Ксавьер слушал все это, громко и тяжело дыша, будто задыхался от сказанных слов, от произнесенных вслух признаний. Когда Эрик, наконец, замолк и с надеждой во взгляде стал ждать ответа, Чарльз уже знал, кого он выбрал, чью сторону принял в этой борьбе. Он поднял взгляд на распятие. Иисус, казалось, скорбно смотрел прямо на него. Ксавьер отвел покрасневшие, заплаканные глаза, и уверенно, не сомневаясь, вложил свою руку в открытую ладонь Эрика.
Утром, когда Чарльз вновь вошел в церковь и занял свое привычное место на первом ряду в ожидании начала восьмичасовой службы, он с удивлением и с облегчением осознал, что небеса и правда не обрушились на их с Эриком головы. Осознал и выдохнул. Ничего не изменилось. Леншерр проводил мессу, затем настала очередь Чарльза, день потек в привычном ритме. Чарльз успокоился и вновь стал тем мягким, добродушным, улыбчивым Чарльзом, каким его и знали все прихожане.
Вечером, после ванны, Ксавьер даже осмелился обратиться к Господу с молитвой и поблагодарить его за день, прошедший мирно и спокойно. Ощутил благодать и легкость в душе, поднялся с колен и принялся расчесывать сбившиеся в колтун мокрые волосы. Ксавьер пыхтел и ойкал, когда зубчики расчески цеплялись за спутанные волосы. Он страдал и мучился до тех пор, пока дверь в его комнату не открылась и не вошел Эрик. Он тоже был после ванны, вот только его короткие волосы были аккуратно уложены. Леншерр посмотрел на растрепанного Чарльза, усмехнулся, подошел к нему и забрал расческу из рук.
– Давай помогу, – Эрик развернул молодого священника к себе спиной и принялся осторожно, тщательно расчесывать спутанные локоны.
Чарльз прислушивался к себе. По затылку, шее и спине ползли мурашки. Ксавьер поводил плечами, прижимался к Эрику спиной и едва не мурчал от удовольствия.
– Подними голову, – шепнул Леншерр, сам приподнимая голову Чарльза за подбородок.
Одной рукой поглаживал шею, а второй продолжал водить расческой по уже гладким волосам, которые завивались крупными каштановыми кольцами на концах. При виде этой картины Леншерр на секунду замешкался от того, как внутри у него все замерло от нежности к этому потрясающему, невообразимому человеку. Ксавьер, воспользовавшись паузой, откинул голову на плечо Эрика и коснулся шеи губами.
– Ты боишься щекотки? – хихикнул Чарльз после того, как Леншерр фыркнул и поежился. Его кожа покрылась мурашками.
– Нет, – не очень-то убедительно соврал мужчина и обнял Ксавьера, прижимая к себе. – А ты?
Чарльз не видел особой надобности отвечать и только тихо постанывал, пока Эрик губами и языком ласкал его шею. Вдруг он остановился и громко втянул носом воздух. Снова замер на секунду, а потом принялся обнюхивать волосы, шею и плечи Ксавьера, при этом сопя, как большая собака.
– Ты чего, Эрик?
– От тебя пахнет ладаном, – невнятно произнес мужчина, уткнувшись носом Чарльзу в лопатку, – ладаном и… – он еще раз глубоко вдохнул, – и фрезией.
– Странно, – удивился священник, – может, тебе кажется?
Он поднес прядь волос к своему носу и тоже принюхался. Пахло мылом, а от пальцев немного металлом – от креста, который Чарльз держал в руках, когда молился.
– Может быть, – не стал спорить Леншерр, перехватил ладонь Ксавьера и поднес ее к носу. После тщательного обнюхивания, недоуменно пожал плечами и с увлечением принялся облизывать и посасывать пальцы Чарльза. Им стало не до какого-то там ладана.
Ксавьер светился, сиял. Его любовь к Эрику была настолько велика и безгранична, что распирала Чарльза изнутри, рвалась наружу, требовала выхода. Он знал только один способ поделиться своим счастьем с другими – помогать людям, поддерживать, утешать и дарить веру и надежду тем, кто их утратил. Только одно омрачало жизнь Ксавьера – в городке что-то творилось с людьми. Не со всеми, нет. Постоянные прихожане вели себя как обычно, но рассказывали священнику, что некоторые люди становились более агрессивными и как будто теряли над собой контроль. Сердцеед О’Нил, известный своими похождениями по чужим женам, но, однако, ни разу не пойманный ни одним рогатым мужем на месте преступления, едва не изнасиловал жену местного трактирщика. За что трактирщик, в общем-то, славный малый, чуть было не забил его до смерти мясницким отбойным молотком, который у него забыл, соответственно, мясник. МакКарл работал мясником больше тридцати лет в лавке, доставшейся ему от отца. Так вот МакКарл был известен не только лучшей свиной выделкой, но и тем, что подворовывал. Все знали об этом, но пока воровство имело умеренный характер, на это закрывали глаза. А тут он украл действительно значительное количество товара и немаленькую сумму денег. Его поймали по чистой случайности и возмущению жителей тихого, сонного городка, не было предела. И таких случаев было еще не один и не два.
