Они взяли по ракушке и, капнув внутрь лимонного сока с приправой, выпили содержимое.
— Божественно!
— Вы правы.
Какое-то время ели молча, привычно пользуясь салфетками, ковыряясь вилками в устрицах и поглощая каждую из них так, словно она была последней.
— Дюжины маловато, — сказала Сибил. — Но придется остановиться. Я заказала нам riz de veau (Рис с телятиной (фр.)). Мои шпионы донесли, что здесь великолепно готовят телятину.
— Что правда, то правда. Кстати, это мое любимое блюдо.
— Знаю.
Юнг впервые за все время обеда почувствовал крайне неуютно. Есть что-нибудь такое, о чем эта женщина не наводила справки?
— Я читала вашу книгу, доктор Юнг. «Психология шизофрении». Она и сейчас у меня с собой, однако я не стану смущать вас и вытаскивать ее. Мне принесли ее вчера утром — очевидно, полагая, что она меня заинтересует. И верно. Люди бывают поразительно добры, правда? Надо же — оставить маленький, но такой ценный для меня подарок и даже имени своего не сказать!
— Надеюсь, вы понимаете, леди Куотермэн, что моя книга не для дилетантов, — сказал Юнг. — Она написана одним психологом для других, а не для случайных читателей.
— Тем не менее, мне кажется, я неплохо с ней справляюсь.
С этими словами Сибил залезла с сумку и вытащила дневник в переплете из мягкой венецианской кожи — зеленый, с золотым тиснением и карандашиком на тонкой золотой цепочке.
Когда тарелку с пустыми ракушками убрали, леди Куотермэн поправила солнечные очки, пригубила вино и посмотрела в свой дневник. Юнг наблюдал за каждым ее движением, очарованный их простотой и грацией.
— Основываясь на исследованиях, проведенных в клинике, вы тут пишете о дезинтеграции личности, — сказала она. — Вы называете ее фрагментацией.
— Да.
— «Фрагменты, как кусочки стекла». У вас есть такая фраза.
— Да.
— Фрагменты… Фрагментарный… Фрагментация. Распад личности, как вы говорите. Вы думаете, именно это происходит с мистером Пилигримом?
— Вполне возможно.
— И насколько велика такая возможность?
— По-моему, достаточно велика.
— Что именно в поведении мистера Пилигрима дает нам основание так думать? Мне очень интересно.
— Отстраненность от реальности. Отказ от общения.
— Его молчание?
— Да.
Юнг решил не рассказывать леди Куотермэн о второй суицидальной попытке и о том, что Пилигрим заговорил. Иначе она спросит, что он сказал, а Юнгу пока не хотелось об этом распространяться. Со временем — да, но не сейчас. И, разумеется, он не сообщил Сибил о том, что Фуртвенглер запретил ему заниматься случаем Пилигрима. Кстати, он и Фуртвенглера не поставил в известность о том, что обедает с леди Куотермэн. В конце концов, инициативу проявила она. Прослышав, что Юнг практикует в клинике, и зная его лишь по наслышке, Сибил только сегодня утром решилась пригласить его на обед.
У столика возникли два официанта и под присмотром метрдотеля подали им рис с телятиной.
Когда открыли крышки на блюдах с овощами, Сибил спросила:
— Я заказывала шпинат?
— Да, миледи, безусловно. Шпинат и пастернак.
— Это хорошо. Я совсем забыла про шпинат. А вино? Белое было превосходно. А как насчет красного?
— Вот оно, миледи. Кларет, как вы и просили.
— Надеюсь, вы не против? — Сибил повернулась к Юнгу. — К мясу я предпочитаю сухое вино.
— Вы совершенно правы.
Сибил кивнула официантам.
Они ушли. Метрдотель, вынув из графина крышку и налив красного вина, тоже удалился.
— Хорошо, когда в ресторане нет специалиста по винам, — заявила Сибил, когда они остались одни. — А то они вечно спорят, навязывая свой выбор,
Юнг подцепил на вилку кусочек телятины. Сибил не спускала с него глаз.
— Ну и как?
— Превосходно!
— Я рада, Приглашая человека в ресторан за границей, никогда не знаешь…
— Вам нечего бояться, Ешьте и наслаждайтесь.
