Единственное основание для развода в штате Нью-Йорк — супружеская измена. Тихо мечтая поколотить как следует Мафию, Руни стал с повышенным интересом поглядывать на Паолу Майстраль, соседку Рэйчел. Хорошенькая и чувственная. И прошедшая, как он слышал, через несчастливый брак с третьим помощником боцмана Папашей Ходом. Но значит ли это, что о Винсоме у нее сложится лучшее мнение?
Харизма плескался в душевой. Интересно, это зеленое одеяло сейчас на нем? У Винсома было впечатление, что Харизма в этом одеяле живет.
— Эй! — крикнула Мафия из-за письменного стола. — Кто-нибудь, скажите, как пишется «Прометей»?
Винсом хотел было сказать, что первый слог — такой же, как в слове «профилактика», но тут зазвонил телефон. Винсом спрыгнул с кофеварки и снял трубку. Пусть издатели считают ее безграмотной.
— Руни, ты не видел мою соседку? Ту, что помоложе. — Он не видел.
— А Стенсила?
— Стенсил не заходил ко мне уже неделю, — ответил Винсом. — Он сказал, что отправляется проверить некоторые догадки. Все очень таинственно, в духе Дэшила Хэммета.
Похоже, Рэйчел расстроилась — судя по дыханию и чему-то неуловимому.
— Могут они быть вместе? — Винсом развел руками, зажав трубку между плечом и шеей. — Она не ночевала дома.
— Я понятия не имею, чем сейчас занимается Стенсил, — сказал Винсом. Но я спрошу у Харизмы.
Закутанный в одеяло Харизма стоял в ванной перед зеркалом и разглядывал свои зубы.
— Айгенвэлью, Айгенвэлью, — приговаривал он. — Ведь можно было и получше прочистить каналы. И за что только тебе платит старина Винсом?
— Где Стенсил? — спросил Винсом.
— Он вчера прислал записку с бродягой в армейской шляпе времен кампании 1898 года. Он собирался что-то искать в канализационных трубах, я ничего не понял.
— Не сутулься, — сказала Мафия, когда Винсом, пыхтя и выпуская клубы дыма, шел обратно к телефону. — Держись прямо.
— Ай-ген-вэлью! — стонал Харизма. Эхо в ванной звучало с запаздыванием.
— Где-где? — переспросила Рэйчел.
— Никто из нас, — ответил Винсом, — не вникал в его дела. Если он хочет шарить по канализации, то пусть себе шарит. Я сомневаюсь, что Паола — с ним.
— Паола, — сказала Рэйчел. — Она очень больная девушка, — и со злостью повесила трубку. Но сердилась Рэйчел не на Винсома. Повернувшись, она увидела, как Эстер в ее белом кожаном плаще украдкой выбирается из квартиры.
— Могла бы спросить, — сказала Рэйчел. Эта девчонка вечно таскает вещи, а когда ее ловят, прикидывается котенком.
— Куда ты собираешься в такое время? — поинтересовалась Рэйчел.
— А, куда-нибудь. — Ничего определенного. Если бы у нее было хоть немного мужества, — подумала Рэйчел, — то она сказала бы мне: "А кто ты, черт подери, такая, чтобы отчитываться перед тобой — куда я иду?" А Рэйчел бы ответила: "Я — та, кому ты должна тысячу с лишним баков, вот кто я такая". Эстер впала бы в истерику: "Ну что ж, раз так, то я ухожу. Займусь проституцией или чем-то еще и вышлю тебе деньги почтой". Рэйчел наблюдала бы, как она сердито уходит и, когда Эстер подошла бы уже к двери, выдала бы заключительную фразу: "Это тебе придется им платить. Ты разоришься. Убирайся и будь проклята!" Дверь бы захлопнулась, высокие каблучки застучали бы на лестничной площадке, зажужжал бы и закрылся лифт, и — ура: нет больше Эстер! А на следующий день она прочла бы в газетах о том, что Эстер Гарвиц, 22 года, почетная выпускница Нью-Йоркского Колледжа, сиганула вниз головой с такого-то моста, или перехода, или высотного здания. И Рэйчел была бы так сильно потрясена, что у нее не хватило бы сил даже заплакать.
— Неужели это я? — произнесла она вслух. Эстер уже ушла. — Итак, продолжала она с венским акцентом, — перед нами случай, который мы называем подавляемой враждебностью. Вы втайне хотите убить соседку по квартире. Или совершить нечто в этом же роде.
