С ее светлостью явно что-то творилось. Дверь в спальню почти все время была заперта. Передача подноса с завтраком превратилась в кошмар. Мадам заказывала завтрак накануне вечером, а когда мальчик-посыльный приносил его утром с точностью до секунды, — она отвечала из-за двери: «Нет-нет, не сейчас!» И Фиби Пиблс приходилось держать поднос на батарее, чтобы завтрак не остыл.
Увы, это не всегда удавалось. Вареные яйца твердели. Яичница становилась деревянной. Молоко en cocotte (в горшочке) отделялось от масла, а желтки лопались. Тосты загибались по краям; чай, кофе или шоколад становились еле теплыми и безвкусными. Джемы и желе подергивались пленкой, а грейпфруты съеживались и сохли. Это было ужасно.
Каждое утро Фиби, затаив дыхание, стучала в дверь так громко, как только смела (в конце концов, человек должен быть услышан!), подходя к ней сначала с интервалами в пятнадцать минут, потом в полчаса — после чего сдавалась и звонила на кухню. Мальчик поднимался наверх и уносил поднос, а Фиби пожимала плечами и говорила: «Ничего не могу поделать».
Начиналось это в восемь часов утра, поднос уносили в половине одиннадцатого. В одиннадцать успевшая проголодаться Фиби слышала, как в дверном замке поворачивается ключ и ее светлость спрашивает: «Где ты?»
Как будто она могла быть где-то еще.
Первым делом в спальне нужно было раздвинуть шторы и включить батарею. Ее светлость предпочитала спать в прохладе, а потом вечно жаловалась, что замерзла, будто Фиби была в этом виновата.
— Завтрак готов? — спрашивала мадам, садясь и сражаясь с постельным бельем.
Она пинала и мяла подушки так, словно расталкивала толпу на тонущем корабле. Фиби приходилось сообщать ее светлости, что безнадежно испорченный завтрак отослан обратно на кухню.
— Тогда закажи еще один.
— Да, мадам.
Так продолжалось четыре дня подряд. Четыре дня подряд заказывался второй завтрак, его приносили — и уносили нетронутым. Четыре дня ее светлость пила только кофе, чай или шоколад, да и то не до дна.
Пепельницы были полны окурков. Фиби заметила несколько пустых винных бутылок. Три дня мадам не хотела одеваться и двигаться с места. Велев Фиби натереть спину и плечи маслом с легким запахом роз, она надевала чистую ночную рубашку и лиловый пеньюар, а потом садилась и смотрела в окно на горы.
Вконец сбитая с толку, Фиби Пиблс решила, что необходимо про консультироваться с мистером Форстером. И когда ее светлость вновь заперлась с бутылками и сигаретами, Фиби пошла к дворецкому мистера Пилигрима.
— Что с ней могло случиться? — спросила она, рассказав о поведении мадам. — Я боюсь. Она сама на себя не похожа.
Номер Форстера был на последнем этаже, «на чердаке», как он говорил. На чердаке, как и положено преданному дворецкому, служившему верой и правдой всю свою жизнь!
Фиби присела на единственный стул. Форстер сидел на кровати. Он предложил ей стакан пива, но она отказалась.
— Навидалась я, что алкоголь с людьми делает. Мне страшно смотреть на мадам. Хотя, должна признаться, я не отказалась бы выпить капельку за ужином. Но я ни за что не стану пить, сидя с джентльменом в его спальне. Надеюсь, вы не обиделись?
— Ничуть.
Фиби отвела взгляд и прикусила губу.
— Что же мне делать? — спросила она.
— Я бы на вашем месте подождал, — ответил Форстер. — Мне и самому приходится сидеть и ждать, пока с ним делают там Бог знает что.
Он махнул рукой в сторону окна.
— Вы имеете в виду мистера Пилигрима?
— Да. Я имею в виду мистера Пилигрима. Я пять раз пытался повидаться с ним, но меня к нему не пускают. Мне сказали, что он молчит и ни с кем не разговаривает. А кроме того, за ним постоянно наблюдают врачи. Говорят, с него не спускают глаз с утра до вечера. Похоже, боятся, как бы он не попробовал еще раз. Бедный! Он небось тоскует по дому.
