: проплывали там автомашины, пешеходы и частично скрытое домами высокое серое небо.
— Ну чего, Михалыч, — спрашивал у рулевого мента. — Будем его по воровству оформлять? — брал лежавшую на сидении папку, доставал оттуда ручку и бумаги.
— Это как это? — оборачивался Благодатский. — Я ведь — заплатил…
— А не ебёт! — вскрикивал мент. — Не ебёт! Мало ли, чего ты там заплатил! Ты сегодня заплатил, а завтра — опять пойдешь!
«И пойду…» — думал Благодатский и с ненавистью смотрел на раскрасневшегося и брызгавшего слюной мента.
— Ладно, хуй с ним, — высказывался мент из-за руля. — Оформляй его — на переход дороги в неположенном месте.
— Переход в неположенном месте? Понял, — чиркал что-то ручкой и говорил Благодатскому: — Давай сюда — полтинник!
— За что? — не понимал.
— Штраф, за что… Или ты хочешь, мудило, чтобы тебя из института выперли? Мы можем позвонить сейчас!..
Сразу прояснялась ситуация в голове Благодатского: понимал, что ничего не могли сделать с ним менты из-за невысокой цены книги, но — пользовались случаем, чтобы выполнить план задержанных по мелочам: для этого — тащили его в отделение и приписывали ему не существовавший переход дороги в неположенном месте. «Ах вы, пидоры, чтоб вам пусто было!» — ругался про себя и отдавал ментам последние пятьдесят рублей. Злоба и отвращение побеждали страх: спрашивал у заполнявшего бумаги мента:
— Скажите пожалуйста, а на какую сумму нужно украсть, чтобы на тебя — уголовное дело завели?
— Больше стольника! — отвечал мент: видом и интонацией показывал, что на Благодатского — можно заводить, но — пожалели. Добавлял, глядя в упор: — Меньше стольника — можешь пиздить…
«Вот уёбок, вот врет ведь — не стесняясь! Будто я не знаю, что кража начинается с двухсот рублей, да к тому же — администраторше сказался несовершеннолетним: они со мной — вообще ни хуя сделать не могут! Отпиздить, только если…»
Так и выходило: по приезду — один мент исчезал куда-то, второй — заводил Благодатского в комнату с дверью-решеткой. Говорил:
— Сиди тут — пока не придет начальник. Он до конца все оформит.
— И когда он придет, ваш начальник? — спрашивал Благодатский, напуганный видом мрачной комнаты, в которой держали менты приводимых в отделение нарушителей закона. — Долго мне тут торчать?
— Так, ты еще и выебываться будешь? — зверел вдруг, быстро выглядывал за дверь-решетку и начинал бить Благодатского. Тот не мог ничего поделать: только старался защитить руками самые болезненные места. Когда надоедало — мент поправлял сбившуюся на бок фуражку, уходил. Дверь даже и не запирал: был уверен, что не убежит.
«Конечно, убежишь после такого…» — кривился от боли Благодатский и падал на стоявшую возле стены скамью. Слышал неподалеку голос мента, который бил: «Я его там оставил — таракана усатого ждать!» Понимал: так сказано — про начальника. Страшно хотел курить, видел на полу — окурки с оплавленными фильтрами. От нечего делать — принимался разглядывать надписи и рисунки, покрывавшие скамью — на которой сидел. Выполненные ручкой и выцарапанные чем-то, содержали они во множестве — ненормативную лексику, изображения половых органов и прочее, адресованное ментам и их нелегкой работе. Находил среди остального — четкий незаконченный рисунок, изображавший — смешно нагнувшегося, придерживавшего на голове фуражку мента, совокупляемого ближним иностранцем с густыми усами и в здоровенной кепке: сзади. Видел — здоровенный, толще ноги, член, глубоко утонувший в ментовских ягодицах, видел сползшие к ботинкам форменные штаны и задранную на спину куртку. Думал: «Находчиво и остроумно… Не успел только пацан закончить: повели наверное куда-нибудь — пиздить. Хорошо бы завершить шедевр неизвестного автора: пускай будет солидарность!» Доставал из кармана не отобранную ментами шариковую ручку и принимался штрихами доводить рисунок до логического завершения: усиливал отображенное ментовским лицом напряжение, подчеркивал объем и мощь