Раздался громкий стук в дверь. Она открыла и увидела на пороге Фу и неандертальца в форме третьего помощника боцмана.
— Это — Свин Бодайн, — сказал Фу.
— Да, мир тесен, — сказал Свин Бодайн. — Я ищу жену Папаши Хода.
— Я тоже, — ответила Рэйчел. — А ты что, работаешь у Папаши купидоном? Паола не хочет его больше видеть.
Свин бросил белую фуражку, как обруч серсо, на настольную лампу, и попал.
— Пиво в холодильнике? — спросил Фу с довольным видом. Рэйчел привыкла к тому, что члены Команды могут вломиться к ней в любое время со своими случайными знакомыми.
— ЧУСЕКДО, — сказала она, что на языке Команды означало "Чувствуйте Себя Как Дома".
— Папаша остался на Средиземке, — сообщил Свин, ложась на диван. Он не отличался большим ростом, поэтому его ноги не свисали через край. Толстая мохнатая рука Свина с глухим стуком упала на ковер, и у Рэйчел появилось подозрение, что не будь там ковра, то этот стук больше походил бы на всплеск. — Мы служим на одном корабле.
— Я не знаю, где находится эта ваша Средиземка, но почему тогда ты не там? — спросила Рэйчел. Она прекрасно понимала, что имеется в виду Средиземное море, но Свин ее раздражал.
— Я — в самоволке, — сказал Свин и закрыл глаза. Вернулся Фу с пивом. Боже мой! — воскликнул Свин. — Я чую запах «Балантайна»!
— У Свина необычайно чуткий нюх, — сказал Фу, вставляя открытую кварту «Балантайна» Свину в кулак, и тот сразу стал похож на барсука с проблемами в области слизистой. — Я не припомню, чтобы он хоть раз ошибся.
— Где вы встретились? — спросила Рэйчел, усаживаясь на пол. Свин с закрытыми глазами поглощал пиво. Вытекая из уголков рта, оно сбегало по его щекам, ненадолго собиралось в лужицы у заросших ушных пещер, а потом впитывалось в диван.
— Если бы ты заглянула в «Ложку», то узнала бы, — ответил Фу. Он имел в виду "Ржавую ложку" — бар на западном краю Гринвич-виллидж, где, по легенде, один известный и колоритный поэт двадцатых годов упился до смерти. С тех пор этот бар стал очень популярен среди компаний типа Команды. — Свин имел там огромный успех.
— Конечно "Ржавая ложка" должна быть от него без ума, — язвительно заметила Рэйчел, — учитывая его нюх, способность определять сорт пива и прочие штучки.
Свин вынул изо рта бутылку, которая до тех пор торчала там и каким-то чудом не падала. Он сделал глотательное движение. — А-х-х!
Рэйчел улыбнулась.
— Может, твой друг хочет послушать музыку? — спросила она и, потянувшись, включила на полную громкость приемник, настроив его на волну кантри. Из приемника полились звуки душераздирающей скрипки, гитары, банджо и вокала. Солист пел:
Я вчера устроил ралли — за мной гнался Дорожный патруль.
Но их крутой «Понтиак» я сделать не смог.
Я врезался в столб и упал лицом на руль,
И теперь моя бэби сидит и рыдает в платок.
Я — в раю, дорогая. Слышишь, бэби, не плачь.
Нет никаких причин грустить обо мне.
Сядь на папин старый «Форд» и сделай так, как я.
И мы будем вместе на небесах, дорогая моя.
Правая нога Свина задергалась почти в такт музыке. Вскоре и его живот с качающейся внутри квартой пива начал подыматься и опускаться в том же ритме. Фу озадаченно наблюдал за Рэйчел.
— Ничего я так не люблю, — сказал Свин и сделал паузу, — как хорошую музыку — чтобы дерьмо вышибала. — Рэйчел в этом и не сомневалась.
— Ох! — воскликнула она, не желая, с одной стороны, углубляться в этот предмет, а с другой — оставлять его, в силу своего любопытства. — Я полагаю, вы с Папашей Ходом в увольнениях провели немало веселых минут за вышибанием дерьма.
— Мы вышибли нескольких морпехов! — прорычал Свин, перекрывая музыку, а это — одно и то же. Так куда, говоришь, пошла Полли?
— Ничего я не говорила. Ты, надеюсь, имеешь к ней чисто платонический интерес?
— Чего? — переспросил Свин.
— В смысле, не трахаться, — пояснил Фу.