Она так и сделала,
— Восхитительно! Бесподобно! Просто высший класс!
В ней так много детских черт, подумалось Юнгy. Она то высокомерна, то совершенно наивна, Очаровательна, склонна к интригам, мила и опасна. В точности как умный ребенок, который изучил законы взрослого мира и великолепно приспособился к ним., ни на йоту не уступая своих детских привилегий.
— Вы сказали, леди Куотермэн, что его сломила не болезнь. Я имею в виду мистера Пилигрима.
— Да, я так сказала, И я в это верю.
— На каком основании?
— Я хорошо его знаю, причем долгие годы. Мне кажется, я лучше других изучила его натуру. Природу его страстей и страхов, его недостатки, таланты, смену настроений, обаяние… Затаенную печаль, если хотите. Жажду освободиться от необходимости быть собой. Вы понимаете?
— Надеюсь.
Сибил посмотрела мимо Юнга на горы за окном. Нож и вилка были зажаты в руках, хотя она явно забыла о них.
— Никакая болезнь его не сломит, доктор. Я этого не допущу! Заявление, конечно, самонадеянное, но леди Куотермэн сделала его так просто, что Юнгa тронула ее вера. Очевидно, именно таким тоном святые рассказывали о своих видениях исповедникам. Ведь общаться непосредственно с Богом — одно дело, а рассказывать об этом людям — совсем другое.
— По-вашему, мы все сумасшедшие, только каждый на свой манер? — спросила она, взяв себя в руки. — Вы и правда так считаете?
— В той или иной степени, — Юнг пожал плечами. — Должен признаться, я и за собой замечал признаки безумия. — Он махнул рукой. — Безумие — хитрый зверь, его не поймаешь в силки теориями, со временем я научился не только не верить теориям, но и активно противостоять им. Факты — вот что важно, Факты, относящиеся к каждому конкретному случаю душевной болезни, — это все, что у нас есть. Общие теории лишь помогают распознать истинную природу болезни пациентов. Мое собственное безумие проявляется не постоянно, а периодически. Я научился не только справляться, но и жить с ним. А самое главное, выполнять свои функции, что, собственно, и должен делать любой из нас. Но это безумие мое — и только мое. Что случилось с мистером Пилигримом, почему он не может больше функционировать: из-за безумия или по какой-то другой причине, — надо еще выяснить.
— Я боюсь за него.
— Понимаю.
— Я не хочу, чтобы ему навредили.
— Никто не собирается ему вредить! — рассмеялся Юнг, — Как вы могли такое подумать?
— Вред вреду рознь, доктор Юнг. К сожалению, должна признаться, что мне не нравится доктор Фуртвенглер. Я не доверяю его суждениям и, если откровенно, не одобряю его методы.
Юнг снова махнул рукой. Что бы он ни сказал сейчас, это прозвучит как предательство.
— Мне не понравилось, что он не поверил моим словам.
— Здесь, полагаю, вы ошибаетесь., леди Куотермэн… Доктор Фуртвенглер верит вам.
— Может быть, зато я ему не верю. Я сомневаюсь в правильности его суждений. Мне дали о нем самые лестные рекомендации, и все-таки я ему не доверяю. Он слишком много улыбается. Он улыбается не тогда, когда надо. Он улыбается без всякого удовольствия. В его улыбке нет ни чувства, ни истинного уважения. Ненавижу, когда передо мной заискивают. Меня это нервирует. и я теряю к человеку доверие. А не верить своему врачу — или же врачу, который лечит твоего лучшего друга — это невыносимо.
Сибил положила вилку с ножом и откинулась на спинку кресла.
— Я устала. Устала и совсем запуталась, Психиатрия для меня сплошная загадка, доктор Юнг, Но если она может дать ответ, как помочь мистеру Пилигриму обрести волю к жизни, я буду терпеть до тех пор, пока его не приведут в чувство.
Она умолкла. Юнг не решался прервать тишину. Сибил заговорила вновь:
— Я понимаю, что отказываться от услуг доктора Фуртвенглера было бы неприлично. Возможно, я слишком эмоционально реагирую на его манеру поведения. Но эти вечные улыбки начинают казаться просто зловещими. Вы понимаете?
Юнгу пришлось подавить собственную улыбку. Он на своей шкуре испытал цену приторной любезности Йозефа Фуртвенглера.