органа ближнего иностранца. Отодвигался, оценивал с расстояния — находил композицию неполной. Решал: «Это все оттого, что перед ментом — много свободного места. Туда прямо просится третья фигура… Но ведь не станешь же — еще одного хача рисовать?.. Нарисую-ка я там — жида!» Слышал вдруг в коридоре рядом — шаги, быстро прятал ручку и садился ровно. Видел прошедшего мимо и бросившего на него беглый взгляд маленького мента. Возвращался к рисунку и исполнял задуманное: ловко вырисовывал сначала перед лицом склоненного мента — просунутый в его рот еще один член, не менее мощный и масштабный. Далее, уже непосредственно к органу, присоединял фигуру в длиннополом сюртуке, с приспущенными штанами и руками, упертыми в спину. Дольше всего трудился над головой и лицом: рисовал шляпу, сильно загнутый нос со съехавшими на его конец — большими очками. Жирными спиралями вывешивал из-под шляпы длинные пейсы. Довольный, отстранялся и наблюдал результат: чувствовал, что за время художества почти полностью покинул его страх — оставалась только легкая почти незаметная дрожь во всем теле, словно — от несколькокилометрового кросса. Раскрывал тогда с таким трудом приобретенную в магазине книгу и принимался за чтение.
Через довольно длительный промежуток времени появлялся наконец главный мент. Усатый, с бледным лицом и неприятно прищуренными глазами, звал он Благодатского к себе в кабинет. Усаживал его за стол напротив себя, разглядывал заполненные другим ментом бумаги. Говорил:
— Так, значит… Переходил дорогу в неположенном месте — на улице Новый Арбат. Тебе что, пацан, переходов мало, что ли?
«Переходов мало… Ментов мне много!» — мелькала в голове мысль. — «Значит этот — еще и не знает, что я из магазина. Может, сказать ему? Да ну, на хуй, только хуже еще сделаю. Пора уже выбираться из этого гадюшника…» Просто отвечал:
— Случайно получилось…
— Случайно, понятно. За подобное нарушение предусмотрена административная ответственность. Штраф оплатил, сейчас оформим акт — и можешь быть свободен. И больше — так не делай!
«Кажется, он даже для мента — слишком туп», — решал про себя Благодатский и на вопрос записывавшего мента — «имя» — отвечал: — Константин, а на — «фамилия, отчество»: — Дмитриевич Бальмонт.
— Немец, что ли? — поднимал мент лицо и пристально рассматривал Благодатского.
— Не, какой немец… Отец — из Прибалтики.
— А, из Прибалтики. Понимаю! — важно кивал мент и расспрашивал дальше: про возраст, место учебы, приводы в милицию и прочее. Получал ответы, показывал — где расписаться. Расписывался. Вставал, чтобы уйти. Соображал вдруг и спрашивал:
— А тот милиционер, который меня сюда привез, где сейчас?
— Не знаю, уехал куда-то — на вызов, — отвечал удивленно. — Тебе чего надо, пацан?
— Так, ничего, — спокойно отвечал Благодатский. — Хотел только спросить — кого он тараканом усатым называл, когда я там, за решеткой сидел… — и, не дожидаясь реакции медленно соображавшего мента, — вскакивал со стула, хватал свою книгу и быстрыми шагами направлялся к выходу. Очутившись на свободе — бросался бежать: замечал вдруг, что на улице — успел начаться дождь: радовался ему и осеннему ветру, носившему вокруг оторванные в близкой липовой аллее желтые листья. Летел, не замечая семенивших под разноцветными зонтиками пешеходов и брызгавших лужами машин, — до тех пор, пока не начинал уставать. Спрашивал у проходившего мимо мужика сигарету, закуривал её. Тяжело дышал, глубоко затягивался, шел и думал: «Блядь, охуенно! Как же всё охуенно, блядь!»
После, ночью в общежитии, спал и видел сон: словно бы гуляет он ночью в центре своего родного городка, маленького и тихого. Кругом не было ни души: только гудел проводами резкий ветер, качались рассаженные вокруг площади деревья и светили с ярко-черного неба крупные звезды. Замечал вдруг у себя в руке — большую канистру с бензином, старую и тяжелую. Думал: «Для чего мне она — если гуляю?» Вскоре находил ответ.