– Что же это происходит, Эрик? – вопрошал отец Ксавьер, обеспокоенно глядя на отца Леншерра.
– Чертовщина какая-то, – серьезно хмурил брови отец Леншерр и не менее обеспокоенно взирал на отца Ксавьера.
Жизнь Эрика тоже омрачало одно обстоятельство, но оно никоим образом не касалось погрязших в своих грехах жителей. Леншерр никак не мог понять, почему от Чарльза с каждым днем все сильнее и сильнее пахнет ладаном. Сначала мужчина думал, что ему действительно показалось, но если изначально запах был едва уловим – лишь чуть заметное присутствие с отголосками фрезии, то теперь запах был абсолютно точно узнаваем. Он постоянно преследовал Ксавьера: в церкви, когда тот был в своем облачении священника, на улице, в магазинах, в саду и в доме, когда Чарльз надевал другую одежду или оставался обнаженным. В одну из ночей, когда Ксавьер безмятежно спал, раскинувшись на постели, Эрик обнюхал его и понял, что запах идет не от одежды и даже не от волос, он шел от самой кожи, будто изнутри. Леншерр ничего не понимал и не знал, что с этим делать, тем более что запах с каждым днем становился все отчетливее и сильнее. Но его не ощущал никто кроме Эрика. Поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как ждать и глаз не спускать со своего бесценного Чарльза.
Ксавьер не понял, как он оказался лежащим на плаще Эрика, который мужчина заботливо бросил ему под спину, прежде чем впечатать в каменный пол церкви, навалившись сверху всем телом. Серьезно, кажется, что он несколько минут назад сидел на одном из средних рядов, заканчивал молиться, а Леншерр гасил последние свечи, отчего ночные тени медленно опускались на храм. И вот уже обнаженный Чарльз скулит, дрожит от страха, что их кто-то увидит (кто-то, не считая Бога, разумеется), одной рукой судорожно сминает темную ткань плаща, а другой пытается ухватиться за скользкое от пота плечо Леншерра, и притянуть его еще ближе, хотя ближе уже, кажется, невозможно. Эрик, опираясь на руки, размашисто вбивается в покрасневшую, припухшую дырку. Внизу у Ксавьера все хлюпает от слюны – Эрик вылизывал его, пока Чарльз не кончил первый раз, и от лампадного масла, которое попалось под руку, когда Леншерр наспех подготавливал еще не отошедшего от оргазма Ксавьера. Животный ужас касается затылка Чарльза, пробирается внутрь, а сам священник поверить не может, что послушно раскинулся под Эриком, закинув одну ногу на сильное, мускулистое плечо, а вторую на талию, подгоняя Леншерра, который и так засаживает по самые яйца, тяжело дыша. Когда Чарльза волной накрывает второй оргазм, он глохнет и слепнет, выгибается так, что вот-вот сломает позвоночник, и ничего не замечает вокруг. Эрик, спуская в растраханную, сокращающуюся дырку, тоже не видит ничего, кроме раскрасневшегося, удовлетворенного и невероятно красивого Ксавьера.
От одной из колонн отделяется тень, бесшумно выскальзывает через двери и исчезает в ночи.
На следующее утро, после того, как во время десятичасовой службы Чарльз заканчивает читать отрывок из Евангелие, за алтарь поднимается каноник Авдий и начинает проповедь. Обычно все его проповеди сводятся к тому, что необходимо вести праведный образ жизни и тогда всем воздастся, но сегодня он отступает от привычных правил. Он выглядит неважно: кирпичного цвета лицо становится багровым, а жилка, бьющаяся на лысой голове, кажется вот-вот разорвется от напряжения. Леншерру с первого ряда отлично видно, как зло раздуваются ноздри каноника. Он вдруг становится похож на разъяренного быка, и его коренастая, сбитая фигура только добавляет сходства. Громоподобный бас отскакивает от стен и усиливается в несколько раз благодаря сводчатому строению церкви. Леншерру кажется, что это Иерихонские трубы обещают вечные страдания в Геенне огненной тем, кто посмел пойти против слова Божьего, против законов Его, предаться грязной, скотской любви. Каноник не жалеет проклятий и с нескрываемым наслаждением смакует, что будет с теми, кто посмел ослушаться Господа. Он говорит обобщенно, не называя имен, но Эрик видит, как летят во все стороны слюни, когда он извергает очередную порцию проклятий, и с какой ненавистью он смотрит поочередно то на Леншерра, то на Чарльза. Эрик устало потирает переносицу и думает, что ему надо как-то решить эту проблему, и желательно так, чтобы это решение не расстроило Чарльза. Он переводит взгляд на молодого священника, который стоит справа от алтаря, и его переполняет ярость, когда он видит, как бледен и напуган Чарльз, с каким нескрываемым страхом смотрит на Леншерра.