— Короче, я должна спросить… То есть я решила спросить, доктор Юнг: вы не согласитесь стать лечащим врачом мистера Пилигрима? Мне понравилось то, что вы говорили, хотя вам не удалось меня полностью убедить. И тем не менее у вас творческий подход к мистеру Пилигриму, а по-моему, именно в этом он нуждается больше всего. Ему нужен человек, который не станет вешать на него ярлыки и загонять в угол.
Юнг уставился в свою тарелку. Телятину он не доел, но больше ему не хотелось. Положив вилку с ножом, он промокнул губы салфеткой и расстелил ее на коленях.
— Я бы с радостью принял ваше предложение, леди Куотермэн… однако боюсь, что мне придется отказаться.
— Отказаться? Вы не можете отказаться! Я вам запрещаю!
— Тем не менее, леди Куотермэн, я должен сказать вам «нет». Хотя мне очень жаль, поверьте.
Затем он объяснил — стараясь не слишком упирать на ошибки Фуртвенглера, — что тот решил работать над случаем Пилигрима один и «совершенно не согласен с моими методами».
Больше на эту тему Юнг не говорил. Он рассказал леди Куотермэн, не называя имен, о графине Блавинской, о человеке-собаке и других, непрестанно повторяя притом, что ошибиться может каждый, и все мы люди, и подобрать к больному ключ удается отнюдь не всегда… Затем он добавил, что случай мистера Пилигрима очень заинтересовал его, и продолжал распространяться до тех пор, пока Сибил не почувствовала себя вконец очарованной и абсолютно убежденной в том, что только доктор Юнг способен помочь ее другу. Если он не поговорит с доктором Блейлером, она сделает это сама, заявила Сибил. А кроме того, она сурово отчитает доктора Фуртвенглера.
— В таком случае, — сказал Юнг, — благодарю вас… Я приложу все усилия.
— Хорошо, что мы с вами встретились, — промолвила Сибил и подняла бокал. — И чтобы закрепить этот союз, давайте выпьем за нашего отсутствующего друга.
— За нашего друга!
Оркестр, словно по команде, заиграл «Сказки Венского леса».
— Какой чудесный день! — воскликнула Сибил. — Ваше согласие! Это вино! Вальс! И, наконец, профитроли!
Глядя, как она машет рукой метрдотелю, Юнг подумал: «Итак, дитя с триумфом возвращается после успешных переговоров с врачом, и ей устроят славный пир в честь победы. Десерт с шоколадом».
Сам он молча выпил за здоровье швейцара отеля «Бор-оЛак», который вчера утром получил от Юнга из рук в руки небольшой том в коричневом конверте с просьбой доставить его маркизе Куотермэн «с наилучшими пожеланиями от незнакомца». Анонимность стоила ему три франка.
Дора Хенкель вела Татьяну Блавинскую по коридору к лифту. Они направлялись к подвальным помещениям здания, где графиня через день проходила курс гидротерапии, дабы успокоить нервы и снять напряжение.
Дора Хенкель обожала Татьяну Блавинскую. Она влюбилась в нее с первого взгляда, как только та появилась в клинике, и хотела всегда быть с ней рядом.
— Если вы намерены приехать на Луну, вам нужна виза и дипломатический паспорт, — сказала ей как-то графиня.
Дора была вынуждена признаться, что у нее нет ни того, ни другого.
— В таком случае, нам не о чем говорить, — заявила графиня. — Без дипломатического паспорта на Луну никого не пускают, за исключением разве тех, у кого там родились отец или мать.
И мать, и отец Доры, да и сама она тоже были родом из деревни Киршенблюмен, что на берегу Цюрихского озера. В ясные лунные ночи озеро виднелось из клиники, поблескивая вдали, как замерзший хрусталь.
Луна всю жизнь пленяла Дору. Она с детства поклонялась ей, ощущая в женственном сиянии спутника предвестие грядущей любви. То, что ее страсть к Луне была несбыточной мечтой, Дора поняла только в шесть лет. До того она считала, что все возможно — надо только верить. Время, естественно, доказало, что вера часто терпит крушение при встрече с реальностью. Увы, чувства Доры постоянно подвергались ограничениям.
