По этому поводу у Митьки был даже спор с отцом Федором. Отец Федор был папиным духовником. Он был иеромонахом и очень строгим ригористом. Мама за глаза называла его «зилотом». Как Митька понял, это было не ругательство, но и так… не очень лестное определение.
Митька с ним однажды разговаривал о волшебстве.
— Всякая магия — дело демонов. И черная, и белая, — сказал он Митьке по поводу Митькиной мечты.
— А какая тогда разница? — не поверил Митька. — Есть же и белая, и черная. Есть же разница.
— Черный маг знает, что творит. А белый не знает, что творит. Но они делают одно общее дело: служат злым духам.
— А почему тогда воюют между собой?
— Они воюют, а бесы радуются.
Митька сильно смутился и весь вечер размышлял над словами отца Федора. Но так и не понял, что злого в белой магии, ведь добрые волшебники побеждают злых.
А буквально на следующий день он услышал в храме слова Христа из Евангелия: "Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет. Если и сатана разделился сам в себе, то как устоит царство его? а вы говорите, что Я силою веельзевула изгоняю бесов." Это читал сам же отец Федор. Митька специально после службы подошел к нему, надеясь, что тот разъяснит противоречие. Если сатана сам с собой не воюет, то откуда разделение в волшебном мире на черных и белых? Но отец Федор, видно, не заметил противоречия, а может, просто сохранил невозмутимость.
љ- Я объясню тебе, чем черная магия отличается от белой, — сказал Волшебник. — К сожалению, это мало кто понимает. Обычно это так представляют, что черный маг — это такой любитель всевозможных пороков и злодейств. Он любит деньги и славу, похищает девиц и кушает маленьких детей, стремится к власти над миром и ненавидит благородных добрых волшебников, которые бескорыстно творят добро людям и животным, любят музыку, цветочки и расколдовывают злые чары. Так?
— Так, — засмеялся Митька.
— Так вот. Это неправда. Или, точнее, не вся правда.
Митька сел поудобнее. Ему нравилось слушать Волшебника. Митька не совсем понимал его мысли, но это, очевидно, было и необязательно.
Митька заметил, что Волшебнику нравится, когда Митька в ответ говорит ему просто, что в голову взбредет. Каким-то образом Митькины несуразицы в преломлении Волшебника обретали глубокий смысл. Наверное, Волшебник достиг уже такого уровня мудрости, когда глупость просто исчезает. Все осмысливается, все исполняется особого значения.
С ним было легко говорить: он сам улавливал в твоих словах необходимую для беседы с ним мудрость, которой у самого Митьки по молодости лет недоставало. Опять-таки после каждого разговора Митька почти физически чувствовал, что поумнел…љ Главное, стал лучше понимать себя самого, свои смутные ощущения.
— Такие примитивные злодеи, конечно, бывают. И их, конечно, тоже можно назвать черными магами. Хотя на самом деле это просто мелкая шпана. Но тот, кто своим волшебством творит добро людям и любит цветочки, на самом деле тоже может оказаться черным магом.
Митька задрал брови.
— Суть тут не в пользе или вреде. Черный маг — это раб сказки, хотя воображает, что он — господин. А белому магу сказка сама служит, хотя он ее об этом даже и не просит.
— А мне один батюшка сказал, что и черные, и белые служат бесам.
— Ну, он, наверное, белыми называет просто добрых.
— А разве добрые служат бесам?
— Не прямо. Косвенно.
— А почему тогда они воюют? Белые с черными?
— Понятно же, почему. Почему ты спрашиваешь?
— А в Евангелии написано, что сатана с сатаной не воюет.
— Сатана и не воюет. Это они между собой воюют, а сатана радуется.
Это было почти то же, что говорил отец Федор.
— А настоящие белые не воюют? — уточнил Митька.
— Нисколько, ни с кем, никогда.
љВечером Митька рассказал Коту о Волшебнике. Кот отнесся весьма одобрительно.
— Тебе попался настоящий мудрец. Не зевай, хватай и ешь: дичь сама пошла, — посоветовал он.
Митька пожаловался, что не понимает учения Волшебника.
— А чего тут понимать? — сказал Кот. — Совершенный правитель не управляет, и народ при нем благоденствует.
