Было ясно, что в живых ОНИ их оставят ровно настолько долго, насколько это понадобится ИМ. Сквозь мутные и пыльные, заляпанные и запотевшие стекла военного автобуса едва пробивались куски Нью-Йорка. Фрагменты стен облупленных зданий, соседние военные автомобили, очевидно, под их эскортом автобус пересекал город, фрагменты чахлой нью-йоркской зелени. Лукьянов не узнавал улиц. Однако, когда они остановились и сопровождающие их солдаты занялись открыванием не открывавшейся почему-то двери автобуса, он узнал место, куда их привезли, и назвал его остальным громко и внятно:
— Метрополитен-музеум, братья. Нас привезли в Департмент Демографии.
— Ты таки добился своего, Лук. Они ликвидируют тебя, и очень скоро. Тебя и твоих друзей — бандитов.
— Меня по закону триста шестнадцать, «B», а что натворили они? Похищение личности с целью выкупа — серьезное преступление, пока еще не карается смертной казнью… — пробурчал Лукьянов. Им полностью овладело безразличие.
Они находились в той же дежурной комнате, в какой впервые столкнулись, когда лейтенант Тэйлор со знанием дела до полусмерти избил незнакомца в черном костюме, обнаруженного у вертолетов охраны с музейным пистолетом в кармане. Лейтенант подумал об этом и, посмотрев на человека, называемого им «старый Лук», передал эту мысль ему.
— Ты добился своего, старый Лук. Сегодня ты встретишься с Дженкинсом. Но без твоего дурного пистолетика, увы для тебя. Насколько я понимаю, тебя и твоих друзей подозревают в убийстве Президента Тома Бакли. Тебе это должно нравиться, старый Лук. Шел убивать Дженкинса, а обвинен в убийстве Президента. Это даже круче, а, старый Лук?
— Президент убит? В нашей стране? — Лукьянов вопреки здравому смыслу улыбался, настолько абсурдной показалась ему мысль о политическом убийстве в строго контролируемой стране с подавленной волей к сопротивлению.
— Я не верю, что ты не знаешь об этом, Лук, кончай притворяться.
— Лейтенант, я чист, как младенец, и, ей-богу, не знал об убийстве Президента. Когда и где?
— Вчера на Парк-авеню его «крайслер» потерял управление, врезался в стену и взорвался.
— Я присутствовал там вчера, но я не знал, что это автомобиль Президента и был лишь случайным свидетелем.
— Ты никогда не убедишь в этом Дженкинса, Лук. И даже если убедишь, Дженкинс обязан найти виновных, вся Америка негодуя смотрит на него сейчас и ждет. И если он найдет не тех, виновных не в этом именно преступлении, никто не узнает. Америка ждет, чтобы свершилось правосудие. И оно свершится. А ты, ты несчастливо попал в эту историю извне. Кстати, как тебя занесло к бандитам?
— Я ушел под землю, underground. Где же мне еще было скрываться… — пробормотал Лукьянов. И добавил: — От ваших шакалов.
Лейтенант, по-видимому потеряв к нему интерес, набрал номер на клавишах телефона:
— Розика? Слушай, если все будет нормально, я освобожусь в шесть. За тобой заехать?
Лейтенант не заботится почему-то о том, что Дженкинс может узнать, что пару дней назад странный Лук Янов, этот Янов Лук уже побывал в здании Метрополитен в комнате дежурного офицера… Сказать ему об этом? Или предоставить событиям течь в том направлении, куда они текут… Внезапно Лукьянов вспомнил искаженное гримасой удивления лицо карлика-скульптора и его возглас: «Хэй, Лук, Лук, тебе когда-нибудь говорили, что ты похож на него… на самого Дженкинса?.. Гарри Джабс — скульптор, я знаю, что я говорю… я годами рисовал гипсы в арт-школе, я гляжу, Лук, на человеческое лицо как профессионал. Мне сразу все ясно — общее строение черепа, надбровные дуги, глазные впадины. У вас все это с Дженкинсом однотипное, если вас одеть в одну и ту же одежду, сбрить тебе волосы… вас родная мама не отличит…»
— Лейтенант, вы обратили внимание на. то, что если обрить мне волосы, то меня и вашего босса Дженкинса родная мама не отличит? — твердо сказал Лукьянов, когда лейтенант положил телефонную трубку. В конце концов, это был его единственный шанс на спасение. Слабый и тусклый.
Лейтенант встал со стула и подошел к Лукьянову. Наклонив голову, рассмотрел его лицо. Отошел, наклонив голову в другую сторону, потряс головой и, вернувшись, уселся.
— И что ты хочешь этим сказать, Лук? Что Дженкинс твой потерянный брат-близнец? И что первый раз ты приходил, чтобы убить брата?
— За меня говорит мое лицо. — Лукьянов вдруг стал спокоен. — Нет ли у вас, лейтенант, этого вашего отличного мерзкого пива, которым вы меня угощали?..
— В ваш первый визит ко мне? Да, уважаемый, досточтимый сэр, это пиво всегда у меня есть. — Лейтенант ловко выдвинул ящик стола, ловко выудил пиво, ловко одной рукой открыл и пододвинул бутылку. Все это время глаза его были задумчивы и нерадостны. Производя все эти операции, лейтенант тяжело думал.
— Ну, и что можно извлечь из факта? — спросил он наконец.
Лукьянов, в это время проглатывая первый глоток, ликовал. Выводя его из статуса арестованного, этот глоток переводил его в «нормальный» мир.
— То-то я все время чувствую себя в твоем присутствии как-то нелегко, Лук. Но меня сбивали волосы, твоя обильная полуседая растительность, художественный писательский беспорядок на твоей голове…
Лукьянов молчал и быстро высасывал с наслаждением пиво из бутылки. Что-то завязывалось, незримые частицы мыслей, догадок, черт лица его, Лукьянова, тоскливый взгляд лейтенанта, вынужденного думать, в то же самое время сознающего, что лучше было бы не думать, сдать этого беспокоящего человека на руки «бульдогам» и Дженкинсу, в шесть поехать за Розикой… Но старая реальность уже была разбита на куски и лежала, как мельчайшие осколки витрины, на асфальте, а новая реальность неумолимо собиралась из кусков, стягивалась, густела, дабы приобрести материальную форму.
— Вот что, — сказал Тэйлор, — я вызову парикмахера, и он лишит тебя, Лук, всех твоих излишеств.
— Угу, — согласился Лукьянов. — Может быть, вы пожертвуете для меня еще бутылкой, лейтенант? Я извиняюсь, но ваше пиво меня подкрепляет.
— Пожертвую. — Тэйлор проделал все тот же набор привычных движений и отдал бутылку. Нажал кнопку. Вошел и откозырял коренастый сержант. — Чарли, привези мне сюда парикмахера. Нашего. Ты знаешь, он тут в двух блоках. Хромого.
— Будсдел, сэр! — отчеканил сержант и скрылся.
Не зная, что сказать, Тэйлор открыл и себе бутылку пива. И стал пить. Молча. Его вопрос: «Ну, и что можно извлечь из факта?» — так и остался без ответа. Лук оставил его без ответа, но Тэйлор чувствовал, что он сам уже начал извлекать из факта.
Они провели в молчании несколько минут. Но молчание не было тягостным, оно было плодотворным.
— Отличное пиво! — Лукьянов высосал последний глоток из бутылки. — Когда мистер Дженкинс найдет время для арестованных бандитов, лейтенант? Если, конечно, вы сами знаете об этом.
— В этот момент Дженкинс выражает соболезнование матери Президента, — ответил Тэйлор.
В дверь постучали.
— Входи!
Вошел сержант.
— Сделано, сэр. Парикмахер прибыл. Сюда его?
— Извините, лейтенант, пару слов наедине. — Лукьянов почему-то вытянул руку, как будто студент на лекции просил слова.
— Чарли… — бросил лейтенант. Чарли вышел.
— Лейтенант, вы могли бы сделать эту работу сами? Не следует, чтобы меня видели лишние люди.
— Понял, Лук. Я сам обезображу твой череп. — Тэйлор вышел и вернулся с машинкой для стрижки и с бритвой — Давай, Лук, на стул, пока еще не электрический…
Через некоторое время серо-седые волосы литератора покрыли линолеум дежурки. Тэйлор взглянул на результат своих трудов. Закрыл глаза и открыл их. Сол Дженкинс, второе, а ныне, после смерти Президента, первое по могуществу лицо государства щурилось на лейтенанта.
— Кончайте работу, — надменно сказало лицо Дженкинса. — Вы должны еще побрить мне череп.
— А ноги я не должен тебе вымыть и высушить своими волосами, а, Лук? — рассердился лейтенант. Однако взялся за бритву…
Когда спустя час они закончили работу и Чарли повез парикмахера, в комнате опять воцарилась тишина.
— Ну и что мы со всем этим будем делать? — нарушил молчание лейтенант Тэйлор.
— Я предлагаю вам, лейтенант, пост военного министра в случае, если у нас с вами все получится… — сказал Лукьянов-Дженкинс. — Если этот кусок вас не удовлетворяет, скажите, чего вы хотите…
— У вас глаза иного цвета. Ваши — шоколадные, его — серые, — попробовал защититься от надвигающейся судьбы лейтенант.
— Эта мелочь исправляется в полчаса, достаточные для того, чтобы послать сержанта купить плоские контактные линзы с серыми хрусталиками. Вы боитесь, лейтенант?
— Я и не собираюсь скрывать этого, Лук.
Шел дикий дождь. Вонючий, миазматический, отдающий серой и паром подымающийся тотчас от старого асфальта, ливень. Нью-Йорк так и вонял, как старая квартира, которую подвергли дезинфекции. Гарри Джабс в ярко-желтых резиновых сапогах, в желтом комбинезоне с закрытым герметически ведром в одной руке, со складной алюминиевой лестницей на плече, плюс сумка с инструментами тяжело хлопает по заду и пояснице, портативным мулом упрямо продвигался навстречу стихиям. Далеко он не продвинулся. Всего лишь в сотне метров от дома за ним на большой скорости затормозил джип, из него выскочили два солдата и, не слушая его протестов, затолкали в машину. Сумку Гарри не выпустил из рук, но лестница и ведро остались на тротуаре, под дождем.
Запоры дверей автоматически защелкнулись изнутри. Джабс вздохнул и оглядел внутренности автомобиля. На переднем сиденье рядом с шофером вполоборота назад, к пассажирам сидел молодой лейтенант и, улыбаясь, разглядывал его, Гарри. Еще трое поместились на заднем сиденье: два солдата и тип в гражданском черном костюме и черной шапочке, надвинутой по самые брови. Тип улыбался.
— Вы что, парни, решили меня похитить и сдать в цирк? — оскалился маленький скульптор. — Уверяю вас, вы взяли не того. Я никому в этом fucking мире не нужен. Никто не даст за меня и «фудстемпа».
— Физиономист Гарри Джабс, скульптор-реалист, а вот, оказывается, ненаблюдателен, — тип в черном костюме подал голос. — Не узнал приятеля, Гарри, помнишь Парк-авеню, косящий под корень толпу «крайслер»…
— Лук? — Гарри всмотрелся в типа в шапочке. И отпрянул к двери джипа. — О, мистер Дженкинс, I am sorry, извиняюсь, мистер Дженкинс. — Но, увидев, что тип улыбается, попробовал осторожно: — Или это вы, Лук? Это все-таки вы, да?
— Считай, что и то, и другое верно… Слушай, нам нужна твоя помощь… А чтоб ты не сомневался, что я твой приятель Лук, вот тебе деталь: ты увидел на Парк-авеню человека-доску и…
— Абсолютно и позитивно, ты — Лук, — радостно сказал Джабс. — Человеку всегда приятно знать, что его умыкнули друзья, а не враги. Абсолютно и позитивно, — повторил он.
— Зря радуешься, маленький человек, — сказал лейтенант. — Мы намереваемся втянуть тебя в такую историю, что у тебя волосы дыбом встанут. Поехали, — приказал он шоферу.
— А мои инструменты… — дернулся Джабс.
— Через сутки ты сможешь иметь все инструменты Соединенных Штатов, какие понравятся. Или будешь мертв, — сказал лейтенант. — Что более вероятно…
По правде говоря, они не совсем представляли себе, как будет помогать им маленький скульптор. Они просто собирали людей, уже знающих о сходстве Лукьянова и Дженкинса. Дабы не расширять круг посвященных.
— Вот вам новый товарищ! — лейтенант подтолкнул карликового Гарри, и тот прошел и уселся в глубине камеры, рядом со старшим О'Руркэ.
— Мистер Дженкинс не будет счастлив знать, что вы держите меня как пленника вместе с врагами Соединенных Штатов Америки, лейтенант! Немедленно выпустите меня отсюда или хотя бы предоставьте отдельную комнату. — Доктор Розен был зол, и очень. Тупоголовый армеец никак не мог взять в толк, что он, доктор, лично знает Секретаря Департмента Демографии и что держать его под стражей, освободив из рук похитителей, есть преступное насилие над ним, которое Дженкинс не одобрит. — Мистер Дженкинс уволит вас, лейтенант, уволит немедленно, вы позорите армию!
