И в ту ночь он не спал. Не мог сомкнуть век, ведь сразу же перед глазами является та картина, которую пришлось запечатлеть детскому, совсем еще юному сознанию. И влияние на него очевидное. Мальчишка смотрит в стену, прислушиваясь к шагам за дверью, ведь, помимо него, в доме бодрствует еще двое человек. Двое, что создали ребенку фобию, подарили купон на бессонные ночи в компании собственных мыслей.
И мальчик глотает, в попытке смочить пересохшее горло, но слышит легкий скрип, сопровождаемый мужским шепотом.
«Он спит».
«Я уверен, что видел его», — два знакомых голоса. Следует тишина. Ребенок вжимается вспотевшими от стресса ладонями в простынь, лежит, не дышит, не шевелится. Широко распахнутыми глазами смотрит в стену, боясь быть рассекреченным. Двое мужчин продолжают стоять на месте, на пороге комнаты, заглядывая внутрь через щель, слушают, с таким же страхом боясь уловить признаки не спящего мальчишки. Но их тревога имеет разные основания.
Мужчины просто хотят сохранить свой «секрет».
А ребенок уже сажает зерно одной из сильнейших фобий, а чуть позже вовсе воспримет агрессию, как единственный способ выживания.
***
С внешним безразличием смотрю на жалкие листы китайского салата, за десять лет своей жизни успев всеми клетками тела возненавидеть их немного горьковатый вкус. Советуете мне заправлять их чем-то? А чем? Соусы вредны для организма, по мнению матери. Что ж, значит, в ее понимании три-четыре таких листа — это полноценный, здоровый завтрак? Проблема не только в том, что с такой любовью к готовке матери я остаюсь голодной. Мне кажется, что опасно будет сорваться и съесть кусок индейки, о которой я мечтаю в грезах, пока мать и гости уплетают ее за обе щеки, оставив меня наедине с помидорками и грейпфрутовым соком, который, к слову, горький.
Именно благодаря моей утренней трапезе сейчас, пока отец меня везет в школу, мой живот умоляет запихнуть в него что-нибудь жирненькое. Мужчина, по обычаю, громко слушает музыку, чтобы скрыть тот факт, что за последние несколько лет тем для бесед между нами не набралось. Я не виню в этом ни его, ни себя. Все-таки у меня постоянно школа и внеклассные занятия, а он много работает, чтобы обеспечить нам с мамой хорошую жизнь. Мать, к слову, не отстает от него в плане заработка, но наше с ней «не общение» она компенсирует постоянными нравоучениями и попытками отдать меня во всевозможные занятия, чтобы без дела не сидела.
Работать, работать и еще раз работать.
Это напишут на моем надгробии, когда я окончательно рехнусь.
— Пап, — с голодом и болью в животе смотрю на киоски и магазинчики, которые мы проезжаем. — Сегодня хорошая погода.
— Что? — Ему слышать мешает громкая музыка, но он не делает ее тише, поэтому мне приходится повысить голос:
— Можно я пешком пойду?
— Мы уже это обсуждали, Харпер, — хочет оборвать мой порыв, но я вовремя перебиваю:
— Знаю, но мне нужно уже привыкать к самостоятельности. На работу вы меня тоже возить будете? — Задаю вопрос в лоб, вынуждая отца нервно постучать пальцами по рулю. Он хорошо понимает, что так продолжать нельзя, но есть фактор, мешающий ему самому принимать решения:
— Хорошо, но лучше обсуди сегодня это с матерью, — да, мать — двигатель нашей семьи.
Автомобиль паркуется у тротуара, по которому шагают толпы спешащих людей, и я с удовольствием выныриваю из салона, даже не ощущая больных ног, не забываю поблагодарить отца, но вряд ли он слышит. Музыка-то продолжает во всю играть.
Удобнее беру сумку в руки, не провожая взглядом рванувший с места автомобиль, и теряюсь в толпе, чтобы точно уверить саму себя, что никто меня не видит. К сожалению аромат дождя практически не ощущается, канув под тяжелым смогом города. Но уловить аромат булочек мне удается с легкостью, поэтому неуверенно останавливаюсь у витрины небольшого магазинчика с выпечкой. С полок на меня смотрят булочки, кексики с кремом… Со слюной взглядываю, невольно читая названия сдобных изделий, полностью отдаю внимание еде, чувствуя, как живот с мольбой скручивается, взвывая. Моргаю, сглотнув, и прижимаю ладонь к животу, погладив с сожалением.