Нет, решение, принятое Эриком, совершенно точно не понравится Чарльзу.
А на следующее утро восьмичасовая служба оказывается отменена. По городку невероятно быстро разлетается весть о том, что каноник Авдий найден мертвым прямо в церкви у алтаря, за которым еще вчера он читал свою, как оказалось, последнюю проповедь. Прибывшие полицейские, покрутившись минут десять на месте, где было найдено тело, абсолютно уверенно сообщают скорбному Эрику и убитому горем Чарльзу – несчастный случай, что тут непонятного. Скользкие каменные ступени, вечером в церкви было темно, а каноник – человек уже не молодой, к слову, – видимо пошел проверить все ли свечи потушены или еще чего, откуда полицейским знать, что священнослужитель мог делать в церкви в столь позднее время? Вот вам и падение, удар затылком сначала об угол алтаря, а потом и о каменные ступени. В общем, слугам закона все и так понятно, поэтому они произносят сухие, официальные слова соболезнования и торопливо отбывают. Чарльз, у которого голова идет кругом от случившегося, начинает подготовку к похоронам, боясь признаться даже себе, что теперь у него вновь появилась надежда, что их с Эриком тайна так и останется тайной. Что касается отца Леншерра, то он в траурном настроении принимает слова сочувствия и поддержки, но не забывает и о том, что, несмотря на произошедшую трагедию, люди по-прежнему нуждаются в их помощи и помощи Бога.
Вскоре жизнь входит в привычный ритм. Они ждут назначение нового каноника и продолжают честно нести свою службу. Забот хватает, но и Чарльз, и Эрик знают, что пока они есть друг у друга, им ничего не страшно. Леншерр научился не обращать внимания на запах ладана, ставший неотделимым от Чарльза. Он все так же не знал, что это и почему запах только усиливается, но что ему оставалось? Только ждать.
Ксавьер вообще не видел никаких причин для печалей, тем более что за последнее время Хоуп и Эрик вроде бы наконец-то сдружились. Девочка даже иногда предпочитала посетить мессу отца Леншерра, а не его – Чарльза.
Вот только или по подлости судьбы-злодейки, или все же по недовольству высших сил, которым, видимо, нестерпимо было наблюдать за счастливыми мужчинами, приходит новая беда – серьезно заболевает Хоуп. Сначала доктора в один голос твердят, что ничего опасного – обычная простуда. Чарльз каждый день навещает девочку, вплоть до того момента, пока состояние вдруг резко не ухудшается и к ней не пускают никого, кроме матери. Организм ребенка оказывается довольно слабеньким, может по этой причине пустяковая на первый взгляд болезнь дает серьезные осложнения. Девочка страдает от сильнейших болей в легких, кашляет кровью, ее мать слезно умоляет докторов что-нибудь сделать, но те разводят руками.
– Давай помолимся за нее? – просит Чарльз Эрика, как будто и не молится вовсе за здоровье ребенка каждый день.
– Ты иди, – Леншерр тепло улыбается, целует священника в лоб и коротко массирует затылок, чтобы хоть немного снять напряжение с мужчины, едва стоящего на ногах от усталости, – я закончу тут некоторые дела и присоединюсь.
Чарльз благодарно улыбается, с любовью глядя на Леншерра, и уходит. А Эрик потирает воспаленные глаза и задерживает дыхание, чтобы хоть на минуту отдохнуть от тяжелого запаха, ставшего почти привычным. И Эрик Леншерр точно знает, что для Хоуп будет лучше, если он не станет вмешиваться и обращаться к Богу.
