И они же, комиссия, возмущаясь, стали спасать его, как только поняли, что обмануты мальчишеским самооговором. Да и кого бы они сейчас назначили вместо него? Дали отсрочку до конца года, чтобы он попытался взять план или чтобы они смогли подыскать замену. И выговор тоже дали. Ревизоры уехали вполне удовлетворенными. Дело, начатое кое-как, уже само поддерживало себя. Даже самого Никифорова это открытие поразило. То, что он знал - учебные часы в автоклассе, обязательное обучение второй специальности, преодоление страха перед автомобилем, инженерные дипломы мастеров, - было просто и не объясняло тайны превращения. А тайна была!..
С этими мыслями Никифоров дошагал до своего кабинета и там увидел плачущую Лиду. Ее лицо, всегда бледное и поэтому как бы просвечивающее, и теперь было бледным, на нем выделялся красный рот. Она говорила, а между веками и белками накапливалась прозрачная влага, выливалась из внутренних углов глаз, капала на темный стол. Девушка вытирала капли рукавом зеленой хлопчатобумажной куртки, испачканной засохшей краской.
- Успокойся, Лида, - сказал Никифоров. - Ну, успокойся.
- Он схватил ее вот здесь. - Она дотронулась до тою места, где нагрудный карман поднимался холмом. - Она вырывалась, а он смеялся, как зверь. Я схватила растворитель, чтобы плеснуть ему в глаза, тогда он выругался, как зверь, и отошел. Лучше я сяду в тюрьму, только терпеть уже сил нет.
- Успокойся, Лида, - повторил Никифоров. - Все будет хорошо, я тебе обещаю, - но в голосе, он чувствовал, не было уверенности, лишь тоска и растерянность.
Он вызвал мастера-маляра по селекторной связи.
- Я пойду, Александр Константинович. Не хочу его видеть.
- Иди, Лида. Все будет хорошо.
Никифоров вышел вслед за ней и еще увидел в коридоре перед лестницей ее невысокую фигуру в мешковатом костюме и ясно ощутил досаду. Он знал, что скажет про случившееся Журков. Можно и не идти к главному инженеру, не морочить друг другу голову подвигами этого хулигана, у которого тем не менее золотые руки: он, единственный в районе мастер, умел красить автомобили на одном дыхании.
- А чего думать? - сказал Журков. - Гнать надо.
- Как гнать, если он корифей в своем деле? У девчонок до сих пор краска ложится "шагреневой кожей".
- И будет ложиться! Он никогда их не научит, - хмуро сказал Журков. Его твердая нижняя губа крепко заперла рот.
- Давай рассуждать как руководители, - сказал Никифоров.
- Угу.
- Что "угу"?
- Я пока рассуждаю, - буркнул Журков. - Если б не рассуждал, я б ему ноги уже выдернул. А тут раздумываешь: кто без него будет красить? Как план обеспечить? Как замуж пойти и невинность соблюсти? Хочешь, посоветуйся еще с кем, а я тебе говорю: гнать взашей, иначе мы такие же сволочи, как он. Если не хуже.
- Лето да осень, вот и конец года, - сказал Никифоров.
- Я помню.
III
Сварщик Слава, молодой парень с круглым лицом и почти незаметными усиками, рассказывал:
- Он говорит, что кадров у него нет. "Все вы, - говорит, из казармы купца Ранетова, каждый сам по себе". А я говорю: "Я с Урала приехал, у нас казармы не было. У нас еще с Петра Первого демидовские заводы". "Все равно, - говорит, - все это самодеятельность, а до настоящего производства, как в Турине, на "Фиате", нам как до Киева раку ползти: кадров у меня нет, что прикажешь делать?" Так он говорит, а я стою. Меня до работы не допустили, потому что ко мне дружок армейский приехал, и мы того... капитально. Сам не знаю, чего он от меня хотел. Маляра-то они шуганули, но то маляр, а сварного найти на мое место, сам знаешь, проще простою. Тут он мне и говорит: "Слава, он незаменимый маляр, а ты заменимый, ты средний, как большинство, не могу же я уволить большинство?"
Слава удивленно замолчал и поворошил длинные волосы.
