Но вместо этого перед глазами оживает другая картина.
Школьный туалет, и трое старшеклассников зажимают меня, тянут вниз штаны, ржут. А мне лет десять-одиннадцать, не могу точно вспомнить, и страх сковывает тело. Липкий, холодный страх. И ещё откуда-то из давно заколоченного подвала подсознания, из преисподней памяти лезет что-то смутное, размытое, похожее на тёмную тень…
Что за херня вообще?!
Я дёргаюсь. Отпинываюсь от этой дряни. Но ногу ловят и сжимают в руках.
Открываю глаза.
Передо мной на коленях сидит Асакава. Он держит ногу и прижимает её к щеке. И смотрит на меня с какой-то проникновенной, терпеливой добротой.
Неужели я настолько жалок? Неужели настолько видно, что я боюсь?
— Нацуно, я не знаю, что случилось у тебя, — тихо говорит Асакава. — Не знаю, почему ты так боишься этого. Но поверь мне: я ничего плохого тебе не сделаю. Правда. Просто расслабься. И доверься мне, как я доверился тебе, когда мы прыгали с высоты. Расслабься. Прошу…
Я сглатываю ком и судорожно перевожу дыхание, пытаясь успокоить его. А Асакава скользит щекой вверх по ноге. Когда он останавливается и касается губами внутренней стороны бедра, я вздрагиваю.
— Что… что ты делаешь?
— Ничего, — шепчет он и снова целует мою ногу, с каждым поцелуем подбираясь всё ближе к паху. — Тебе же приятно? Закрой глаза, Нацуно.
Нет. Глаза я закрывать не хочу. Девушку всё равно не получается представлять, так пусть я хотя бы вижу, что это делает Асакава, а не кто-то там из гнусных, непонятных воспоминаний. Но когда Асакава стягивает с меня бельё, я отворачиваюсь. Не могу на это смотреть. Не могу. Хочется провалиться, вдавиться в этот чёртов диван, исчезнуть отсюда.
Кажется, у меня снова учащается дыхание и пульс. Только на сей раз не от страха. Я завожусь. Возбуждаюсь. Возбуждаюсь от того, что руки Асакавы бережно ласкают мой член. Мужские руки. Мужские!
Проклятье!
Когда влажный язык касается головки и начинает вылизывать её, я судорожно глотаю ртом воздух. Это приятно, чертовски приятно. И хочется большего. Неосознанно пихаюсь навстречу, и губы тугим кольцом обхватывают мой член, а язык принимается ласкать с удвоенной силой.
Я откидываюсь на спинку дивана, запрокидываю голову, отдаюсь наслаждению, которое сладким жаром волна за волной растекается по всему телу, затопляет меня, вырывается наружу вместе со стоном…
На смену оргазму приходит расслабленность, а потом осознание, что я кончил. Кончил от того, что мне делал минет парень. Парень!
Сжимаю зубы и закрываю лицо ладонью.
Как мне теперь смотреть на него? Как себя вести? Что вообще делать? В голове полный сумбур и стыд.
Мне стыдно за самого себя. Я себе отвратителен.
— Нацуно?
Асакава заботливо протягивает салфетки. Не глядя на него, я поспешно обтираюсь, натягиваю бельё, запахиваю юкату и, резко вскочив, шагаю к двери.
Не могу смотреть Асакаве в глаза. Просто не могу. Хорошо, что уже всё, выход.
Но выйдя из комнаты, я столбенею. Потому что нас встречает очередная комната. Комната, обставленная под гостиничный номер. Комната с двуспальной кроватью.
Нет. Этого не может быть. Я не верю. Не верю…
— И снова я рад приветствовать вас, мои друзья, — раздаётся из динамиков голос Юмэхару. — Спасибо за чудесное зрелище. Как и вы, я получил поистине удовольствие наблюдая за вами. Смею надеяться, что недопонимание осталось в прошлом, поэтому не буду тянуть со следующим заданием. В комнате есть всё необходимое для того, чтобы подготовить своего партнёра. Пока только подготовить. Ну и раз вы сами распределили свои позиции, то так и продолжаем: Асакава — актив, Нацуно — пассив.
— Постойте, господин Юмэхару!
Голос Асакавы звучит будто бы издалека, сквозь какой-то гул, который буквально заполняет меня.
— Мне кажется, такое распределение неразумным. Пассивом могу быть я.
— Нет, Асакава, моё решение неизменно, поэтому…
Он говорит что-то ещё, но я уже не слышу, ярость прёт из меня прямым напором.