— Вам что-нибудь предложить? — Веселый голосок старушки, выглянувшей из-за прозрачной двери, обрывает мои мысли…
… И в итоге опаздываю на урок, так как уплела за обе щеки порядка трех пирожков с мясом. Это временное удовольствие позже превратится в серьезную проблему, но, надеюсь, что к тому времени я уже буду дома. Черт. Старушка-искусительница. Даже она заметила, что вид у меня «голодный». Знаю же, что нельзя так нагружать желудок, но желание не дает остановиться.
Два звонка уже прогремели, так что меня встречают пустые коридоры. В последнее время я все больше даю поводов для «разочарования» в качестве старосты, но ничего не поделаешь. Правда, все равно не хочется наткнуться на дежурного учителя, которому только в удовольствие лишний раз кого-нибудь отчитать. К слову, это мужчина. И мужчина он, по моим меркам, не самый приятный. Нет, с внешними данными у него порядок, вот только есть в нем что-то необычное. До мурашек отталкивающий тип. А может все дело в том, что он преподает экономику? Терпеть ее не могу.
Как бы то ни было, мне придется зайти в учительскую за журналом с надеждой, что учитель все еще бродит по коридорам, отлавливая опоздавших.
Мой желудок постепенно начинает чувствовать себя неладно. Понимаю это по легкому ощущению тошноты и явной тяжести. Нехорошо…
С особой осторожностью подхожу к двери учительской, стараясь не стучать каблуками. Ручки касаюсь, надавливая, и слышу тихий щелчок, после чего приоткрываю дверь, заглядывая внутрь. Тишина. И пустота. Яркий свет разгоняет темноту и бледность, которые уже господствуют за окном. Удивительно, как резко меняется погода. Прислушиваюсь, убеждаясь, что кабинет пуст, и переступаю порог, желая поскорее схватить единственный журнал на столе (уверена, что учитель отметил мое опоздание, поэтому обязательно сделает выговор), и разворачиваюсь, чтобы так же незаметно выскочить из помещения, но тихий звон останавливает. Не успеваю переступить порог, оборачиваюсь, мысленно сравнив звук со звоном ключей. Урок давно начался, кто-то из учителей уже здесь? Помнится, был случай, когда младшеклассники решили «пошутить»: они разбросали все документы, чтобы отомстить ненавистному учителю, а после разгребать заставили именно старост. Эти две недели послешкольных сидений до вечера я терпеть не могла. Вздыхаю, крепче взяв журнал, и иду на звук, чтобы убедиться, что все в порядке. Излишняя мнительность. Кабинет учителей большой. В конце есть дверь в помещение — что-то вроде гардеробной — и там же находится дверь в, своего рода, комнату со шкафчиками, где хранятся данные учащихся. Их личные дела и прочая информация. Лучше перестраховаться.
Чем ближе подхожу к двери, тем тише дышу. Толкаю рукой, не слыша скрипа, и заглядываю в помещение, где царит полумрак, несмотря на который я сразу же обнаруживаю «нарушителя». И внутри не рождается никакого удивления при виде спиной стоящего высокого парня в кофте, плечи которой намокли под дождем. Сглатываю, часто моргая, продолжаю смотреть на него, хмурясь, когда вновь слышу звон ключей. Он пытается взломать замок? С какой целью? Обычно хулиганам не нужна причина для содеяния, чего мне не понять. Зачем тратить на это время? Или для них так необходимо пополнить свой список беспризорности?
Вздыхаю тихо, отводя взгляд в сторону, чтобы избежать зрительного контакта:
— Чем занимаешься?
Парень замирает, прекращая попытки открыть дверь. Он с характерным для него спокойствием поворачивает голову, искоса взглянув на меня с особым… Нет, не раздражением. Я не смотрю ему в глаза, но ощущаю некое сердитое давление. Даже не злость. Мне сложно определить. Ясно одно — оказалась не в том месте, не в то время.
ОʼБрайен молчит. Не дает мне ответа, продолжая сверлить меня суровым взглядом, будто именно я являюсь в данной ситуации грубым нарушителем его спокойствия. И, если честно, невольно вспоминаю одну книгу по психологии для родителей. В ней говорилось о невиновности детей в том, какими они становятся. Проблема либо в воспитании, либо на это имеются свои индивидуальные причины. Твое отношение к другим формируется на основе восприятия целого мира. К тебе плохо относились? И ты будешь с подобным отношением обращаться к остальным. Я постоянно осуждаю тех, из-за кого у меня возникают проблемы. Тот же Фардж. Но в эту секунду отбрасываю самое человечное — понимание. Понимание того, что каждый живет со своими проблемами, и вполне возможно, что именно они делают его таким. Не мне осуждать таких, как ОʼБрайен или Фардж. Сама хороша…
На этой мысли решаю остановиться. Мне нужно в класс. Остается надеяться, что этот тип здесь не для того, чтобы тупо разнести все к черту. Он же не ребенок.