Бригадир Филимонов слушал, улыбался неопределенной бесхитростной улыбкой, но глаза не улыбались. Он был небольшого роста, с маленькими руками, и одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Филимонов принадлежит к той неистовой породе людей, с которыми трудно сладить одной силой. Несколько минут назад они вместе со Славой откатили от стенда разбитую (без крыши и стекол, с пустым моторным отсеком) машину и теперь курили, несмотря на строгий запрет курить в автоцентре. Неподалеку ацетиленовой горелкой срезали металлический сгусток того, что было задней частью новенького "универсала"; синяя с белой сердцевиной струя легко прожигала тонкое железо, оставляя за собой пузырчатый малиновый рубец, который быстро покрывался сине-черной окалиной.
- А что ж раньше не хотел рассказать? - спросил Филимонов. - Я уж думал, он тебе крепко врезал.
- Да нет... - ответил Слава. - В том-то и дело.
- В чем, в чем дело? - поморщился Филимонов.
- Что-то тянут резину с этой крышей. Пора принести, а то до перерыва ни одной стойки не сварю. Пойти, что ль, подогнать?
- Взял тебя голыми руками, вот ты и молчишь. Нету ее, этой разницы между им и тобой, он не хочет, чтобы она была, а до тебя не доходит, как без этой разницы. Тут-то он тебя и взял. И не тебя одного.
- Выходит, тебя тоже?
- Может, и так. Не люблю суперменов, не к добру пошла мода на показуху. А он хилый, голосок дрожит, рубаха на шее болтается, но я вижу - в нем хребет есть.
- Был у нас в части один из Донбасса, кожа да кости, а старички его не задевали... Вообще, конечно, с ним работать можно, ничего не скажешь. Губочев вот его боится, ну прямо смех берет.
- Ты приглядись-ка лучше: Губочев всех боится. С чего бы человеку всех бояться?
- Это не мое дело. Что-то крышу не несут, заснули, что ли... А правда, говорят, что ревизия неспроста была?
- Беда, что такие, как он, никогда не защищаются. Им кажется, раз у них руки чистые, значит, все кругом идеальные. Что там ревизия! Ему бы дорожить своим положением, самую малость бояться всякой мрази, тогда будет надежное дело.
- А разве есть, кто не боится? - спросил Слава.
- Легок на помине, - сказал Филимонов, и его глаза улыбнулись. К ним шел Никифоров.
- Здорово, мужики. - Директор пожал им руки, поглядел на красный "универсал". - Сейчас крыша будет.
- Все, несут! - весело сказал Слава, усики на его растянувшейся губе стали совсем незаметными. - Ты глянь, сам Губочев тащит!
Никифоров кивнул, но не стал смотреть, что делается за "универсалом", у которого отрезали заднюю часть.
- Да я не шучу! - сказал Слава. - Прижал ее к пузу, а Верещагин конвоирует. Прямо вынос гроба!
- У нас это последняя крыша, ему жалко с ней прощаться, - сказал Никифоров. И Филимонову: - Николай Петрович, перед перерывом вместе с Верещагиным скажите людям, что ревизия считает ваш кузовной участок самым лучшим.
Больше тут делать было нечего; Никифоров кивнул мастеру Верещагину и пошел дальше.
- Александр Константинович! - крикнул вслед Губочев. - Видите, я ваше распоряжение выполнил.
- Спасибо, - ответил директор, полуобернувшись, так и не посмотрев на него. Наверное, было похоже, что он бежит. А он и бежал. Как маленький Саша Никифоров, когда зажег, играя, стог сена во дворе соседей. Или так лучше определить: не бежал, а хотел собраться с мыслями? Но он не стал уточнять.
На малярном участке было душно; гудел вентилятор, горячо и едко пахло эмалью. Яркий холодный свет люминесцентных ламп с его едва уловимым помаргиванием, казалось, обладал плотностью, словно полупрозрачный газ. Вдоль стены напротив красильных боксов стояло несколько автомобилей. Все они были одинакового песочно-желтого цвета, с заклеенными бумагой фарами и стеклами, без бамперов, и чем-то напоминали коконы. Свежо блестела краска, и ее блеск маскировал мелкий брак - рябь "шагреневой кожи".
- Получается, - похвалил Никифоров.
- Нет, не очень получается, - вздохнула Лида.
Скребок в ее руках остановился, потом пошел по капоту, легко снимая разбухшую от растворителя старую краску.
- А как ты до крыши достанешь? - улыбнулся Никифоров.
- Подставлю ящик.