Убить. Разломать здесь всё. Добраться и убить.
Поднимаю тумбочку и шарахаю её об стену, она разваливается у меня в руках. Швыряю обломки на пол и сжимаю кулаки.
— Я разнесу здесь всё, если не выпустишь нас отсюда немедленно. Понял?
В ответ я слышу печальный вздох.
— А я-то думал, что мы друг друга поняли и недоразумений больше не возникнет. Что ж, раз вы продолжаете сопротивляться, то мне придётся пойти на крайние меры. Я не хочу этого делать, но вы не оставляете мне выбора.
Секундная пауза — и Асакава вскрикивает от боли, падает на колено, трясётся.
Я бросаюсь к нему.
Что, чёрт возьми, происходит?!
— Шокер, — говорит Юмэхару, и Асакаву перестаёт конвульсивно трясти. — Он в браслете. Не смертельно, но весьма болезненно.
Браслет? Вот ублюдок!
Я хватаюсь за браслет Асакавы, пытаюсь расстегнуть застёжку, но пальцы пробивает разрядом, и я отдёргиваю руку.
— Даже не пытайтесь снять, — продолжает вещать Юмэхару. — Браслет запрограммирован так, что до окончания квеста снять его невозможно. При любой попытке сломать, он бьёт током.
— Чего ты добиваешься, сволочь? — шиплю я, Асакава часто дышит и, кажется, не в состоянии говорить.
— Вашей благоразумности, — отвечает Юмэхару. — Он будет мучиться до тех пор, пока ты не согласишься со своей ролью.
Асакаву снова скручивает боль. Его трясёт, бьёт током.
Ублюдок Юмэхару. Паразит. Ему же больно! Ему реально больно!
— Хватит! — кричу я. — Прекрати! Я согласен.
И глядя, как боль отпускает Асакаву, как прекращается трясучка, беззвучно повторяю:
— Сог… ласен…
========== 6. Асакава: Прикоснуться к мечте ==========
— Хватит! — сквозь прожигающую боль слышу я голос Нацуно. — Прекрати! Я согласен. Сог… ласен…
Боль тут же прекращается. Глотая ртом воздух, смотрю на Нацуно и не верю. Не верю в то, что происходит. Этого не может быть. Он не мог этого сказать, ведь он… Он натурал. Гомофоб. Но он согласился на это, чтобы спасти меня.
Дядя, какая же ты сволочь. Не зря меня предупреждала мама, чтобы я с тобой не общался. Наверное, ты и правда связан с какой-нибудь группировкой якудза. А может, сам входишь в неё. У тебя всегда были деньги и связи, а ещё ты никогда не гнушался никакими методами. И сейчас я сполна это распробовал.
Ты сволочь, дядя. Но я не лучше. Я такая же сволочь. Потому что не могу отказаться от такого подарка. Просто не могу!
Возможно, завтра я пожалею об этом. Наверняка пожалею. Когда закончится игра и мы вернёмся в реальный мир, Нацуно оборвёт все связи, не захочет меня видеть, и я останусь ни с чем. Да, наверняка всё так и будет. Но это будет завтра. А сейчас…
Сейчас я прикоснусь к своей мечте, к Нацуно. Хотя бы раз. Один-единственный раз. Обниму его, зацелую до изнеможения, до исступления. Сделаю всё, чтобы Нацуно забыл, на каком он свете, чтобы растаял от моих ласк. Я сделаю всё, чтобы ему понравилось.
Ведь и минета он поначалу боялся, зажимался, дрожал, а потом завёлся. Несмотря на то, что гомофоб, несмотря на то, что считает это мерзостью, завёлся, возбудился. Я помню, как часто он дышал и как сам пихался мне в рот. Ему понравилось.
Может, понравится и это?
Облизываю пересохшие губы и сглатываю.
Нацуно продолжает напряжённо смотреть на меня.
Это не удивительно. Ведь он согласился пойти на то, чего боится всеми фибрами души.
Да, он боится. Это не отвращение и уж тем более не кичливое пренебрежение, коими меня наградило семейство. Природа его ненависти — страх. Что породило в нём этот страх, как глубоко он сидит — ничего этого я не знаю. Но как же хочется узнать, как же хочется излечить Нацуно от этого страха. Чтобы он не смотрел на меня загнанным волком.
Как же я хочу обнять его и сказать: «Я люблю тебя».
Но он не услышит. Сейчас не услышит.
— Спасибо, — говорю я охрипшим голосом. — Спасибо тебе.
Нацуно нервно дёргает щекой.
— Ты… как? — тихо спрашивает он.