Разворачиваюсь обратно к двери, покидая гардероб, но перед этим все равно прошу. Я ведь староста:
— Сейчас тест по истории. Не задерживайся, а то оценку снизят, — не жду ответа с его стороны, быстро шагая по кабинету. Стоит ли вообще переживать об этом? Слишком много думаю о других. Моя голова должна быть забита мыслями, касающимися исключительно меня. Дверь учительской распахивается, и я торможу, резко опустив взгляд в пол, когда в помещение входит дежурный учитель. Помяни черта.
— Харпер, — он с таким удовольствием произносит мою фамилию, словно я для него, как вишенка на тортике из пойманных учеников.
— Доброе утро, — говорю, взглянув на наручные часы, дав понять, что я очень спешу, но мужчина не обращает внимания, продолжая утреннюю мозгодолбешку:
— В последнее время вы все чаще разочаровываете меня.
Я и не пытаюсь выглядеть в его глазах «особенной». Напридумывают себе, потом ходят, в каждом втором разочаровываются.
— Простите, я опаздываю, — говорю очевидное.
— Я знаю, — ожидаемый ответ. И молчание. Струна моего терпения натягивается.
Смотрю в стену, отвернув голову в сторону, и вздыхаю, решая дать мужчине высказать все, что он думает, но тишина не разрывается недовольством учителя. Напряженно сжимаю журнал в руках, борясь с желанием взглянуть на мужчину, чтобы понять, куда он так пристально смотрит. И не выдерживаю, резко метнув косой взгляд в сторону его лица. Всего секунда, но ее вполне достаточно, чтобы изучить черты лица: слишком пухлые губы, тонкий нос с крупными ноздрями, густые брови, кожа лица явно раньше была покрыта прыщами. Глаза. Мне не хватило сил взглянуть. Точнее, я практически создала зрительный контакт, но тут же отвела, поняв, что смотрит он на меня. на мое лицо, словно… Словно он замечает.
— Вы меня боитесь, Харпер? — с каким-то смешком интересуется мужчина, а я мысленно умоляю Всевышнего сделать учителя самым ненаблюдательным человеком сей планеты Земля, но по коже уже бегут мурашки, от которых волоски на руках становятся дыбом, когда мужчина добавляет. — Почему вы не смотрите мне в глаза?
Уверенность. Во мне должно быть больше внутреннего «огня». Поднимаю голову, сдерживая стучащие зубы, которые выдают мою несобранность. Холод. Но он поселяется в груди не благодаря унылой погоде. Сама мысль, что кто-то отмечает мои «странности», мне неприятна.
Я хочу оставаться незамеченной. Для всех. Но подобная ситуация требует крайних мер. Вынуждаю себя взглянуть ему в глаза, собрав всю свою моральную силу в установление зрительного контакта с человеком, легкая ухмылка которого бьет по лицу больнее, чем реальная пощечина. Мне никогда в голову не приходила мысль, с какой наглостью некоторые люди смотрят в глаза другим. Но с другой стороны, завидно.
Я так не смогу.
— Мистер… — невольно запинаюсь, с ужасом осознав, что не помню имени учителя, и стараюсь сохранить холодную уверенность в глазах, чтобы не проявить растерянность, но мой собеседник уже заливается притворным смехом, сложив руки на груди:
— Донтекю.
Ах, да. Вот, по какой причине мне никак не удается запомнить его фамилию. Такую фиг запомнишь. Он явно не из «наших». Даже акцент не скрывает.
— Мистер Донтекю, — растягиваю губы, чтобы проявить притворную вежливость. — Я тороплюсь, — пожимаю плечами. — Обещаю, что подобное больше не повторится, — сохраняю улыбку, опустив взгляд на уровень галстука учителя, чтобы морально отдохнуть.