— Я тоже хочу домой, — откликнулась Фиби. — Мне здесь не нравится. Все кругом чужие, кроме вас и ее светлости. Никто тебе не улыбается, все лопочут по-немецки. Со мной обращаются как с ничтожеством, и меня это бесит. Мало того — кто-то еще повадился письма писать! Нам уже три штуки доставили. Посыльный приходит, сует их в руки и не говорит ни слова.
— Вы знаете, от кого они?
— Конечно, нет! Я же не могу их открыть. Они все приходят в запечатанных конвертах, так что если я попытаюсь заглянуть, мадам сразу поймет.
— На днях она встретила кого-то в вестибюле, — сказал Форстер. — Симпатичную молодую пару. Она с ними разговаривала. Вы в курсе?
— Нет. Ее светлость? Когда? Что значит — на днях?
— Позавчера. А может, вчера. Точно не помню. Я шел из клиники после очередной попытки увидеться с мистером Пилигримом, и она стояла там с какими-то незнакомцами. Знаете, что мне показалось странным? По-моему, она заметила меня, но не подала виду. Я пошел в бар, пропустил стаканчик, а когда возвращался, они все еще были там.
— Сколько вы пробыли в баре?
— Минут двадцать — двадцать пять. Как я уже сказал, милая парочка. Хорошо одеты. Без сомнения, люди ее круга. У молодого человека военная выправка. Я мог бы принять его за сына мадам, не знай я его в лицо. Я имею в виду графа Хартфордширского. Они одного возраста. Может, это его друг? Или бывший одноклассник из Сандхерста?
— Вы же говорите, мадам их не знала!
— Да, это было заметно. Но, возможно, они ее знали через графа, сына мадам. Вполне возможно. Хотя… Я только что вспомнил: когда я проходил мимо в первый раз, они говорили на каком-то иностранном языке. Французском, что ли? Я толком не расслышал.
— Вы видели их после этого?
— Только издали. Когда они выходили из отеля, или воз-вращались, или ждали лифта.
— Как по-вашему, у них был серьезный разговор?
— С леди Куотермэн? По-моему, довольно серьезный. Да. Они почти не улыбались. Молодой человек так и остался стоять, а дама — очевидно, его жена — сидела в кресле рядом с леди Куотермэн.
— Значит письма ее светлости пишут именно они. Будь это кто-то из врачей мистера Пилигрима, на обратной стороне стоял бы адрес. Но конверты, что нам приносят, куплены в магазине отеля. Это они, зуб даю!
— Попробуйте незаметно стащить одно из писем — тогда и узнаем. А пока не вешайте носа. Если ей станет хуже, приходите ко мне опять.
Фиби встала и, обернувшись в дверях, поблагодарила Форстера за то, что он ее выслушал.
— Мне одиноко там с ней внизу, тем более что она в таком состоянии…
— Не расстраивайтесь, — сказал Форстер. — Подумайте о том, каково мне здесь наверху, в то время как мой хозяин, можно сказать, в тюрьме. Но мы это переживем, вот увидите. Будьте здоровы!
— Да, — довольно уныло промолвила Фиби. — Будьте здоровы, мистер Форстер. Всего вам хорошего.
На третий день леди Куотермэн послала в канцелярский магазин за веленевой серо-голубой бумагой, чтобы пополнить свою сильно истощавшую пачку. И конверты, пожалуйста. В этотдень она ничего не ела, только заказала вино и виски и пила до самых сумерек. Несколько раз звонил телефон, однако Фиби не слышала, о чем говорила госпожа. Она уловила лишь одно слово: посыльный. Когда она зашла спросить, будет ли ее светлость ужинать, мадам лежала на полу, а рядом в пепельнице дымилась сигарета.
На столе валялись письма, адресованные пятерым детям мадам, ее мужу, мистеру Пилигриму и доктору Юнгу. Последнее было не дописано и торчало из конверта. Незнакомой парочке письма не было.
Фиби попыталась поднять госпожу, но не смогла. На помощь она позвать не решилась. «Только представь, какой будет скандал!» — сказала она себе и накрыла мадам кашемировым пледом в синюю и фиолетовую клетку, который был талисманом ее светлости и путешествовал с ней повсюду.
В девять Фиби пришла проведать хозяйку и обнаружила, что та перебралась на кровать. Фиби, оставив дверь приоткрытой, а свет в ванной — включенным, позвонила на кухню и заказала пиво с бутербродами. В полночь она ретировалась в свою спаленку рядом с гостиной и, встав в шесть, увидела, что дверь ее светлости снова заперта.
На четвертый день леди Куотермэн послала вниз за оберточной бумагой, веревкой и ножницами.
Она даже позавтракала немного — съела дюжину устриц и выпила бутылку шампанского.
В четыре часа пополудни госпожа позвала Фиби помочь ей одеться к чаю. Ждали гостя — но гость не пришел. Зато пришел еще один конверт.
Интересно, Форстер у себя?
Фиби пошла посмотреть, но его не было. Конверт, который она взяла с собой, жег ей руки. Как бы его открыть?
В одной из комнат на этаже мистера Форстера Фиби заметила горничную, гладившую наволочки…
Фиби вошла, протянула ей письмо и улыбнулась.
— Bitte? (что, пожалуйста? нем.) — спросила горничная.
Фиби объяснила жестами, как бы пытаясь открыть заклеенный конверт. Потом показала на утюг и отдала письмо. Взяв его, горничная понимающе улыбнулась, плеснула на обратную сторону конверта немножко воды и легонько провела утюгом. Поднялся пар. Отогнув с торжествующим видом треугольный уголок, горничная спросила:
— Sie wollen wissen?.. Ja? (вы хотите знать? Да? нем.)
Фиби, взяв письмо, пробормотала: «Danke» (спасибо. нем) — единственное немецкое слово, которое она понимала и часто повторяла, получая бесчисленные завтраки. Потом, не придумав, что еще сказать, сделала реверанс и вышла в коридор.
Остановившись на лестнице, она вытащила сложенный листок бумаги. На нем было написано: «Завтра», а потом вроде подписи: «Мессажер». И все. «Завтра. Мессажер». Поди пойми!
Фиби сунула листок обратно, облизала конверт по краям, заклеила его, разгладила о юбку и пошла вниз.
Полчаса спустя ее светлость позвала посыльного и вручила ему письмо с надписью: «Герру доктору К. Г. Юнгу, психиатрическая клиника Бюргхольцли, Цюрих». Кроме того, она отдала ему шесть пакетов, завернутых в коричневую бумагу.
Пока Фиби пожирала взглядом тонкие ноги и мускулистые ягодицы удаляющегося посыльного, мадам заперла дверь, объявив, что будет отдыхать до семи. В половине восьмого был заказан ужин — холодная отбивная, зеленые испанские бобы, тарелка нарезанной зубчиками картошки, две бутылки вина и графин коньяка. В восемь заказ прибыл и был съеден в гостиной, за столом у окна. Когда официанта отослали на кухню, госпожа сказала Фиби, что она может погулять до десяти вечера.
Фиби поужинала в пивной и просидела там до половины десятого, надеясь, что посыльный заглянет выпить пивка перед сном. Увы, он так и не пришел. Тем не менее мечтать о нем было приятно. В воздухе, как она заметила, возвращаясь в отель «Бор-о-Лак», впервые за все время повеяло весной.
Маркиза съела почти весь ужин и осушила бутылку вина. Вторая бутылка и графин удалились вместе с ее светлостью в спальню.
На своей кровати Фиби нашла конверт е запиской: «Я заказала машину на одиннадцать часов, поеду в горы. Вернусь завтра вечером. Можешь взять выходной и делать, что хочешь. Надеюсь, ты провела приятный вечер».
В конверт была засунута банкнота в пять франков. Чуть ли не целое жалованье за неделю.
На пятый день, четырнадцатого мая, леди Куотермэн встала и открыла дверь в восемь часов утра. Она заказала легкий завтрак, съела его, натерлась маслами, а затем Фиби помогла ей надеть голубой твидовый костюм, черные ботинки и черную каракулевую шубку.
В одиннадцать прибыл Отто в серебристом «даймлере». К искреннему изумлению Фиби, на прощание мадам поцеловала ее — очень сердечно! — в щеку.
Они виделись в последний раз. На следующий день — в среду — Фиби попросили выбрать из гардероба госпожи черное платье и привезти в морг. Тогда Фиби и сказала ей последнее «прости».
Это случилось на перевале Альбис, к западу от Цюрихского озера. На высокогорный серпантин, уходивший, как казалось, прямо к солнцу, обрушилась лавина, и Сибил Куотермэн вместе с шофером Отто Мором и серебристым «даймлером» исчезли без следа.
На столе, где она писала последнее послание доктору Юнгу, осталось семь конвертов — сине-голубых и бежевых, — а также сложенная записка.
Записка была адресована мисс Фиби Пиблс и заканчивалась словами: «Будь хорошей девочкой и слушайся советов мистера Форстера. Все будет нормально, вот увидишь. А пока спасибо тебе, моя дорогая. Прощай».
Был первый теплый день в году. Подтаявшие сугробы вокруг озера, как и предсказывал Юнг, запестрели нарциссами и крокусами, а голуби, слетев с собора на площадь, разгуливали вместе с людьми по земле.
Во вторник четырнадцатого мая Юнг вернулся из клиники в Кюснахт поздно вечером. К нему в кабинет сразу же вошла Лотта и сообщила, что прибыл посыльный, который не уйдет, пока не поговорит с ним лично.
— Как они мне все надоели!.. Кто его прислал?
— Леди Куотермэн из отеля «Бор-о-Лаю» герр доктор. Она велела ему передать посылку из рук в руки.
— Ладно, проводи его ко мне.
Войдя в кабинет, посыльный положил на библиотечный стол шесть пакетов в коричневой бумажной обертке и протянул Юнгу конверт.
— Мне велели убедиться, что вы поняли, о чем тут сказано, прежде чем я уйду, герр доктор.
— Понятно.
Юнг вскрыл ножницами конверт, вытащил письмо и начал читать, между тем как посыльный, почесывая бедро, отошел в сторонку.
Дорогой доктор Юнг!
Вы не представляете, как я рада, что познакомилась с вами. Мне придется оставить моего дражайшего друга в ваших руках, но я чувствую, что могу положиться на вас. По-моему, именно вы, как никто другой, сумеете помочь ему пережить кризис.
Наберитесь терпения. Он ответит. Я в этом не сомневаюсь и верю, что вы не отступитесь, пока не приведет е его в чувство. Как жаль, что я не смогу больше помогать вам, быть вашим доверенным лицом! Однако обстоятельства сильнее меня, и я вынуждена уехать.
Посыльный доставит вам шесть остальных дневников мистера Пилигрима. Каждый из них завернут отдельно. На то есть веские причины, и я надеюсь, что вы примете их во внимание. Очень важно, чтобы вы читали дневники в определенном порядке. Будь моя воля, я бы настояла на этом. В сущности, я намеревалась посылать вам их по одному. Увы, теперь это невозможно. Пожалуйста, поверьте мне: порядок имеет крайне важное значение! Иначе вы не поймете, что мучает мистера Пилигрима.
В нашей жизни бывают поворотные точки, когда мы должны принимать решения самостоятельно и хранить их в тайне. Именно в такой ситуации я сейчас оказалась. Я не имею права объяснить вам свои поступки. Быть может, со временем все раскроется само. Посмотрим.
Я уже говорила, то ли вам, то ли доктору Фуртвенглеру, что нынешнее состояние мистера Пилигрима невозможно понять одним только разумом. Умоляю вас поверить в якобы вымышленные истории моего друга — хотя бы потому, что он отчаянно нуждается в этом. Вам кажется, что мистер Пилигрим лжет, но на самом деле он изо всех сил старается сказать правду. Надеюсь, это объяснение вам поможет. Он жаждет, чтобы его освободили от «чудовищной необходимости быть собой», как он это называет. То есть от бремени индивидуальности, которое он не в силах больше нести. Боюсь, ничего более глубокого о своем друге я не могу сказать.
Во время одной из наших первых встреч я спросила, верите ли вы в Бога. Вы тогда отшутились, сказав, что не способны верить в Бога до девяти утра. Мне остается лишь предположить, что вопрос о Всемогущем беспокоит вас, поскольку вы не в состоянии объять его разумом. Тут я могу с вами согласиться, хотя мне жаль, что мы больше не касались этой темы. Вы будете говорить о Боге с мистером Пилигримом, поверьте мне. Скажите ему, что моя последняя мысль о вере была такой: в глуши я нашла алтарь с надписью: «Неведомому богу»… и принесла ему жертву.
Благодарю вас за все, что вы сделали и еще сделаете для мистера Пилигрима.
Искренне ваша Сибuл Куотермэн.