— Это я позволяю себе только с офицерами, — ответил Свин. — У меня есть представление о чести. Я хочу повидать ее, потому что перед выходом в море меня попросил об этом Папаша, если я окажусь в Нью-Йорке.
— Так вот! Я понятия не имею — где она! — закричала Рэйчел. — Мне самой хотелось бы узнать, — добавила она спокойнее. Потом они слушали песню о солдате, который в Корее сражался под красно-бело-синим флагом, и однажды его любимая, Белинда Суини (для рифмы с "синий"), сбежала с бездомным торговцем винтами. И покинутый солдат вскоре об этом узнал. Внезапно Свин наклонил голову к Рэйчел, открыл глаза и изрек:
— А что ты думаешь по поводу тезиса Сартра о том, что каждый из нас воплощается в некотором идентитете?
Она не удивилась: в конце концов, он ведь тусуется в «Ложке». В течение следующего часа их речь состояла из имен собственных. Кантри-станция продолжала работать на полную катушку. Рэйчел открыла очередную кварту пива, и мир стал более компанейским. Фу даже так повеселел, что рассказал один из бесчисленных китайских анекдотов:
"Бродячий менестрель Линь, втершись в доверие к одному богатому и влиятельному мандарину, сбежал однажды ночью, прихватив с собой тысячу золотых юаней и бесценного жадеитового льва, и эта кража настолько выбила бывшего работодателя из колеи, что он в одночасье поседел и до конца дней только и делал, что сидел у себя на пыльном полу, вяло перебирал струны циня и напевал: "Ну не странный ли был менестрель"?
В половине второго раздался телефоный звонок. Звонил Стенсил.
— Стенсила только что подстрелили, — сообщил он.
Ну и ну, частный сыщик!
— С тобой все в порядке? Ты где? — Он дал ей адрес — восточное окончание Восьмидесятых улиц. — Сиди и жди. Мы сейчас приедем.
— Он не может сесть, понимаешь? — И повесил трубку.
— Пойдемте, — сказала она, хватая плащ. — Смешно, захватывающе и страшно! Стенсила ранили, пока он проверял догадку.
Фу присвистнул и хихикнул:
— И догадка начала отстреливаться.
Стенсил звонил из венгерского кафетерия на Йорк-авеню, известного под названием "Венгерский кафетерий". В этот час единственными посетителями были две престарелые дамы и полицейский не при исполнении. У женщины за прилавком были помидоровые щечки, а с лица не сходила улыбка — она, похоже, относилась к тому типу продавщиц, которые всегда дают добавку бедным взрослеющим мальчикам и питают материнские чувства к бродягам, предлагая им бесплатные наполнители к кофе, хотя на самом деле в этом районе жили лишь богатые детки, а бродяги попадали сюда чисто случайно и, сознавая это, спешили "гулять дальше".
Стенсил чувствовал себя неловко: возможно, ему грозила опасность. Несколько дробинок из первого заряда (от второго он хитроумно увернулся, плюхнувшись на дно трубы) рикошетом угодили ему в левую ягодицу. Нельзя сказать, чтобы ему не терпелось присесть. Сложив водонепроницаемый костюм и маску возле берегового устоя на Ист-Ривер- драйв, он причесался и разгладил одежду у ближайшей лужи под ртутным светом. Ему было интересно — насколько презентабельно он выглядит. Не очень хорошо, что здесь сидит этот полицейский.
Стенсил вышел из телефонной будки и осторожно поместил свою правую ягодицу на стул у стойки. Он старался не моргать, надеясь, что внешность человека средних лет послужит оправданием сыплющемуся песочку. Он заказал чашку кофе, закурил сигарету и отметил, что рука больше не дрожит. Пламя от спички сияло чистым светом, имело коническую форму и не колыхалось. "Стенсил, ты крут, — сказал он себе. — Но Боже мой, как они умудрилились добраться до тебя?"
И это было хуже всего. Стенсил встретился с Цайтсуссом совершенно случайно по пути к Рэйчел. Пересекая Колумбус-авеню, он заметил на противоположном тротуаре пару нестройных шеренг, к которым с пламенной речью обращался Цайтсусс. Стенсила очаровывали любые организованные формирования, особенно нерегулярные. А эти походили на революционеров.
Он прешел через улицу. Шеренги уже развалились, и люди разбрелись. Цайтсусс стоял, наблюдая за ними, потом обернулся и увидел Стенсила. Свет на востоке отражался в линзах очков Цайтсусса и делал их бледными и пустыми.