— Я хочу вам верить, но мне придется набрать сегодня вашей матери, — и ключевые слова — последние. Я резко поднимаю взгляд обратно, сосредоточенно изучая выражение лица мужчины, который продолжает улыбаться, как ни в чем не бывало. — Вы, Харпер, явно не из тех, кто любит расстраивать своих родителей, так? — хлопаю ресницами, стоя с приоткрытыми губами, и ловлю воздух ртом, нервно улыбаясь:
— Что вы… Я… — быстро моргаю, понимая, что не могу успокоить сердце в груди, и вновь опускаю взгляд, бегло осматривая узорчатый паркет в поисках ответа, который может реабилитировать меня в глазах этого человека, но не успеваю слово молвить, как мистер Донтекю продолжает:
— Но мы можем обсудить это позже, — смотрит на настенные часы. — Вижу, вы торопитесь, — улыбается шире, демонстрируя мне свои пожелтевшие от курения и употребления кофе зубы. — Зайдите в кабинет экономики после уроков. Мы всё спокойно обсудим за кружкой кофе, — чувствую. Чувствую, что он продолжает ждать моего ответа. Нет, не слов. Он ждет зрительного контакта, поэтому вскидываю голову, поправив выпавшую на лоб прядь волос, и с уверенностью произношу, так и не задержав на лице мужчины взгляд:
— Спасибо за понимание.
— Не за что, Харпер.
Киваю головой, наконец, продолжая шагать в сторону двери, но ноги уже подкашиваются, отчего походка не столь грациозна, как мне хотелось бы. Чертовы каблуки. Чертов мистер Донтекю.
Но прежде, чем мои мысли выталкивают меня из помещения, взгляд скользит к двери в конце кабинета. Вспоминаю о существующей проблеме в лице моего одноклассника, тут же составляя цепочку событий: его обнаруживают, делают выговор, вспоминают о моем присутствии в это время в кабинете и сопоставляют, не веря, что это самое обычное совпадение. Мистер Донтекю не даст им пропустить возможность моего соучастия. Думаю, понятно, какой он человек. Через силу замедляю шаг, поворачивая голову, и опускаю глаза, выдавливая из себя ложь:
— Вас искал социальный педагог, — голос звучит уверенно, даже я поражаюсь своей выдержке, поэтому внутренне ликую, когда мужчина не опускает пятую точку в кресло своего стола, сразу же встав:
— Спасибо, — благодарит улыбкой, и его лисьи глаза с интересом изучают мое лицо, выявляя признаки напряжения.
Я сделала оплошность, взглянув ему в глаза раз, и знаю, что не повторю впредь подобной ошибки. Но теперь меня не покидает ощущение «распахнутости», наготы перед другим человеком. Словно с этого момента для мистера Донтекю я открытая книга.
— Не за что, — говорю, внутренне не принимая благодарность со стороны мужчины, и покидаю кабинет, надеясь, что ОʼБрайен все это время прислушивался к нашей беседе, в связи с чем не упустит шанс уйти незамеченным.
Мне не нравится ложь.
Но людей, которые заставляют меня лгать, не люблю намного больше.
***
Женщина в строгом костюме и с не менее строгим выражением лица взглянула на мужчину так, будто тот нарядился в школу в костюме клоуна, и отправила его обратно, сказав, что вовсе не бродила в поисках по коридорам.
Мистер Донтекю — не идиот. Он медленно, задумчиво шагает обратно в учительскую, оценивая степень лжи, которую Харпер, возможно, ежедневно пихает другим в глотку. Эта девчонка, хоть и тихая, но не так проста, — вот, что становится очевидным в выводе. Но даже такой человек, как Донтекю, не верит, что Харпер разбрасывается ложью направо и налево. Для подобного нужна веская причина.
И именно её хочет понять учитель, заходящий обратно в кабинет, но, по закону жанра, он просто не способен проигнорировать дверь в конце помещения, которая слегка приоткрылась от сквозняка, что, так или иначе, должен нестись из помещения, в котором находятся документы учащихся, ведь именно там приоткрыта форточка.
Мужчина закатывает глаза, приняв это за обычную невнимательность одного из сотрудников, который, по каким-то причинам, заходил внутрь. Донтекю спокойно проходит по гардеробной, вынимая ключ от двери, из-под которой мчится и воет ветер. Лучше прикрыть форточку. Подходит, вставляя ключ, но повернуть не выходит, поэтому хмуро опускает взгляд, дергая железную ручку. Поддается. Мужчина щурит веки, отчего его глаза становятся ещё уже, и переступает порог темного небольшого помещения со шкафчиками. Никого. Какой кретин оставляет документы такой важности открытыми? Учитель недовольно ворчит, качая головой, и хочет развернуться, чтобы уйти, но останавливает свой взгляд на одной из полок шкафа с надписью «11-А». Довольно часто он проделывает то, что собирается сделать сейчас только для того, чтобы усмирить свои догадки и успокоить мнительное сознание, которое не признает «случайных» совпадений. Донтекю подходит к шкафчику, выдвигая полку с номером класса за ручку, и быстро пробегается по именам учеников. Взгляд вновь возвращается в начало и теперь изучает надписи внимательнее. И ещё раз…