Посреди площади лежала куча тел: серой массой выделялись они на фоне асфальта и звездной ночи. Подходил ближе, рассматривал. Понимал: мертвые менты. Видел в куче — оторванные руки и ноги, видел деформированные головы и части ментовской амуниции: фуражки, резиновые дубинки. Ботинки с высокой шнуровкой, нашивки «МВД». Замечал на некоторых телах — следы начавшегося разложения: копошившихся в развороченных животах едва видимых бледных червей, чувствовал сладковатый запах гнили. Беззвучными тенями шныряли тут и там здоровенные крысы. «Вот зараза!» — думал Благодатский. — Тут ведь люди ходить должны, а — такая мерзость валяется! Как меня еще не вырвало до сих пор… Менты обычно жирные и дряблые, разлагаются скоро и страшно: достаточно только выглянуть солнцу и чуть нагреть воздух. Хорошо, что сейчас — прохладная ночь, никого нет поблизости и всё — можно поправить…»
Ставил канистру, отвинчивал уплотненную куском пропитанной бензином тряпки ребристую крышку. Чувствовал вырвавшийся наружу резкий запах и старался не тратить времени: обходил кругом кучу тел, щедро поливая их казавшейся темной в скупом ночном свете жидкостью. Под конец — решал, что необходимо пролить поверху: взбирался тогда, наступал на лица и гниющие животы, утопал в них кедами. Выливал остатки бензина: журчало, стекая к низу кучи — на асфальт. Спускался, отходил. Доставал из кармана спички, зажигал одну. Бросал. Ярким сине-красным факелом вспыхивали тогда ментовские останки, дрожащим теплым светом освещали площадь. Благодатский видел, как разбегаются в разные стороны испуганные крысы и — переставал различать детали: куча превращалась в сплошное шипящее и тихо потрескивающее пламенное месиво. Радовался: «Не стало больше этой мерзости, никто ничего не найдет здесь утром — лишь пепел, если не сможет унести его полностью — осенний ветер!.. Превосходно, восхитительно!» Закуривал и, от восторга, — принимался слегка подпрыгивать на месте. Смеялся и любовался красиво подрагивавшим в ночи беспокойным огнем.
Когда Благодатский и Неумержицкий приезжали на кладбище — небо над ним оказывалось уже совсем темным, и капал с него на землю легкий едва заметный дождь.
— Блядь, может зря приехали? — говорил Неумержицкий, задирал голову и смотрел вверх.
— Да нет, вряд ли он разойдется, — успокаивал Благодатский, закуривал сигарету. — Так, побрызжет чуть-чуть, и перестанет. Ворота закрыты должны быть, поздно. Идем к забору — перелезать…
Шли к изгибу забора, в углу которого примостили неизвестные готы удобное бревно, при помощи которого легко можно было перемахивать через высокие красные кирпичи и спускаться близстоящим надгробием — на землю. Раскрывали калитку могилы, выбирались на тропинку. Скоро доходили к центральной аллее, а по ней — до Вампирского склепа.
Готы толпились на освещенной несколькими парафиновыми свечами площадке перед склепом. Пили пиво из больших пластиковых бутылей, смеялись, разговаривали. Благодатский и Неумержицкий подходили, здоровались со знакомыми готами, знакомились с незнакомыми. Обращали внимание на одного: высокий, крупный, с хвостом густых волос и толстым кольцом в ухе — громко разговаривал он, много пил и производил впечатление — основного. Тихо советовались между собой по поводу него.
— Что-то я раньше его тут не видел. У него интонации — как у гопника… — отмечал Благодатский.
— Да, кажется он — крутой. Видишь, какой череп серьезный на свитере нарисован?..
Смотрел. Видел: крепко проломленный чем-то череп, от которого летели в разные стороны мелкие осколки и брызгала бардовая кровь. Снизу под ним тянулась не разбираемая надпись витиеватым шрифтом, обозначавшая название какой-то зарубежной группы.
— Да уж, в натуре — серьезно…
В темноте неподалеку становился вдруг видимым красноватый свет огня: постепенно приближался. Освещал готочку, державшую в руке — свечу.