— Ты опоздал! — окликнул его Цайтсусс.
"Наверное, и впрямь опоздал, — подумал Стенсил. — На много лет."
— Видишь бригадира Шмяка? Вон тот парень в клетчатой рубахе.
Тут Стенсил осознал, что он уже три дня не брился и в течение того же времени спал прямо в одежде. Не зная, что и думать, даже готовясь к поражению, он подошел к Цайтсуссу, улыбнувшись министерство-иностранных-деловской улыбкой своего отца.
— Я не ищу работу, — произнес он.
— Ты — лайми, — сказал Цайтсусс. — Последний лайми, который у нас работал, мочил аллигаторов голыми руками. Вы — ребята что надо. Почему бы тебе один денек не попробовать?
Естественно, Стенсил спросил — что, собственно, попробовать, — и контакт был налажен. Вскоре они уже сидели в конторе, занимаемой Цайтсуссом на паях с какой-то невнятной расчетной группой, и разговаривали о канализации. Стенсил вспомнил, что в одном из парижских досье содержалось интервью с бывшим служащим Collecteurs Generaux, работавшим в канализации под бульваром Сен-Мишель. Тот человек, хоть и немолодой, отличался потрясающей памятью и рассказывал, как незадолго до начала Первой мировой во время одного из обходов, совершаемых им раз в полмесяца по средам, встретил женщину, и она вполне могла оказаться В. Поскольку Стенсилу уже один раз повезло с канализацией, то он решил, что еще попытка не помешает. Бригада вышла на перерыв. Время едва перевалило за полдень. Шел дождь, и завязался разговор вокруг канализационных историй. Немногочисленные «старики» делились воспоминаниями. Не прошло и часа, как кто-то упомянул о Веронике — любовнице священника, мечтавшей стать монахиней, имя которой в дневниках обозначалось инициалом.
Стенсил был убедителен и обаятелен, несмотря на мятый костюм и небритую бороду. Он уговорил их взять его вниз, и, когда они уже спустились, понял, что должен идти дальше. Но куда? Все, что он хотел увидеть — Приход Фэринга, — он уже увидел.
Полицейский ушел двумя чашками позже, а еще через пять минут появились Рэйчел, Фу и Свин. Они все набились в «Плимут» Фу, и тот предложил отправиться в «Ложку». Свин был обеими руками за. Рэйчел — благослови, Боже, ее сердце — не стала устраивать сцен и задавать вопросов. Вдвоем со Стенсилом они вышли за два квартала от ее дома, а Фу помчался дальше по Драйву. Снова начался дождь. За всю дорогу Рэйчел сказала единственную фразу: "Представляю, как болит твоя задница". Она произнесла ее сквозь длинные ресницы и улыбку школьницы, и следующие десять секунд Стенсилу чувствовал себя старым пердуном, за которого, возможно, его и держала Рэйчел.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
в которой Профейн возвращается на уровень улицы
I
Женщины всегда врывались в жизнь шлемиля Профейна подобно несчастным случаям — порвавшимся шнуркам, разбитым тарелкам, булавкам в новых рубахах. Фина не оказалась исключением. Поначалу Профейн подумал, что для Фины он не более, чем бесплотный объект плотского милосердия, всего лишь средство получить милость и индульгенцию, член бесчисленной компании раненых зверюшек, уличных бродяг — близких к смерти и потерянных для Бога.
Но как обычно, Профейн ошибался. Первые симптомы он заметил во время безрадостного торжества, устроенного Анхелем и Джеронимо в честь его первой охоты. В тот день они втроем работали в ночь и вернулись в дом семейства Мендоза около пяти утра.
— Надевай костюм, — сказал Анхель.
— У меня его нет, — ответил Профейн.
Ему выдали костюм Анхеля. Костюм был мал, и Профейн чувствовал себя смешным.
— Говоря по правде, — сказал он, — мое единственное желание сейчас поспать.
— Спать днем?! — воскликнул Джеронимо. — Ха-ха! Да ты с ума спятил! Сейчас найдем cono.
В комнату вошла Фина — заспанная и теплая после постели; услышав, что они устраивают праздник, она решила присоединиться. Фина работала секретаршей с восьми до полпятого, но сейчас сидела на больничном. Анхель ужасно смутился. Это было все равно, что записывать сестру в cono. Джеронимо предложил позвать Долорес и Пилар — знакомых девушек. Девушки — это не cono. Анхель посветлел.