Например, когда ей исполнилось восемь, мама объяснила, что у человека не может быть романа с котом. В четырнадцать с лошадью, в восемнадцать — с королевой Александрой. Эти воображаемые романы были для нее проклятием и вечным мучением — коты, кони, королевы, греческие богини, Лорелея, Луна…
А сейчас графиня Татьяна Блавинская, настоящая уроженка Луны. Дора знала, что это неправда, но с удовольствием притворялась, будто верит.
Сегодня утром графиня была одета в разлетающийся лунно-голубой халат и лунно-голубые тапочки. В волосах — лунно-голубая лента, под халатом — кремовое белье, специально для нес изготовленное в Париже. На каждой вещице вышита монограмма Т.С.Б.
Когда лифт спустился, Татьяна Сергеевна подобрала полы халата, собираясь выйти так, словно эта маленькая клетка была миниатюрной сценой, а лифтер — помощником режиссера. Она до сих пор не промолвила ни слова. Дай-то Бог, подумала Дора, чтобы гидротерапия помогла графине разогнуть сведенные судорогой пальцы и сомкнуть хоть на минуту глаза.
В коридоре сияли хрустальные люстры, и, шагнув на ковер, постеленный на мраморном полу, графиня подняла руки, будто защищаясь от нападения. Люстры могли быть звездами, а звезды были ее врагами.
Зная об этом, Дора быстренько повела подопечную к блестящей стеклянной двери, украшенной металлическими арабесками.
— Пойдемте скорее, — сказала она.
За дверью начиналось царство воды, ее запахов и звуков.
По краям неярко освещенного коридора располагались небольшие раздевалки с зеркалами, вешалками, расческами, гребнями и лентами, предназначенными на тот случай, если во время процедуры у дамы растреплется прическа. Кроме того, в каждой раздевалке стоял шезлонг для пациентки и стул с прямой спинкой для сопровождающего санитара или медсестры.
Десятый номер был: свободен. Когда они зашли в раздевалку, Дора закрыла дверь и начала снимать с графини белье, одну вещицу за другой. Все это она аккуратно сложила или повесила на крючки, а затем вновь надела на Блaвинскую халат.
В других психиатрических лечебницах и санаториях тем, кто принимал водные процедуры, как правило, выдавали купальники. Но в Бюргхольцли пациенты входили в воду обнаженными. Правда, они могли завернуться в большую белую простыню или же банное полотенце — из соображений скромности, а также для того, чтобы не простудиться.
Хотя простудиться здесь было трудно.
Мир, в который Дора с Блавинской готовились окунуться в конце коридора, представлял собой клубящееся туманом царство ванн и бассейнов, парных, саун и фонтанов теплой воды.
Доре здесь нравилось, и каждый раз, приводя пациентов на процедуры, она жалела, что не может поплескаться вместе с ними нагишом. Она никогда не понимала. зачем в других гидротeрапевтических центрах надевают купальники. Они тесные, под ними сжато в тиски, кожа зудит. Нервное напряжение в таких условиях снять невозможно — оно скорее тoлько усилится. С тем же успехом их могли 5ы заставлять купаться в смирительных рубашках. Таково было мнение Доры.
Миновав очередной ряд дверей, они вошли в просторное помещение, похожее на пещеру, населенную призрачными фигурами в простынях. Здесь слышались только приглушенные звуки шагов да плеск воды. И еще пение одного из призраков.
Певица находилась довольно далеко, однако благодаря влажному воздуху и отсутствию эха ее кристально чистый голос разносился по всей купальне. Никаких слов — только льющаяся, плавная мелодия.
Графиня Блавинская протянула Доре Хенкель руку, будто принимая приглашение на танец, и застыла как статуя.
«Я не понимаю! — словно говорила она. — Это бальный зал? Вы за мной ухаживаете? Я не знаю, кто вы».
Очевидно, ее сбило с толку женское пение.
Меццо-меццо-меццо-сопрано!
Вы знали, что Луна — это меццо-сопрано?
Поток серебристых звуков лился по пещере, и фигуры, окутанные парами, останавливались, прислушиваясь.
Дора повернулась и посмотрела на Блавинскую.
«До чего же она хороша! — подумала медсестра. — Светлые, почти розоватые волосы, детские глаза. Если бы… Ах, если бы…»