Он поднял с пола похожий на широкую стамеску скребок и снял с крыши белую стружку.
- Испачкаетесь, - предупредила Лида.
Он посмотрел на ее бледное миловидное лицо, уже тронутое тонкими трещинами морщин, снова улыбнулся:
- Я у вас отдохну. Никто не знает, что я здесь.
- Вы приходите почаще. Вот кончат там, - она кивнула на открытые боксы, где девушки в зеленых костюмах плавно работали пульверизаторами, - угостим вас домашним пит рогом. Мы и песни поем. Вы любите петь?
- Когда за рулем спать охота. Мы с Журковым ехали из Тольятти - все песни перепели.
- Нет, а мы просто так поем. Теперь нам никто не мешает. - Она посмотрела на Никифорова. - Хотите, за выходные мы вашу машину в любой цвет покрасим?
- Ну да! Чтоб меня обвинили в злоупотреблении служебным положением?
- А что мы еще можем? Бутылку купить?
- Зачем бутылку? Да ничего не нужно! - сказал Никифоров. - Давай лучше-ка спой что-нибудь.
- Вот еще! Ни с того ни с сего - петь. Просто так радио поет. - Лида нахмурилась, стала крепко и быстро водить скребком; ее тонкое плечо на мгновение выступало в широких складках рукава и сразу терялось в них.
"Что на Полетаеву сегодня нашло? - подумал Никифоров. - Сначала тест загадала, потом будто заклинило. "Море - это любовь". Нормальная баба на ее месте нашла бы мужика и не комплексовала. Но как, наверное, скучно! Маленький городок, все на виду, взрослые мужики давно женаты... Тут заклинит".
- Лида, что задумалась? - спросил он. - Хочешь, тест загадаю?
- Александр Константинович! Товарищ директор! - послышался голос из динамика. - Вас просят подняться в ваш кабинет... Александр Константинович! Вас просят подняться в ваш кабинет...
- Вот и спрятался, - сказал он. - Тест в другой раз.
Он знал, что просто так звать не станут. Наверное, снова что-то случилось, а Журков не в силах справиться. Может быть, скандалит тот толстый парень из Вологодской области? Или приехал на техобслуживание какой-то чин?
Никифоров почти угадал: заказчик, лысый коренастый мужчина в роговых очках, ждал в приемной.
- Вы директор? Я к вам.
- Заходите. - Никифоров толкнул дверь кабинета и сделал вид, будто не заметил сочувственного взгляда секретарши.
Вошли, сели. Мужчина раздраженно сказал:
- Я в девять утра сдал машину!
Никифоров кивнул, нажал белую клавишу, раздался голос диспетчера:
- Слушаю вас, Александр Константинович.
- Нужно отрегулировать клапана, промыть карбюратор... - продолжал заказчик.
- Что с автомобилем?.. - Никифоров нетерпеливо взглянул на него. - Ваш номер?
- ЮМО ноль два - сорок пять, - быстро вымолвил мужчина.
- Одну минутку, Александр Константинович, - сказал женский голос из селектора. - ЮМО ноль два - сорок пять сегодня получен владельцем с седьмого участка.
- Спасибо, Валя.
- Вот именно! Получен! - крикнул заказчик. - Там и конь не валялся! Карбюратор не промыт, зажигание не выставлено, тормоза не отрегулированы. Неужели всю жизнь на трояках и червонцах?
- У вас вымогали деньги? - спросил Никифоров.
- Я сам дал слесарю червонец. И мне ничего не сделали!
- Пишите на мое имя заявление. - Он чувствовал, что по щекам растекается сухой жар. - Кому дали? Сколько? Зачем? Пишите!
- Я не буду писать.
- Тогда я бессилен. Кому вы давали?
- Вы сами знаете, - усмехнулся мужчина.
- Почему я должен знать? - воскликнул Никифоров. - Вы в своем уме? Вы даете взятку и ищете у меня защиты?
- Мне нужен исправный автомобиль.
- У вас не будет исправного автомобиля. Жулики и взяточники, которых вы плодите, не могут честно работать. - Никифоров снова повернулся к селектору. - Поддубских? Василий, что у тебя?
- Нормально, Александр Константинович. Транзитному поменяли крестовину, он написал благодарность Голубовичу. Уф, жарко!
- Зайди ко мне.