— Джелли! — узнавал её — Благодатский.
Подходила к нему и Неумержицкому, здоровалась: невысокая, чуть заметно пьяная, с вздетыми на голову — большими железными очками. Сразу начинала рассказывать про близящуюся с концом октября — Халлоуин готик-парти:
— Там группа будет крутая немецкая, и еще одна наша, и еще — с Украины какие-то…
— Это что, хохлы тоже готику играют, что ли? — удивлялся Благодатский.
— Еще как играют! — отвечала. — У них там ваще полно готов…
— Я на украинском готическом сайте — стихи Бодлера в переводе на ихний читал! — вставлял Неумержицкий. — Представляете, Бодлер — на хохляцком?!
— А-а, пиздато! — ржал Благодатский.
— Кто такой — Бодлер? — спрашивала Джелли.
Переглядывались, не отвечали. Просили — рассказывать дальше про готик-парти.
— Да чего там особо рассказывать… — доставала и закуривала сигарету. — Вы, кстати, не знаете — где можно повязки со свастикой достать?
— Это зачем? — удивлялись.
— Ну мы типа с подружками хотим на Халлоуин нарядиться так, и с повязками — чтобы несколько человек сразу…
— Такие конторы есть, где футболки и флаги на заказ делают: в метро бывает реклама. Позвони туда — наверняка сделают… Только как-то это по-моему — слишком. Деды с ними воевали-воевали, а мы теперь со свастиками по концертам развлекаться будем… Как-то — не так… — качал головой Неумержицкий.
— Да ладно, чё — мы же ничего, мы же — просто… — отмахивалась и вдруг широко улыбалась: видела приблизившегося к ним — высокого гота, отмеченного уже друзьями. Говорила ему: — Привет…
— Здорово, — отвечал и протягивал руку Благодатскому и Неумержицкому, представлялся.
— Угу, — кивали, представлялись в свою очередь и разглядывали его — с близи.
— А ты пойдешь на Халлоуинскую тусовку, пойдешь? — спрашивала его Джелли.
— Хули там делать? — кобянился. — Там музыка — попса одна, а я — чисто метал, бум-бум этот не могу слушать. Чё за кайф там под попсню бухать…
— В смысле — чисто метал? — спрашивал Благодатский.
— Ну, типа, я — дес-метал, и всё! У меня группа есть, мы там играем — как «Каннибал корпс», такое. Я вот песню недавно сочинил: такую, ну как сказать, больше — с юмором. Там типа внуки бабулю на куски разрубили топорами и стали складывать в сумку и на улицу относить…
— Да уж, действительно — юмор, — улыбался Неумержицкий: просил у гота — пива. Брал большую пластиковую бутылку и пил крупными глотками.
— Вот и я — чего говорю, — оживлялся тот и принимался рассказывать прочее: как репетируют, как бухают. Рассказывал про мудака-барабанщика, говорил:
— Заебал уже! Я его, суку, упизжу скоро на хуй! Нет у вас знакомого барабанщика, только такого — чтобы чисто дес-метал играть?..
— Не, чисто дес-метал — нету… — качали головами.
— Ничего, найду где-нибудь. Думаю — надо на кладбище объявления по склепам расклеить: сразу найдется.
— Круто, попробуй! — говорила Джелли. — А ты вот чего-то рассказывал про черепа — типа вы с этим барабанщиком брать у кого-то собрались. Это у кого и почем?
— Да, хуйня, дорого. Мы с ним хотели чисто на компьютер и в комнату несколько штук, ну так, типа — обделать…
— Чего обделать? — не понимал Благодатский.
— Ну там все обделать, типа… А черепушки надо у хохлов и молдаван брать, они там роют у себя где-то. Только их хуй найдешь, и стоят — триста баксов штука… А целый скелет покупать — ваще охуеешь.
Благодатский слушал, думал и вдруг — вздрагивал от неожиданной мысли: «Это что, один череп — столько стоит? Да мне этого на компьютер для моих будущих шедевров — за глаза хватит! Всего-то нужно — могилу разрыть, во бля!.. А я смогу? Смогу… Смогу, как же иначе! Больше денег взять неоткуда, а писать нужно, нужно…» Спрашивал у гота: