И чиркнул.
Пилигрим посмотрел на спичку. Огонь — это интересно.
Юнг прикурил, выпустил два клуба дыма и спросил:
— Вам нравятся сигары? Или сигареты? А может, вы курите трубку?
По-прежнему никакой реакции.
— Я заметил, что ваша подруга леди Куотермэн предпочитает сигареты. Вчера мы вместе с ней обедали. Она просила передать вам привет.
Голуби нахохлились в утреннем свете. Самого солнца еще не было видно.
Нет солнца. Нет Бога.
Солнце каждое утро всходило за клиникой и каждый раз, как сегодня, пряталось там, словно дразня ожидающий мир. Егокосые лучи про щупы вали длинную, поросшую лесом долину, в которой скрывалось Цюрихское озеро, и уходили вдаль, туда, где в облаках маячил призрак Юнгфрау (Горный пик в Швейцарских Альпах).
— Мистер Пилигрим!
Юнг принес стул и поставил его справа от Пилигрима.
— Я хотел бы услышать ваше мнение о пейзаже. Восприятие гор часто зависит от того, где человек вырос. Вы в детстве видели горы? Я, например, видел, только не такие. Эти горы выше и величественнее тех, что окружали меня в детстве. Вы понимаете, о чем я?
Пилигрим моргнул. Руки, лежавшие на коленях, перевернулись ладонями кверху.
— Я всегда хотел жить у моря, — продолжал Юнг, — но как-то не пришлось. Конечно, я могу съездить к морю или океану, однако поселиться там… Нет. Это привилегия тех, чья робота позволяет им жить на побережье.
Юнг бросил взгляд на профиль Пилигрима.
Пилигрим сидел недвижно. Но слушал.
— А я работаю здесь. Правда, тут тоже есть водоемы — Цюрихское озеро, река Лиммат, другие реки и озера. И все-таки это не море, верно? И не океан. Что ж… Приходится довольствоваться тем, что есть.
Голуби.
— Вы когда-нибудь думали о смерти в воде, мистер Пилигрим? О том, чтобы утонуть?
Да.
— Я тонул во сне. Хотя во сне я умирал очень по-разному. Я уверен, что все мы видим такие сны.
Вы когда-нибудь во сне кончали жизнь самоубийством, доктор?
— Вы писали о смерти. Об умирании. Я читал вашу книгу о жизни и смерти Леонардо. Прекрасная работа. Столько прозрений, столько открытий — и столько злости. Меня это заинтриговало. Почему вы так злы на Леонардо да Винчи?
А почему бы и нет?
— И все же ваша книга так убедительна, что ей почти веришь.
Почти?
— Остается только вопрос: откуда такая убежденность?
Я знал его.
— Критиковать, конечно, легко, и основания для критики тоже есть, но гениальность вашей книги — я не случайно употребляю слово «гениальность» — заключается в том, как четко вы разграничиваете осуждение человека и восхищение его искусством.
Это всею лишь справедливо.
— Я просто очарован! И потрясен до глубины души.
Пилигрим повернул руки ладонями вниз.
Жест не ускользнул от зорких глаз Юнга.
— Мы побеседуем о вашей книге, когда вы решите заговорить. Если, конечно, вы не считаете, что тема Леонардо да Винчи для вас исчерпана. Хотя я в этом сомневаюсь. Вы нападаете на него с такой страстью, что, по-моему, вы еще не все сказали.
Пилигрим сосчитал голубей. Шесть.
Солнце взошло слева от здания, но в этом апрельском солнце не было предощущения весны.
Юнг, проследив за взглядом Пилигрима, заметил:
— В Швейцарии кажется порой, что зима никогда не кончится. Тем не менее снег уже тает. Я слышал сегодня утром, как под настом бегут ручьи. Недели через три, вот увидите, у озера появятся крокусы и нарциссы. Вообще весна настает очень быстро. Стоит только снегу начать таять, как оглянуться не успеешь, а его уже нет.
Осталось пять. Один улетел.
Юнг встал.
— Интересно, что Леонардо думал про снег во Флоренции, где горы скорее напоминают холмы? Боюсь, его познания ограничивались тем, что таяние вызывает ужасные разливы Арно. Грязь, ил и мусор — но не снег, белый, как здесь. Насколько я помню, он никогда не рисовал снег, хотя я, конечно, не так хорошо знаю его творчество, как вы, мистер Пилигрим. Со снегом его, похоже, ничего не связывало. Леонардо не видел его внутренним взором, у него перед глазами были другие ландшафты и другие образы. Правильно? Не снег, а ветер и дождь… Грозовые тучи, драмы, которые разыгрываются на фоне его пейзажей… Но без снега. Надеюсь, вы согласитесь со мной, мистер Пилигрим. Мы не выбираем то, что должно привлечь наше внимание. Скорее нас выбирают. Именно таким образом я избран вами, мистер Пилигрим. Вы — мой снег.
Юнг прошел за негнущейся спиной Пилигрима и направился к двери.
— Я вас оставлю. И вернусь, только когда вы сами меня позовете. Не раньше. Всего хорошего, мистер Пилигрим.
Дверь открылась…
Дверь закрылась.
Руки Пилигрима приподнялись с колен и вцепились в подлокотники кресла.
Он: покачнулся. Открыл рот.
И заговорил.
— Небо, — сказал он.
И повторил снова:
— Небо.
Сощурив глаза, посмотрел на солнце. Солнце его исцелит.
Если он и правда снег — он растает.
— Карл Густав! — окликнул Фуртвенглер.
— Да, Йозеф?
Фуртвенглер увидел Юнга со спины, когда тот закрыл дверь палаты Пилигрима и пошел по коридору.
— Подождите минутку!
Юнг приготовился к худшему — очередной тираде, произнесенной ледяным тоном, очередным параноидным обвинениям.
— Выходит, вы снова умудрились украсть моего пациента? — сказал Фуртвенгпер.
«Началось!» — подумал Юнг.
— Да, — ответил он. — Хотя я не назвал бы этокражей. — А как бы вы это назвали?
— Согласием на деловое предложение. Меня, как обычно, просили ответить «да» или «нет». Я сказал «да».
— Нет, не как обычно! На сей раз вы подсуетились. Сегодня утром в половине девятого Блейлер вызвал меня к себе и сказал, что Пилигримом будете заниматься вы. Подчеркнув, что на этом настаивает леди Куотермэн. Но у него хотя бы хватило порядочности извиниться.
— Вы жаждете извинений, Йозеф? Нет проблем. Примите их! Они все ваши.
Доктора подошли к лестнице и стали спускаться вниз.
— Я их не приму! — заявил Фуртвенглер. — Если бы я хоть на секунду поверил в вашу искренность — другое дело. Но я слишком хорошо вас знаю, Карл Густав. Вы с ней сговорились! Вы обольстили ее, одурманили и навели на меня поклеп. Вы специально пошли к леди Куотермэн, чтобы она отказалась от моих услуг!
— С чего вы взяли?
— Вас видели! Вы с ней обедали вчера. А вечером она позвонила директору и ничтоже сумняшеся заявила, что мой диагноз и методы лечения мистера Пилигрима неверны и неприемлемы. Неверны u неприяемлемы! Что я сделал, чтобы заслужить такой отзыв?
— Вы не поняли своего пациента.
— Я его не понял?! Чушь!
Они спустились на площадку и умолкли, пропуская двух поднимающихся наверх медсестер. Улыбки, дружелюбные кивки — сплошная любезность. Персонал не должен знать, что врачи ссорятся. По крайней мере до тех пор, пока дело не будет улажено.
— Да, я вчера обедал с леди Куотермэн, — сказал наконец Юнг, не двигаясь с места. — Но она сама меня пригласила. Я ничего не делал, чтобы отнять вашего пациента, солгал он. — Ничего!
Он отвернулся и начал спускаться полестнице. Фуртвенглер, стараясь сохранить лицо, поборол искушение и не побежал за ним, а не спеща проследовал вниз с таким видом, словно там его ждала толпа восторженных почитателей.
— Должен признать, Карл Густав, выв этом хорошо поднаторели, — произнес он ледяным тоном.
— В чем?
— Вы втыкаете людям нож в спину, а потом ведете себя так, будто они каким-то образом умудрились изогнуться и всадить его сами.
— Мне очень жаль, что вы так реагируете, Йозеф. Я надеялся — и леди Куотермэн разделяла мою надежду, — что вы будете продолжать работать над этим случаем в качестве главного консультанта.
Они стояли в фойе, залитом солнечным светом. Пациенты, их родственники, санитары и медсестры шли в столовую на обед. Было первое мая, и кто-то поставил на конторку дежурного несколько горшков с гиацинтами и нарциссами. Их нежнейшие краски и аромат напоминали о том, что сезон цветения уже не за горами.
Фуртвенглер лишился дара речи. Потом, придя в себя, спросил:
— Вы предлагаете мне помириться? Искренне?
— Конечно, — улыбнулся Юнг.
— Пилигрим пробыл у нас всего неделю, но я успел привязаться к нему. За это время произошло так много событий… Меня заинтриговал его случай, и мне не хочется совсем его бросать.
— В этом нет необходимости.
Фуртвенглер нерешительно улыбнулся.
— Ладно. Раз так, желаю вам успеха в лечении.
Юнг насмешливо поклонился.
— Благодарю.
Они стояли, не совсем понимая, исчерпана тема разговора или требуется сказать что-то еще. Затем Фуртвенглер как всегда, когда ему нужно было время, чтобы подумать вынул носовой платок и начал протирать очки, которые носил в кармане исключительно как символ интеллектуальности.
— Вы сейчас вышли от мистера Пилигрима. Как он, по-вашему? Я провел с ним вчера целый час и должен признаться, что никогда еще не видел человека с такими несчастными глазами.
— Согласен, — кивнул Юнг. — Сегодня утром ничего не изменилось. Он не сказал ни слова. Только двигал руками вот так, — Юнг показал, — и смотрел на горы. Он вглядывается вдаль с почти фанатичным упорством, словно ожидает, что кто-то оттуда заговорит с ним. Я пробую различные уловки. Я довольно долго беседовал с ним об окружающем пейзаже, о снеге и Леонардо да Винчи. И я чувствую, после того как перечитал его книгу, что скорее всего подействует разговор на тему да Винчи. Мне нужно спровоцировать его на спор, задеть за живое. Хотя я сказал ему, что не вернусь, пока он сам меня не позовет.
— А это не слишком рискованно?
— Возможно. Но я уверен, что он хочет говорить. Что ему мешает — Бог весть. Физической способности к речи он не потерял. У него не было ни апоплексического удара, ни каких-либо травм. Он практически здоров, хотя редко ест и совсем не спит. Организм у него выносливый, как у быка.
Фуртвенглер сунул очки обратно в карман и принялся крутить в руках носовой платок,
— Йозеф! — сказал Юнг. — Я хочу попросить вас об одолжении.
— Об одолжении? Не скажу, что меня это радует, — буркнул Фуртвенглер. — Хотя… валяйте. Просите.
— Не приходите, пожалуйста, к мистеру Пилигриму денекдругой. Мне необходимо стронуть с места какие-то винтики в его голове, чтобы развязать ему язык, с Кесслером он беседовать не станет — во всяком случае, о том, чем он мог бы поделиться с вами или со мной. И я хочу, чтобы он заговорил именно со мной. Надеюсь, вы меня понимаете.
Фуртвенглер улыбнулся. На сей раз это была не наигранная улыбка. Скорее кривая и беспомощная.
— Когда-нибудь, Карл Густав, — сказал он, — вы будете руководить клиникой. И я не уверен, что захочу в ней остаться.
— Вы опять рассердились.
— Да. Я желаю принимать участие в лечении Пилигрима, как вы обещали. Если я ваш главный консультант, мне необходимо общаться с пациентом.
— Я прошу два дня, Йозеф. Всего два дня. А потом будем работать вместе.
Фуртвенглер отвел взгляд.
— Наука превыше всего, — сказал он. — Наука превыше всего — или же пациент будет для нас потерян.
— Чепуха! — возразил Юнг. — Превыше всего пациент.
— Вам виднее. Но, по-моему, вы только что нарушили соглашение, которое мы заключили пару минут назад. Вы его практически отменили. Честь имею.
Фуртвенглер развернулся и зашагал прочь.
Провожая его взглядом, Юнг подумал: «Тем лучше. По крайней мере не будет путаться у меня под ногами».
Направляясь в свой кабинет, он начал насвистывать мелодию вальса «Сказки Венского леса» — и вскоре поймал себя на том, что приплясывает на ходу.
Часов в одиннадцать вечера Кесслер задвинул кресло-каталку в угол и заставил Пилигрима лечь в кровать.
Сам Кесслер обычно спал на маленькой раскладушке в углу гостиной; днем раскладушка убиралась за шкаф. Он выключил лампы, кроме одной, стоящей на столе в углу комнаты, если что случится, он все увидит, и в тоже время свет не будет резать глаза.