- Вам даже пишут благодарности? - улыбнулся заказчик. - Я бы вас не беспокоил, но как без вашего разрешения снова загнать машину на участок...
- Подождите, пожалуйста, в приемной, - сухо ответил Никифоров. Гнев, нараставший в нем, погас. Не стоило гневаться на обман, лукавство, наглость, с которыми Никифоров сталкивался каждый день и которые отравляли его. Гнев не мог ему помочь, а лишь выставлял его бессилие напоказ.
Оставшись один, Никифоров сидел, выпрямив спину и положив ладони на стол. Ему казалось, что пальцы дрожат. Он смотрел на них с любопытством, потом заметил, что к рукаву прилип белый комок краски.
- Можно? - Вошел Поддубских.
- Заходи, заходи, - сказал Никифоров, сковыривая ногтем комок. - Кто делал его машину?
- Чью машину?
- Ну, того, лысого, что в приемной.
- А-а, - протянул Поддубских, устало улыбаясь.
- Вот что... Вот что... - сказал Никифоров.
Поддубских, ссутулившись, стоял рядом возле приставного стола, держал руки в карманах халата. Халат облегал его костистые плечи и спадал с груди плоскими прямыми складками.
Они молча смотрели друг на друга.
Никифоров знал, что в кротких глазах Поддубских не мелькнет даже тени ожесточения, мастер не поверит; но когда убедится, что тот червонец был, что лысый не солгал, его большие впалые глаза подернутся тусклой пленкой. И еще Никифоров знал, что Поддубских не боец, что он уйдет, как только в нем накопится это тусклое презрение, из-за которого он прежде бежал с московских станций техобслуживания, бежал, чтобы, живя в Москве, ездить на работу за семьдесят километров от дома в новый, не зараженный дрянью автоцентр. Но куда бежать самому Никифорову?
- Кто делал машину?
- Голубович.
- Так! Обрадовал.
- Жалоба? - спросил Поддубский.
- Хуже, но ты все равно не поверишь. Сядь и сиди. - Никифоров по селектору вызвал Голубовича.
Поддубских грустно усмехнулся, отошел к стене. Никифоров выдвинул верхний ящик стола, взял оранжевую пластмассовую папку, вытащил листок.
- Ты прав! - гневно сказал он. - Я бы тоже хотел отгородиться от этой гадости! Слушай, что они пишут. - И стал читать с дрожащего в руке листка: "Я, Молоканов В.М., был вызван на приемку осмотрения автомобиля... Меня попросили осмотреть левый лонжерон и левое крыло. Я осмотрел эти детали и сказал, что лонжерон можно вытянуть, а крыло надо менять. И я собирался уходить в цех, но клиент меня остановил и положил мне в карман пятьдесят рублей. Я отказался от этих денег, но он настойчиво сказал, что это тебе за консультацию. Я сказал, что авансов не беру. Он опять положил мне деньги, и я не удержался и ушел в цех. В чем считаю себя виноватым. И обещаю, что больше этого не повторится". - Никифоров вложил листок в папку и продолжал говорить уже как будто спокойнее: - Они дают взятки, а Молоканов и Голубович берут...
- Голубович? - спросил Поддубских. - Не может быть!
- Брось ты! Где эта граница, до которой не может быть, а после все может?! Молоканова мы не выгнали только потому, что такое у нас в первый раз. Но теперь, я вижу, мы совсем оперились. Хватит!
Поддубских выпрямился, теперь глядел напряженно и зло.
Вошел Голубович - щуплый, с хмурым взрослым лицом. У него были мокрые темные руки, он вытирал их серой тряпкой. Остановившись у дверей, слесарь молча смотрел на Никифорова.
- Что ж ты так? - спросил Никифоров с горечью. - Неужели за двадцать один год никто тебе не говорил... - Он не закончил; снова открылась дверь и кособоко вошел Журков. - Пусть с тобой Журков разговаривает!
- А что случилось? - Журков доковылял до стола, сел, поморщился.
- Что случилось? - усмехнулся Никифоров. - Этот мальчишка содрал десятку с клиента.
- Только-то? Они все там, на срочном, с клиентов дерут. Спроси у Поддубских.
- Я не понял вас, Вячеслав Петрович, - холодно сказал Поддубских. Если то, что вы сказали, правда, я готов подать заявление.
- Я тоже не понимаю, - Никифоров покачал головой, - твои шутки, Журков, сейчас неуместны.