— Нормально. Встать могу.
Встаю, Нацуно тоже поднимается, отступает на шаг, не выпуская меня из поля зрения. Он боится оказаться ниже меня, он боится быть близко ко мне, я почти физически ощущаю его страх. Агрессивный, огненный страх. Страх, который заставляет людей хвататься за оружие и убивать. Страх, который заставляет загнанного зверя кидаться на охотника.
Но я для него не охотник. В его глазах я такая же жертва. И он не кинется на меня.
Нацуно действительно похож сейчас на зверя. На дикого, гордого и очень сильного зверя. И нужно действовать аккуратно, тихо, ласково и в то же время уверено, с напором. Нельзя дать почувствовать ему свой собственный страх.
Я делаю шаг навстречу ему, ещё один, и ощущаю, как агрессия падает, сопротивление ослабевает. Нацуно отводит глаза в сторону, теряет позиции, теряет контроль. Он в смятении. Теперь я управляю ситуацией!
Подхожу совсем близко, замираю в каком-то десятке сантиметров от него и, еле сдерживаясь, чтобы не обнять, шепчу:
— Нацуно, не бойся. Я сделаю всё аккуратно. Доверься мне.
— Что мне нужно делать? — почти беззвучно произносит он.
— Ничего, — тепло улыбаюсь я. — Я всё сделаю сам. Просто доверься мне, хорошо?
Чтобы Нацуно не чувствовал себя совсем уж загнанным, я раздеваюсь первым, сбрасываю с плеч юкату. Нацуно сглатывает и, схватившись одеревеневшими руками за узел своего пояса, начинает его дёргать. Но я ловлю его руки, нежно убираю их и сам распутываю узел.
Раздеть его — это одна из моих фантазий. И уж если сегодня суждено мечте сбыться, то пусть исполнится всё.
Распахиваю его юкату и медленно стягиваю.
Боже, до чего он прекрасен. Даже сейчас, дрожащий, зажатый, натянутый как струна, он прекрасен.
Касаюсь его плеч, Нацуно вздрагивает, как от удара током.
— Можно тебя обнять? — спрашиваю я.
— Зачем? — он вскидывает на меня глаза, и в них я снова вижу зарождающееся пламя.
— Ты дрожишь, — мягко отвечаю я. — А так я могу помочь снять напряжение.
Нацуно снова отводит глаза, и я понимаю, что это означает «да».
Скольжу ладонями по его коже, обнимаю его, такого напряжённого, такого испуганного, такого желанного, прижимаю к себе, утыкаюсь в его волосы, вдыхаю запах.
— Расслабься, Нацуно, — шепчу я, гладя по спине. — Пожалуйста, расслабься…
Слышу, как бешено бьётся его сердце, чувствую, как шумно он дышит, и продолжаю гладить, успокаивать. В конце концов он перестаёт нервно вздрагивать, привыкает к моим прикосновениям, к моему теплу, к моей близости. Привыкает…
Подождав ещё немного, я укладываю Нацуно на кровать. Он сначала артачится, сопротивляется, но поборов сам себя, подчиняется моим рукам. Эта покорность так заводит, что, не удержавшись, целую его шею. И тут же чувствую, как сильные руки отстраняют меня.
— Ты чего? Это ещё зачем?
Хмурый взгляд недоверчиво разглядывает меня. Но я зашёл слишком далеко и не намерен отступать. Нет, только не сейчас.
— Я хочу, чтобы тебе было приятно, — терпеливо отвечаю я.
— Я. Я не хочу, чтобы мне было приятно. Понял? Задание было — подготовить партнёра, — Нацуно с трудом выговаривает последние слова.
— Так я это и делаю: прелюдия, подготовка. Я всегда забочусь о том, чтобы партнёру было комфортно, чтобы ему было приятно. И сейчас тоже. Или ты на моём месте поступил бы иначе?
— Нет, но… — неуверенно тянет он, и я добиваю его последними словами:
— Нацуно, если ты совсем не можешь это терпеть, то откажись.
Знаю, это подлое предложение, потому что если он откажется, меня будут истязать током, а он не сможет это терпеть. Да, я подлец, но я не хочу выпускать его из рук. Не хочу!
— Разве я не сказал, что согласен? — шепчет Нацуно и отворачивается.
Это означает «да». Это означает, что у меня развязаны руки. Полностью. Я могу делать всё, что хочу.