— Спокойной ночи, мистер Пилигрим, — сказал Кесслер и, не раздеваясь, забрался под одеяло.
Ответа не последовало.
«Как же! Дождешься от него ответа! — обиженно подумал Кесслер, скидывая с ног туфли. — Он будет молчать до Судного дня».
В полночь, когда часы пробили двенадцать, Кесслер почти уже уснул, но машинально сосчитал удары так, как другие считают овец.
К двум часам он спал крепким сном.
— Вы здесь? — раздался чей-то голос.
Во сне, что ли?
— Вы здесь, приятель?
Нет, это не сон. Просыпайся!
Кесслер приподнялся на локтях и прислушался.
— Говорите же! Вы здесь?
Кесслер никогда не слыхал голоса Пилигрима. Совершенно незнакомый голос.
Он встал и, пошатываясь спросонья, подошел к кровати.
— Мистер Пилигрим?
— Есть тут кто-нибудь? Доктор!
Кесслер включил торшер.
— Мистер Пилигрим!
Пилигрим лежал к нему спиной. — Мистер Пилигрим!
Никакого ответа.
Кесслер, боясь спугнуть пациента, обошел кровать и встал так, чтобы тот мог его видеть.
— Вы не спите?
Ни звука. Определить состояние Пилигрима по его позе было трудно, однако Кесслеру казалось, что пациент спит глубоким сном. Никаких моторных реакций — только еле заметное дыхание.
Кесслер подошел к столу и написал по-немецки: «Пациент заговорил примерно в пять минут третьего ночи». Потом сел, положив на листок зажатую в пальцах ручку, и выжидающе умолк.
— Скажите что-нибудь, мистер Пилигрим! — взмолился он наконец. — Скажите хоть слово!
Тишина.
Кесслер глянул на часы и написал: «В четырнадцать минут третьего пациент перестал говорить». Надев на перо колпачок, он выключил свет и остался сидеть в темноте.
«Когда все покинут его, — думал Кесслер, — я останусь. Я все время вместе с ним. Не его подруга леди Куотермэн, не доктор Юнг и не доктор Фуртвенглер, а я. Его караульный. Сторож. Защитник. Хотя все лавры достанутся им. Для них я не более чем санитар. И тем не менее именно я буду знать его лучше всех, когда он пойдет на поправку. Не другие, не его врачи, а я, коротавший с ним ночи».
От кровати донесся легкий храп. Значит, пациент действительно спит как убитый.
Кесслер встал и пошел к раскладушке.
Он устал. Казалось, еще чуть-чуть, и он рухнет как подкошенный. Кесслер лег, дожидаясь шелеста крыльев, предшествующего сну, и, услышав его, погрузился в небытие.
Утром, узнав, что Пилигрим говорил во сне, Юнг попросил Кесслера найти еще одну раскладушку и поставить ее в ногах у Пилигрима.
— Сегодня я останусь С ним на ночь. Будем надеяться, он снова заговорит.
Когда они вышли в гостиную, где Пилигрим не мог их услышать, Юнг спросил:.
— Вы уверены, что назвал меня?
— Не по фамилии, — ответил Кесслер. — Нет. Он сказал: «Доктор!» Вернее: «Есть тут кто-нибудь? Доктор!» Но без имен.
Юнг все равно был рад. То, что Пилигрим не назвал фамилию, возможно, даже к лучшему. В конце концов, он мог иметь в виду любого доктора — Грина или Хаммонда, например. Несмотря на то что Юнг представился ему, Пилигрим еще ни разу не произнес его имя вслух. Не исключено, что он его просто забыл. Назови он другую фамилию, Юнг не смог бы воспользоваться этим шансом. Оставаясь же безымянным, он имел полное право считать себя тем самым доктором, которого звал Пилигрим.
Днем Пилигрима отвели в купальню, а двое практикантов тем временем поставили для Юнга раскладушку. Вернувшись после ванны все в том же халате, Пилигрим улегся на нее и проспал до вечера.
В семь часов он проснулся, съел яичницу и по-прежнему молча перебрался на свою кровать. Казалось, он и ел-то не проснувшись, хотя, закончив ужин, вытер рот салфеткой, а затем положил ее на место. Однако все его движения по-прежнему носили машинальный характер.
Когда взошла луна — в своей последней фазе, — Юнг подошел к двери палаты 306 и легонько постучал.
— Он спит?