Как только наступает улучшение, Чарльз торопится навестить девочку, но Эрик слишком боится за него, за его здоровье, поэтому всеми правдами и неправдами уговаривает Ксавьера повременить с визитами и вызывается сам наведаться к Райтам и провести причастие. Чарльз сначала упрямится и никак не хочет соглашаться, но потом все же уступает, но берет с Леншерра слово, что тот передаст Хоуп привет и пожелание скорейшего выздоровления. Для Эрика это такая малость, что он соглашается не раздумывая.
Эрик приходит в дом Райтов утром. Успокаивает пребывающую в постоянной тревоге мать, насколько это возможно, и поднимается на второй этаж, где располагается детская. Входит, тихо прикрыв за собой дверь, стоит несколько секунд, прислушиваясь к чему-то, и, наконец, оборачивается. Хоуп лежит в постели, сложив худенькие ручки поверх объемного одеяла, которое накрывает ее словно белое пушистое облако.
– Доброе утро, Хоуп, – Эрик тихо проходит в комнату и садится на деревянный стул, приставленный к кровати.
Девочка отворачивается от окна. Усталые, потухшие глаза, похожие на бутылочные стекляшки, глубоко ввалились, а под ними залегли темные тени, как безжалостное напоминание о пережитых страданиях. Между бровей и вокруг рта пролегли складки, превратив некогда свежее, юное личико в болезненную маску.
– Здравствуйте, отец, – шепчет девочка, внимательно прищурившись.
Леншерр с ноткой некоторого удовлетворения отмечает, что несмотря на тяжелую болезнь и боль, Хоуп остается верна себе.
– Я пришел для того, чтобы причастить тебя.
– Почему не отец Ксавьер?
– Отец Ксавьер занят и доверил мне провести столь важное таинство, ты против? Кстати он передает тебе привет и пожелание скорейшего выздоровления, и с нетерпением ждет, когда ты придешь на службу.
Девочка какое-то время молчит, пристально разглядывая мужчину, а потом неожиданно улыбается:
– Вы же обманщик.
– Давай лучше будем называть меня лукавым, что скажешь, Хоуп? – Леншерр расплывается в плутовской улыбке. Откидывается на спинку стула, закидывает ногу на ногу, складывает руки в замок и довольно смотрит на собеседницу.
– А какая разница, отец? – насмешливо интересуется она.
– В общем-то, абсолютно никакой, – согласно кивает он, – разве что звучит солиднее, но суть, и правда, одна.
– Вы даже отпевание не позволите провести отцу Ксавьеру, да?
– О чем ты, Хоуп? – мужчина удивленно вскидывает брови и взирает на ребенка. – Вот поправишься, придешь на очередную мессу и вы непременно увидитесь с Чарльзом.
– Опять врете, – она морщится и строго смотрит на него, – я ведь умру, вы знаете.
– Боишься?
– Не очень, – она кидает болезненный взгляд в окно; на улице который день держится на удивление теплая, солнечная погода. – Как думаете, почему так?
– Детям свойственно недооценивать некоторые вещи. К тому же, людям нравится думать, что смерть – нечто далекое, нескорое, что-то, что случается с другими, но никак не с ними. Отец Ксавьер ведь рассказывал тебе, что хорошие дети попадают в Рай, так что…
– Бог такой же жестокий, как и в Библии? – перебивает девочка, пытливо глядя на мужчину.
– Как можно, Хоуп?! – восклицает Эрик, картинно перекрестившись. – Беда-беда.
– Вы абсолютно несерьезный! – следует упрек. – Я пытаюсь узнать, что меня ждет, и действительно ли Он жесток или это так только в представлении людей?
– Сейчас в твоих глазах я стану не только несерьезным, но еще и бестактным, но отец Ксавьер был бы ужасно огорчен, узнай он, что после чтения Библии ты не только не прониклась мудростью Его и снисходительностью к роду человеческому, но еще и считаешь тираном. Такими путями Он и правда разгневается, как думаешь?
– Тогда я попаду в ад. Каноник Авдий говорил, что там такие пытки, что и представить нельзя.
– Удивительное ты дитя, Хоуп, – с уважением и не без восхищения произносит священник. – На моей памяти, не многие взрослые люди, пребывая на смертном одре, были так рассудительны и спокойны.
– А можно ли вообще что-то принимать серьезно, отец, если уж вы оказались одеты в сутану священника? – зеленые глаза насмешливо блестят.
– Может это и случилось от того, что Бог великий шутник? – все же Эрик с симпатией относится к ехидной девчонке.
– И по этой же причине он вас сбросил?
– Увы, но мне придется тебя разочаровать – я ниоткуда не падал, – Леншерр криво усмехается, наблюдая за тем, какая досада отражается на лице ребенка.
– Откуда вы тогда пришли?