— Как это — не управляет?
— Он идет по Пути, по которому все идет, — объяснил Кот. — Потому как бы стоит на месте.
Яснее не стало. Но ясно было, что Митьке надо в лепешку разбиться, но понять. Возраст такой, что ли, подошел. До сих пор Митька философствовал так, для удовольствия, из эстетических соображений… ну, еще для красного словца. А теперь — Митька чуял как кот! — надо было начать шевелить мозгами не на шутку. Потому что Митька наконец встретил настоящего Учителя.
— Непонятно? А ты вникни в дело. Доброму волшебнику, чтобы делать добро, необходимо зло, необходимы болезни. И волшебная шпана тоже необходима, чтобы было с кем бороться. Если зла не будет, его волшебство потеряет смысл. Останется ему только нюхать цветочки.
То, что говорил Волшебник, странно похоже на то, что говорил отец Феодор.
— А зачем они тогда воюют — добрые со злыми? Если они все черные? — не понял Митька.
— А зачем милиция воюет с преступниками? Тут то же самое. Шпана — она и есть шпана. Злой волшебник колдует из криминальных побуждений. Ради денег, ради власти, ради наслаждений. А добрый — кого все считают белым — ради добра. Для сохранения равновесия. Хотя они между собой воюют, но они — люди одного мира. Одной реальности.
— А настоящий белый — он что?
— А белый — совсем из другого мира, где зла просто нет. А черному нужно зло. Служит он ему или борется с ним — принципиальной разницы нет.
Митька подумал.
— А что ж тут черного? Что плохого? Он же борется со злом. И пусть делает. Почему Вы против?
— Я не против, — сказал Волшебник. — Я вообще не против никого из людей. У меня нет противников среди людей.
— Ну, — сказал Митька.
— А у этих «добрых» волшебников есть враги: эти злодейские кудесники. Видишь разницу?
— Ну, так надо же воевать со шпаной, — сказал Митька, пожав плечами. — А то никакой жизни не будет.
Волшебник покачал головой.
— К настоящему белому магу шпана не может даже приблизиться. Ему не приходится ни с кем воевать. Злые чары рассеиваются просто при его приближении, еще издалека. Ему просто не приходится ни с кем воевать. Вокруг него зла нет.
Это звучало круто. Митька не нашелся, что ответить. Но злые чары Серого с командой ведь не рассеялись сами по себе, когда Волшебник приблизился.
— А шапочка? — сказал Митька
— Шапочка, ковер, сапоги… о том и речь,љ — сказал Волшебник. — Настоящему белому магу это просто не надо. Но тебе пока полезно. Как костыль.
И опять-таки. В сущности, Митька так ничего и не понял. Главного он так и не понял.
— Я так и не понял, что же такое настоящая белая магия. Получается это — черная, и это — черная. А где ж белая? Вы-то ведь — белый?
— Надеюсь, — засмеялся Волшебник. Но тут же стал серьезным:
— А если серьезно, Белая магия — это идеал. Как линия горизонта. Я что есть сил стараюсь. Но мне, боюсь, пока далеко до настоящей Белой магии.
Он это сказал так смиренно, что Митьке тоже захотелось что есть сил стараться.
— Давай мы будем с тобой беседовать небольшими порциями, — предложил Волшебник. — Обдумай пока то, что уже услышал, а в другой раз спросишь. Мне кажется, на сегодня ты уже перебрал. Идет?
Вернувшись домой, Митька стал думать. И выходила у него ерунда. Получалось, что врачи и пожарники — тоже черные маги. Если не будет пожаров и болезней, им тоже придется цветочки нюхать. И милиция — то же, что и шпана. А это уже была философия Серого.
Серый тоже был философом.
Однажды Митька повстречался с Серым далеко от родного города. Они вместе плыли на прогулочном катере по широкой реке. Отделившись от родителей, эемляки сели на корме со стратегическим запасом мороженого, и стали философствовать. Серый, конечно, поучал более молодого Митьку. Но в словесном-то поединке Митька ему ничуть не уступал, и спорил с удовольствием. У Митьки мелькнула надежда, что после спокойного и серьезного разговора их отношения изменятся к лучшему.
Тут-то Серый и высказал убеждение, что между милицией и шпаной нет принципиальной разницы.
— Там и там власть. Как Царь берет налоги, так и мафии надо отстегивать. Милиция для тебя при серьезном залете — крыша. Но ведь и мафия при серьезном залете может прикрыть, причем мафия гораздо удобнее и доступнее.
— Милиция — добрая. А мафия — злая, — указал Митька.
— Милиция для своих добрая, — разъяснил Серый. — Для тех, кто ее законы уважает. А для тех, кто живет по понятиям, мафия добрая. Всякая власть для своих добрая. Вот ты — станешь меня слушаться, будешь своим — буду и я для тебя добрый.
Слушаться Серого Митька все равно не хотел.
— Нет, Серый! Все равно есть разница. Мафий много, они все между собой воюют. А Царь — один. Это для человека гораздо удобнее. Если я тебя стану слушаться, на меня тот же Чака все равно может наехать.
— Если ты меня станешь слушаться, я Чаку за тебя ушибу, — протянул Серый, сплюнув в пенную струю за кормой.
— Ты все равно не самый крутой в стране, — сказал Митька. — Царь все рано тебя круче.
— Я и не претендую, — спокойно ответил Серый. — Я тебе как раз это и объясняю. Царь — просто самый крутой атаман в этом лесу.
Митька покачал головой.
— Ты — дисседент, Серый. Не говори твои мысли кому попало.
Они помолчали, задумавшись каждый о своем.
— Есть разница, Серый, — повторил Митька. — Царь — он Помазанник. Его Бог благословил править. Он один такой. А остальные атаманы — самозванцы, ты уж прости меня, атаман.
Серый великодушно кивнул.
— Тут я не спорю. Помазанник — это круто. Ну, а меня зато народ избрал — это тоже неплохо.
— Кто тебя избрал, Серый? — нахмурился Митька. — Какой народ?
— Мои люди — все за меня, — сказал Серый. — А за Царя вряд ли все. Так ведь.
— Его люди все за него, — возразил Митька, — и их гораздо больше, чем твоих, Серый.
— Вот и нету разницы. Просто ты решил прогибаться перед тем, кто сильнее всех. А я тебе базарю — о свободе.
— О какой свободе, Серый? Ты же хочешь, чтобы я тебя слушался. Какая же это свобода?
— А тебе всяко придется кого-то слушаться, Митек. Меня или другого атамана. Ты ведь сам-то — не атаман по натуре.
Это была правда. Митька не был атаманом по натуре. Атаманы — народ крутой. А Митька не хотел быть крутым. Хотя свободу — любил. Как быть свободным — и не быть атаманом — это был вопрос. Как совместить несовместимое? Не для того ли Митька искал Волшебника?
— Ну, так о какой свободе ты базаришь, Серый? — напомнил Митька. — Какая мне свобода, если я — не атаман. По натуре.
— О реальной. Тебе есть резон прогибаться перед тем, кто ближе к тебе. Со мной ты всегда запросто сможешь побазарить, убедить меня, что тебе надо. А до Царя тебе ни в жисть не достать, в натуре. Твоя свобода — это быть ближе к атаману.
И тут выходила правда у Серого! А Серый продолжал.
— Вот и выбирай, перед кем прогибаться — перед тем, кто ближе, или перед тем, кто сильнее! Вот и вся разница.
— Есть еще разница. Царь — Помазанник, — напомнил Митька.
Так они спорили долго и откровенно, и Митьке даже показалось, что они — подружились. Но, вопреки ожиданиям, задушевный разговор никак не повлиял на политику Серого в отношении Митьки по возвращении в родной город. Это было обидно и непонятно. Получалось, что у Серого тоже вроде того, что дружба — дружбой, а служба — службой. А это Митьке всегда претило.
Ближе к ночи Митька вдруг вспомнил, что Волшебник так ни слова и не сказал ему о таинственном ночном посетителе. Почему-то эта мысль была пугающей. Ночь приближалась, и Митьку стал охватывать страх. Он лег в постель и попросил Маму не выключать свет.
— Что еще за глупости?
— Боюсь. Очень страшный сон.
— Ну, расскажи, что тебе приснилось.
— Злой волшебник.
— Вот не увлекайся волшебниками. Это все глупости. Помолись, и спи.
И Мама все-таки выключила свет. Тогда Митька, скорчившись под одеялом, стал мысленно звать Волшебника.
— Защити меня, приди ко мне…
Он не заметил, как уснул. Во сне ему явился Волшебник и сказал:
— Ты звал меня.
— Да. Я боюсь этого, черного.
— Прости, я совсем забыл про него сказать. Это, можно сказать, мелкий хулиган. Не думай про него, он больше не придет.
— Это хорошо.
— Вообще, если будут проблемы, ты можешь звать меня, как сегодня. Если ты — мой ученик, я обязан тебя защищать. А ты, похоже, решил стать моим учеником.
— Конечно, хочу!
— Но я все же советовал бы в случае опасности призывать Бога, как ты это сделал в прошлую ночь. Это надежнее и, кстати, привычнее. Ты же православный. Сам я в опасности именно Бога призываю.
— Бога?
— Именно Бога. Вот тебе мой совет: никогда не увлекайся волшебными предметами и словами. Особенно остерегайся имен. Используя чье-либо имя, ты оказываешься в долгу. И это в любом случае нехорошо.љ
— А если Бога призываю?
— А у Бога мы так и так в долгу. Потому лучше призывай Бога. Но меня призывать я, конечно, тебе не запрещаю.
— А как же ограниченность? — сказал Митька, окончательно успокоившись.
— Что — ограниченность?
— Помните, Вы сказали, что во всемогуществе есть своя ограниченность.
— Помню.
— Я не понял, что там за ограниченность. Если Он все может — даже может создать камень, который нельзя поднять. Все может — какая ж тут ограниченность?
— Для Него — никакой. Все может. Тут для нас ограничение.
— Какое?
— В этом разобраться не так-то просто. Это трудная штука для человеческого ума. Хочешь, я сейчас покажу тебе феерию? Может, это поможет…
— Феерию? Хочу. Конечно, хочу. Прямо сейчас, во сне?
— Почему же нет? Феерия сродни сну, одно другому не мешает… Я покажу тебе феерию про Конституцию.
— Про Конституцию? — удивился Митька.
Волшебник кивнул.
— Конституция — это камень, который Король может сделать, но потом он уже не может его поднять.
И Митька увидел странный сон про одного совсем древнего Короля, который действительно владел тайной Истинного языка. Его подданные благоденствовали. Когда являлась какая-то нужда, народ шел на поклон к своему Королю — и дело скоро улаживалось. Король был для них действительно отцом и благодетелем.
Но люди любят свободу, дети постепенно взрослеют — и постепенно в народе зародилось недовольство.
В соседнем государстве была демократия — там были и трудности, и трагедии, но зато и люди там были горды и смелы. Они высоко держали свои головы и презирали тех, кто не умел жить своим умом, своими трудами и чуть что — љ бежал жаловаться своему Королю. Конечно, никто и не думал устраивать революций и свергать Короля-Волшебника. Все понимали, что благополучие Королевства зависит от Короля. Просто однажды народ собрался на огромной площади перед дворцом. Самый мудрый и самый старший из подданных приблизился к Его Величеству и просил своего Повелителя даровать им Конституцию, даровать Закон, Право, Разделение властей, Выборы и самоуправление. Верховная власть все равно осталась бы в руках Короля — Король имел право отменить Конституцию и вновь стать неограниченным монархом.
— Если это сделает вас счастливыми, то для чего отменять то, что сделано? А если это сделает вас несчастными, то для чего вам Конституция? — спросил мудрый Король.
— Мы хотим лучше понять самих себя, — ответил мудрый Старейшина.
— Поверьте мне, что это сделает вас несчастными, — сказал Король. — И вы сами же станете винить меня за то, что я послушался вас.
— Тогда мы исправим ошибку и будем жить по-старому!
— Я не хочу делать ошибок, — сказал Король.
— Но быть может, для народа это полезно, Ваше Величество? — заметил Старейшина.
— Может быть, — сказал Король. — Но я не хочу принимать в этом никакого участия. Вот мое решение: если вы захотите получить от меня право на ошибку, я отрекусь от престола.