Доктор кричал. Все остальные действующие лица драмы в камере при дежурке были скорее довольны, если можно было чувствовать что-либо помимо панического страха за свою жизнь, находясь в камере Департмента Демографии. Виктор и Кристофэр получили уколы и были перевязаны, резаную рану на лице Синтии закрыли, перевязав. Было ясно, что живыми они вряд ли выйдут отсюда, но их хотя бы не били и оказали первую помощь. Грубый солдафон, лейтенант оказался лучше полицейского, решили арестованные. То есть им в некоторой степени повезло, что операцию осуществляла армия.
Лейтенант насмешливо слушал доктора. Потом вдруг резко ударил его наотмашь ладонью в ухо.
— Заткнись, ты!
Повернулся и вышел. Задумчивый. У них с Лукьяновым до сих пор еще не было плана. Только в общих чертах была идея — подменить Дженкинса Луком.
До сих пор судьба лейтенанта Тэйлора всегда зависела от других, от решения начальства, от благоволения начальства, от впечатления, произведенного им на начальство. Сейчас ему предоставлялась возможность самому сделать судьбу. Старый Дженкинс относился к нему неплохо, но Дженкинс общается с сотнями таких, как лейтенант Тэйлор, и ему вряд ли видимо крайнее честолюбие лейтенанта. Лук, этому ничего другого не остается, его никто не помилует, и потому он не изменит, пойдет до конца. Лук зависит от лейтенанта, не сможет обойтись без него, и их всегда будет связывать общее государственное преступление. Оставалось определить детали плана. Двойник был, он находился на месте, следовало дождаться Дженкинса и совершить подмену, убив или изолировав Дженкинса. Разумнее убить… Пост военного министра? Лейтенант прошел к окну в конце коридора. Окно выходило на Централ-парк. Дождь перебирал кроны деревьев, серая даль с зелеными пятнами мутнела. Надвигался еще один вечер… «От всей этой обыденной гадости может помочь только пост военного министра», — подумал лейтенант и улыбнулся. Из его ребят десяток застрелит самого Дженкинса, если лейтенант даст команду. Все остальные, подавляющее большинство, застрелят лейтенанта, если Дженкинс даст команду. И было серьезное препятствие — «бульдоги» Дженкинса.
Поцеловав руку матери Президента, Турнер и Дженкинс вышли. Под зонтами. Зонты держали агенты.
— Сол, я хотел бы сказать тебе несколько слов с глазу на глаз. Проще, если мы уединимся в твоей или моей машине.
— В твоей, — согласился Дженкинс.
Мимо газонов со странной слабо-зеленой травкой по мокрым дорожкам они прошли к автомобилям. Сели в шестидверный вагон Турнера.
— Чем могу служить, Том?
— Можешь… — Турнер звучал задумчиво. — На основании того, что мне известно, твои люди арестовали обоих О'Руркэ и несколько человек из их окружения. На основании моего многолетнего опыта общения с тобой, Сол, я предполагаю, что ты собираешься обвинить О'Руркэ и K° в убийстве Президента Соединенных Штатов.
— Твои предположения верны. Собираюсь. Нужно успокоить нацию, дестабилизированную убийством главы государства. Я собираюсь выйти на экран, и все наши телеканалы донесут в каждую американскую семью мое сообщение о том, что подозреваемые в убийстве арестованы, что ведется следствие, что убийцы не останутся безнаказанными. Если хочешь, можешь и ты появиться со мною на экране, и действие на умы наших сограждан будет двойное: главы двух сильнейших служб государства, правая и левая руки правосудия заверяют нацию…
— Все понятно, Сол, не трать на меня красноречие. Ты всерьез считаешь, что эти О'Руркэ убили Президента?
— Я думаю, что не они, — ответил Дженкинс. — Но гражданам нашей страны хочется как можно быстрее успокоиться. Быстро успокоиться, Том, важно простому гражданину, он крайне взволнован…
— Президента убили те, кому это выгодно. Какая польза семье О'Руркэ от убийства Президента Бакли, спроси себя, Сол?
— Согласен, никакой, — невозмутимо процедил Дженкинс. — И что из этого? Нам всего лишь нужны виновные. Не заставляй меня, Том, читать тебе лекцию о сверхважности стабильности государства и сверхважности психического здоровья каждого гражданина. Ради этого можно отправить на электрический стул десяток негодяев, все равно виновных в убийствах и умыкании людей…