– Наблюдательный ребенок, – оценил Башмаков, наполняясь глупой петушиной гордостью.
И хотя за квартал до проходной они разошлись, чтобы появиться на работе порознь, доглядчивые лабораторные дамы сразу что-то почувствовали, начали перешептываться, и когда в столовой Башмаков, поморщившись, отставил стакан с подкисшим компотом, Каракозин тихо сказал:
– Горько!
После работы Башмаков и Нина Андреевна зашли в магазин, и она по-семейному советовалась с ним, чего и сколько покупать, а после ужина попросила проверить у Ромы уроки. Видимо, это был чисто символический, совершенно не характерный для их семьи жест, но умный мальчик покорно отдал тетради и почтительно выслушал дурацкие замечания нового маминого мужчины.
– Когда ты поговоришь с женой? – спросила она в тот момент, когда любовь уже кончилась, а сон еще не наступил.
– Кто – я? – отозвался Башмаков так, точно Нина обращалась одновременно к пяти любовникам, лежащим с ней в постели.
– Хочешь, я сама с ней поговорю!
– А что ты ей скажешь?
– Скажу, что ты любишь меня, а ее не любишь…
– Она может не понять.
– Неужели она не понимает, что любовь – это главное в жизни? И жить с человеком, который тебя не любит, унизительно!
– В жизни много главного…
– Например?
– Например, дети.
– Дурачок, я рожу тебе кого только захочешь и сколько захочешь! Представляешь, Омка меня вчера спросил: «Мама, а у тебя с Олегом Трудовичем – ему, кстати, очень твое отчество нравится – будут дети?»
– А он не спрашивал, почему ты разошлась с его отцом?
– Нет, Омка только спросил, любила ли я его когда-нибудь.
– А ты?
– Я ответила, что не любила… А он сказал, что всегда так почему-то и думал и что никогда не женится на девочке, которая его не любит. А ты любил свою жену?
– Давай не будем об этом! – Башмакова раздражало, что Нина пользовалась словом «любовь», точно кайлом.
– Когда ты с ней поговоришь?
– Как только она вернется.
– А когда у нее день рождения?
– При чем тут день рождения?
– Тебе трудно ответить?
– Двадцать первого июня…
– Так я и знала… Она – Близнец. А у Близнецов с Тельцами ничего хорошего быть не может!
Катя вернулась раньше времени: Дашка заболела ангиной, лежала бледная и говорить могла только шепотом. Башмаков взял отгулы и сидел с дочерью, потому что Катю только-только назначили завучем и она готовила школу к началу учебного года.
После Дашкиного выздоровления он снова стал часто бывать у Нины Андреевны, благо ее новая квартира была в пяти автобусных остановках от «Альдебарана». Она потчевала его отличным ужином, а если Рома был в шахматном кружке, они наскоро любовничали – и Башмаков, провожаемый ее отчаянными взглядами, мчался домой. А чтобы Катя ничего не заподозрила, с показательным аппетитом съедал еще и семейный ужин. Даже иногда, для полной достоверности, на сон грядущий любил жену, находя в этом некоторую сравнительную остроту ощущений, наподобие той, какую испытывает, должно быть, двойной агент. В результате сидячей работы и двойственных ужинов Башмаков сильно растолстел.
Нина Андреевна несколько раз заводила разговоры об их будущем, ссылаясь при этом почему-то на Рому, который, по ее словам, постоянно интересовался, когда же «дядя Олег» переедет к ним насовсем.
– Мальчику тринадцать лет, а он понимает, что если люди любят друг друга, они должны жить вместе. А тебе тридцать пять…
– Дай мне время!
– Для чего? Чтобы разлюбить меня?!
Это повторялось каждую их встречу, и Башмаков начал тихо ненавидеть вдумчивых подростков и все производные от слова «любовь» И вот однажды, когда, рассказывая Кате о срочной работе, потребовавшей его задержки в «Альдебаране», Башмаков с привычным аппетитом съедал второй ужин, раздался телефонный звонок. Катя быстро схватила трубку: она в ту пору еще верила, что отыщется их украденная машина, и ждала звонка от следователя. Но это была Нина Андреевна…
12
Эскейпер взглянул на часы: с минуты на минуту должна позвонить Вета и сообщить результат экспресс-анализа. Он встал и подошел к окну. Анатолич вернулся на рабочее место и ковырялся в железных внутренностях «Форда». В халате он походил на хирурга, склонившегося над кишечными хитросплетениями огромного вскрытого тела. Олег Трудович вдруг почувствовал себя студентом, с высоченных застекленных антресолей наблюдающим за тем, как медицинское светило делает уникальную операцию.
Сам Башмаков к автомобилям был прежде совершенно равнодушен. А вот Катя всегда мечтала о колесах и даже иногда утром, проснувшись и потягиваясь, сообщала:
– Тапочкин, а мне снова снилось, как я вела машину. Почему-то по горной дороге… Душа на поворотах знаешь куда уходила?
– Знаю. – Башмаков с хозяйским равнодушием ерошил то место, куда на поворотах уходила Катина душа.
Расчетливая жена давно уже начала копить на автомобиль, заведя специальную сберкнижку. Для начала она перестала выбрасывать пустые бутылки и по выходным высматривала из окна грузовик, собиравший у жителей стеклотару. Сумки с бутылками стояли в прихожей уже наготове, и едва во дворе показывался передвижной посудосборный пункт, они мчались к лифту, гремя емкостями, которые Каракозин однажды поэтично назвал «скорлупой от удовольствия». Потом, пересчитывая мятые и почему-то всегда влажные рублевки, Катя мечтательно спрашивала:
– Ты какого цвета хочешь?
– Все равно.
– Все равно не бывает.
– Бывает.
– Ну в чем дело? – начинала сердиться жена. – Тебе задали простой вопрос: какого цвета ты хочешь машину? Напрягись!
– Черного, – напрягался Башмаков.
– А я – цвета мокрого асфальта…
Катя даже окончила заранее курсы вождения, хотя прекрасно понимала, что на сданные бутылки машину не купишь – копить предстоит долго и упорно. Она однажды самоотверженно отказалась от нутриевого полушубка – его продавала знакомая учительница младших классов. Муж учительницы руководил камерным хором слепых и плохо видящих и благодаря таинственной солидарности незрячих мотался по всему миру. Катя принесла полушубок домой и разложила на диване.
– Нравится? – спросила она Башмакова, едва он вошел в квартиру.
– Ничего, – вяло кивнул Олег Трудович, все еще мысленно пребывая в жарких объятиях Нины Андреевны.
– А мне цвет не нравится.
– Да? Ты какой хочешь?
– Мокрый асфальт, – вздохнула Катя.
Ожидание машины со временем стало неотъемлемой частью их семейной жизни. Вечной светлой мечтой. И вдруг Докукин, встретив Башмакова в коридоре, cпpoсил:
– А деньги-то у тебя есть?
– А сколько вам нужно? – осторожно поинтересовался Олег Трудович, с возрастом все неохотнее дававший в долг.
– Мне? Мне ничего не нужно. Машину-то ты собираешься покупать?
– А что – скоро?
– На прошлой неделе отправил списки в магазин. Жди открытку! Кстати, хочу задать тебе вопрос…
– Весь внимание! – подобрался Башмаков.
– Сам будешь ездить или на продажу берешь? Если на продажу – есть хороший человек.
– Жена будет водить.
– Смотри! Женщин к рулю подпускать нельзя. Нельзя! Предупреждаю тебя как коммунист коммуниста…
Докукин хлопнул младшего товарища по представительному животу и улыбнулся. В последнее время свое любимое присловье он стал произносить не то что в насмешку, а скорее с оттенком уважительной самоиронии.
Башмаков наврал Нине Андреевне, ждавшей его в тот вечер на борщ, разумеется, с пампушками, что ему нужно идти в школу на родительское собрание. Олегу Трудовичу хотелось как можно скорее сообщить радостное известие Кате.
– У тебя жена в этой школе работает! – тихо удивилась любовница.
– Именно поэтому я и иду на собрание! – совершенно искренне обиделся на такое недоверие Башмаков.
– Ты не обманываешь?
– Не приучен.
– Жаль. Рома сегодня вечером на занятиях…
Катя, подавленная, сидела на диване, а перед ней на плечиках, прицепленных к открытой дверце гардероба, висел мужнин пиджак.
– Имею сообщить тебе стратегическую информацию… – многозначительно начал Олег Трудович.
– Я тоже.
– Хорошо. Но я первый.
– Уступи место женщине!
– Уступаю.
– Тунеядыч, – ласково спросила она, – ты что – научился пришивать пуговицы?
– Какие пуговицы?
– Вот эти! – Катя впилась в мужа взором следователя по особо важным делам.
– А в чем дело?
– А в том, что я всегда обматываю нитку под пуговицей. Эти две пуговицы не обмотаны. Может быть, ты наконец познакомишь меня со своей пассией – я научу ее пришивать пуговицы!
– Чушь! – отмел Башмаков, вспомнив, как недавно Нина Андреевна действительно что-то делала с его пиджаком, пока он належивал силы, чтобы отправиться домой. – Чушь и клевета!
– Твоя версия?
– Моя? М-м… Очень просто: у нас была немецкая делегация. Одна наша лабораторная девушка, ты ее не знаешь, заметила, что у меня пуговицы болтаются, и срочно пришила. Интересовалась, между прочим, куда смотрит моя жена.
– Врешь!
– Ваши подозрения мне странны!
– А вашу лабораторную рукодельницу зовут случайно не Нина Андреевна?
– Случайно – нет. Мы на дачу завтра едем?
– Мы едем в суд – разводиться!
– Отлично. Еще вопросы есть?
– Есть. Ты знаешь, что у тех, кто врет, вырастают рога?
– Читал! – рявкнул Башмаков, подошел к пиджаку, вырвал обе пуговицы с мясом и швырнул на пол.
В тот день Катя легла спать отдельно, на Дашкиной кровати, но сквозь сон Башмаков подглядел, как жена прокралась в комнату, шарила в поисках закатившихся пуговиц, нашла и унесла вместе с пиджаком на кухню. А утром она растолкала его:
– Тунеядыч, проснись же! Вот – открытка… Открытка пришла!
– Из суда присылают не открытки, а повестки.
– Балда! Открытка на машину!!!
– Именно эту информацию я тебе и хотел вчера сообщить. – Голос Башмакова из-за утренней хрипотцы прозвучал особенно сурово.
– А делегация была из ГДР или из ФРГ?
– А черт их разберет. Они же вроде объединяются…
– Прости! Я была вчера не права…
Дашка как раз гостила у бабушки, и они, быстро, но полноценно помирившись, помчались к Катиным родителям, суетливо заняли у тестя недостающую тысячу, а потом на такси – не дай бог хорошие цвета кончатся! – помчались на Варшавку в автомобильный магазин. Толпа в магазине была чудовищная, словно в аэропорту, из которого по метеоусловиям уже несколько дней никто не может улететь. Открытки были у всех. Велся специальный список, утром и вечером устраивали переклички. Народ периодически обмирал от слуха, будто со дня на день машины подорожают в два раза или же – а это еще хуже! – начнется обмен денег, потому что Горбачев под давлением демократов дал указание срочно убрать Ленина с купюр… Перепуганная Катя позвонила даже одному родителю, работавшему в Минфине, и тот ее успокоил. Другой родитель, большой начальник, организовал звонок директору магазина, чтобы можно было получить автомобиль, минуя дурацкий список. И вот в конце концов продавец – человек со скорбно-равнодушным лицом (будто выдает он не новенькие автомобили счастливчикам, а урны с прахом усопших) – спросил у замершей от восторга Кати:
– Цвет какой хотите?
– Мокрый асфальт! – прошептала она.
Он посмотрел на нее так, словно вместо одной урны с прахом от него потребовали к выдаче две.
– Не в европах…
– А какой есть?
– Цвета детской неожиданности и цвета блюющего кузнечика.
– Я серьезно! – взмолилась Катя.
– Разве я похож на Жванецкого? – пожал плечами продавец.
Башмаков слушал весь этот диалог, едва сдерживая вековую ненависть бесправного потребителя к обнаглевшему сатрапу прилавка. И все-таки наконец не сдержался:
– А если… э-э… поискать. Мы будем… хм… благодарны!
Продавец посмотрел на них долгим и печальным взглядом человека, причастного к сакральным тайнам советской торговли, и куда-то ушел. Вернулся он через четверть часа и сообщил угрюмо:
– «Кофе с молоком». Но без бокового зеркала и с разбитой фарой. Двести.
– Берем! Но нам надо съездить еще за деньгами. Мы скоро!
Когда они примчались к Каракозину, тот собирался на халтуру – укладывал в большой рюкзак рулон дерматина и инструменты. Принцесса, вышедшая узнать, кто пришел, была одета в шелковый китайский халат, тонко перехваченный у талии, и намакияжена как для посольского приема. Их сын, Андрон, носился по квартире, изображая, а точнее, являясь в этот момент стратегическим бомбардировщиком. Джедай подобрал с пола тапочку и бросил в мальчика, нарочно промахнувшись.
– Ракета прошла справа! – скрипучим диспетчерским голосом констатировал Андрон.
– И так целый день, – нежно сообщил Каракозин. – Приземляется, только когда «Спокойной ночи, малыши» показывают. Атомный мальчик.
– Весь в отца, – добавила Принцесса с неуловимым оттенком какой-то генетической неприязни к мужу.
Джедай не только одолжил недостающие деньги, но и вызвался поехать с ними в магазин, чтобы проверить машину и помочь отогнать ее домой: Катины водительские права были слабой гарантией того, что она благополучно дорулит с Варшавки.
Наконец выкатили новенькую «пятерку».
– «Кофе с молоком», – счастливо вымолвила Катя.
– Новая модификация базовой модели, – констатировал Каракозин, озирая разбитую фару и отсутствующее зеркало. – Называется «Адмирал Нельсон».
Хмурый продавец впервые улыбнулся и предложил еще за двести рублей тут же заменить фару и привинтить недостающее зеркало. Получив деньги, он ушел.
– Гегемоном следующей революции будет не пролетариат, а возмущенный покупатель, которому нечего терять, кроме своих рублей! – объявил Джедай.
Он обошел машину, постукал ногами по колесам, открыл-закрыл двери и багажник. Потом завел мотор и поморщился, как настоящий меломан от звуков «Машины времени».
– Автомобиль – как жена. Недостатки можно выявить только в процессе эксплуатации. – Каракозин вздохнул. – Поэтому единственное, что мы можем, – проверить, закрываются ли двери…
Вставили фару и вернули на место зеркало, а потом явно повеселевший продавец уговорил их тут же в техцентре установить сигнализацию, мерзко завывавшую от малейшего прикосновения к машине. Мастер, ставивший сигнализацию, заявил, что даже он сам, если бы захотел, не смог бы угнать «тачку» с такой «вопилкой».
Когда Каракозин аккуратно припарковал машину возле подъезда, Катя еще раз любовно оглядела свое сокровище и вдруг страшно ахнула. Башмаков метнулся к ней – она с ужасом показывала на незамеченную царапину толщиной с волос на левом заднем крыле. Каракозин и Олег успокоили ее, как могли, но Катя от подъезда вернулась к машине и тихонечко хлопнула ладонью по капоту – в ответ раздался омерзительный вой.
– А теперь – шампанского! – крикнула она.
Поздно ночью они пошли провожать до метро Каракозина, который был пьян и печален: перед выходом он, позвонив домой, выяснил, что Принцесса пошла к подруге и до сих пор не вернулась. На обратном пути Катя вдруг предложила мужу посидеть в машине. Внутри волнительно пахло новым кожзаменителем. Через стекла в свете фонарей было видно, как меж колес плотно припаркованных автомобилей мелькает юркая крысиная тень.
– А нас, между прочим, никто не видит! – мечтательно сказала Катя, включила приемник и, потрещав по диапазонам, поймала нечто брамсообразное. – Давай прямо здесь!
– Тут неудобно! – опешил Башмаков, в семейном интиме инстинктивно придерживавшийся охранительного консерватизма.
– Отчего мужья не летают? – вздохнула Катя.
– Ну почему же?
И они полетели…
На следующий день Нина Андреевна, словно уловив в лице Башмакова что-то опасно новое, спросила с очень странной усмешкой:
– Ну и как машина?
– Незабываемые ощущения!
– Тебе теперь не до меня будет…
– Как ты можешь!
– Я приготовила мясную запеканку. И Омка уйдет…
– Ладно.
После запеканки и бурного десерта Нина Андреевна лежала в нежном беспамятстве. Башмаков начал потихоньку одеваться.