Касаюсь губами соска Нацуно, целую, щекочу языком. Дрожь проходит по всему его телу, он выгибается. Неужели настолько чувствительный? Это невероятно! Это просто с ума сводит. Продолжая вылизывать сосок, начинаю ласкать пальцами второй, и они твердеют просто на глазах. Свободной рукой скольжу по втянутому животу вниз и сквозь бельё касаюсь члена Нацуно. Тот возбуждается, твердеет от моих ласк, и я, вконец осмелев, стягиваю бельё. Отрываюсь от сосков, подавив слабое сопротивление, раздвигаю ноги Нацуно, устраиваюсь между ними. Смотрю на него, на лежащее передо мной чудо.
Влажные волосы чёрными змеями размётанные по простыне, отвёрнутое лицо, с силой зажмуренные глаза, изгиб шеи, вздымающаяся сильная грудь с нежно-розовыми сосками, подтянутый живот, точёные бёдра, разведённые ноги и возбуждённый член во всём своём откровении. И это не сон, нет! Это происходит на самом деле.
Пьянея, теряя голову от сладостного желания, я нежно ласкаю эти бёдра, глажу ягодицы и, добравшись до ануса, чуть поглаживаю его. Смазка и презервативы лежат рядом наготове, но я не буду торопиться, я не буду проникать в него и растягивать, пока Нацуно не привыкнет к моим прикосновениям и ласкам здесь.
Я сделаю всё аккуратно и нежно. Я сделаю всё так, чтобы ему понравилось.
========== 7. Нацуно: Истязание лаской ==========
Меня связали. Связали без верёвок. Принудили, заставили принять эту кошмарную роль — роль пассива. А что ещё я мог сделать, когда ублюдочный урод Юмэхару истязал Асакаву? Что?
Только согласиться.
Вот и согласился. Теперь лежу на кровати. Голый. Перед Асакавой.
Ужасно. Это ужасно. Мне хочется умереть. Или хотя бы отключиться, потерять сознание, чтобы не видеть, не соображать.
А Асакава? Какого чёрта он всё это вытворяет? Обнимает, ласкает, целует… Чёрт! Зачем он так аккуратен со мной? Так внимателен и даже нежен! Не нужно. От этого только хуже.
Нет, я понимаю. Понимаю его желание позаботиться, сделать так, чтобы партнёру было приятно и хорошо. Я бы и сам на его месте так же поступил, если бы на моём месте была девушка. Но я-то не девушка! И я не хочу, чтобы мне было хорошо и приятно. Мне не может быть от этого хорошо и приятно! Просто не может быть!
Мне всегда было противно, меня наизнанку выворачивало, как только речь заходила о гомиках и об их пидорских играх.
Так почему же сейчас моё тело так остро реагирует на эти извращенские ласки? Почему так охотно отзывается на прикосновения Асакавы? Какого чёрта со мной происходит?
Может, это потому, что у меня давно никого не было? И всё это можно назвать естественной физиологической реакцией? Да. Наверное, так и есть. И не нужно забивать этим голову. Нужно абстрагироваться от этого кошмара. Нужно представить на месте Асакавы какую-нибудь девушку, какую угодно, но…
Нихрена же не получается! Абстрагироваться не получается. Девушку представить тоже не получается. Потому что это не женские руки, это руки крепкого, сильного парня. Парня, который, похоже, имеет немалый опыт и знает, что и как делать. И самое противное то, что у него получается. Я завожусь, возбуждаюсь. Сквозь дурноту, сквозь отвращение и стыд, возбуждаюсь!
Проклятье! Не хочу. Не хочу этого! Но…
Асакава гладит мои ягодицы, трогает там, и я привыкаю. Постепенно привыкаю к этим прикосновениям, к этим ласкам. Привыкаю…
— Нацуно, — слышу шёпот Асакавы, — сейчас я возьму смазку. Не бойся. Если будет неприятно, скажи.
Нервно сглатываю и киваю.
Приплыли. Сейчас в меня будут что-то вставлять. Растягивать. Задницу, чёрт, растягивать. Это, наверное, больно. Это не может быть не больно. А ещё это чертовски унизительно. Но получить разряд тока, скорее всего, ещё больнее. Поэтому я должен терпеть. Нужно вытерпеть. Ради этого придурка Асакавы, который втемяшил себе в башку…
Вздрагиваю.
Что-то холодное и скользкое касается моего ануса, и я понимаю, что это палец. Палец Асакавы. Он гладит меня там, втирает смазку, а я лежу, глубоко дышу и пытаюсь ни о чём не думать.
Не думать ни о чём, чёрт!
Палец проникает внутрь. Совсем чуть-чуть. И начинает растягивать.