Он отдёргивает руку так поспешно, будто кексы превратились в мантикору, но увлечённый болтовнёй о третьекурсниках, так же, как и мы в своё время, проходящих курс Ухода за магическими существами, Хагрид ничего не замечает. Мы пьём горячий чай, обжигая языки и губы, и на прощание мой добрый косматый друг говорит Малфою, даря ему неловкое рукопожатие медведя:
– А ты, Драко-то, не так уж плох.
В глазах Малфоя блестят озорные смешинки, но он вежливо прощается и никак не комментирует высказывание Хагрида, пока мы идём обратно. За время, что мы провели в сторожке, небо успело потемнеть, а дождь – усилиться, и нам приходится наложить на себя чары. Впрочем, и с ними из-за плотной пелены ливня видимость никакая – и мы бежим по чавкающей под ногами грязи, безбожно пачкая мантии, и мне хочется хохотать, а когда я ловлю улыбку Драко, я понимаю – нам обоим.
На сдвоенных со Слизерином Зельях он неожиданно для всех (и для меня тоже) садится вместе со мной. Сегодня я запрещаю себе думать о Снейпе, а когда начинаю витать в облаках, Малфой отдавливает мне ногу каблуком. Неудивительно, что наша настойка растопырника получается лучшей в классе. До конца занятия остаётся десять минут, и мы, уже очистившие котёл, можем немного поболтать. Малфой склоняется к моему уху и спрашивает:
– Слушай, ты поддерживаешь связь с Грейнджер?
Я не писал Гермионе с ноября – ей некогда, а мне совестно отвлекать её: умница Герми проходит сейчас программу нескольких курсов, и даже ей это даётся тяжело, так что я не докучаю ей частыми письмами – на последнее она пока не ответила. Всё это, хоть и кратко, я пересказываю Малфою, а тот задумчиво жуёт губу, точно не решаясь спросить что-то, и лишь после того, как на нас опускается невербальный полог тишины, решается:
– Она всё ещё встречается с Уизелом?
– Нет, – я не понимаю, к чему он клонит, и растерянно хмурю брови. – Они ужасно поссорились из-за его нежелания продолжать обучение, кажется, Герми сказала, что ей нужен человек её уровня развития, а Рон ответил что-то в подобном духе, и…
– Я понял, – задумчиво говорит Малфой и до конца урока больше ни о чём меня не спрашивает.
Из-за его напоминания я всё же пишу в этот день Гермионе. Мне ужасно хочется с ней увидеться, и я спрашиваю, когда у них будут каникулы.
Ответ приходит неожиданно быстро – Миона пишет, что приедет в Англию за несколько дней до Рождества. И обязательно заглянет в Хогвартс. В общем, мне остаётся лишь дождаться конца месяца: тогда я увижу её.
Снейп не появляется в школе две недели. Я устаю считать дни и гадать, мне стыдно и гадко, будто моё влечение к нему – самая большая мерзость, какую только можно себе вообразить. Он не пытается никаким способом связаться со мной, хотя я знаю: если бы он хотел, он бы сумел – это же Северус Снейп, главный хитрец Магической Британии. Не считая, разумеется, почившего Дамблдора.
Я покупаю в Хогсмиде волшебный календарь и старательно отмечаю дни до приезда лучшей подруги: она обещала, что двадцатого декабря заглянет к нам. Перед Рождеством мы всё равно толком не учимся – украшаем замок, уже отремонтированный окончательно, кто-то уезжает домой…
Мне есть чего ждать, и, конечно, Снейп не является достойной причиной для того, чтобы хандрить. Но я всё ещё улыбаюсь через раз, чаще – натянуто, а Снейп становится главным действующим лицом моих ночных кошмаров.
И моих мокрых снов тоже.
Я сообщаю Малфою о приезде Гермионы на очередных сдвоенных Зельях. Он долго молчит, явно что-то обдумывая, а потом вдруг произносит:
– Слушай, как ты думаешь, я… я ей понравлюсь?
Мой смех глушит его ладонь, и Драко зыркает на меня разозлённо – точь-в-точь боевой хорёк, готовящийся броситься на противника. Я утешаю его тем, что для подобных ситуаций придуманы чары гламура, и оказавшийся неожиданно ранимым Малфой дуется на меня до самого обеда.
– Директор вернётся на Рождество, – обещает мне в очередной раз поймавшая меня у кабинета Снейпа МакГонагалл, хотя и сверлит меня подозрительным взглядом. Ей наверняка интересно, что за дело у Гарри Поттера к Северусу Снейпу, но хватает такта и житейского опыта не пытаться задавать мне вопросы снова. Я что-то неразборчиво мычу в ответ, а она улыбается мне:
– Я рада, что вы с профессором Снейпом нашли общий язык, Гарри.
Если бы она знала все подробности, должно быть, эта участливая улыбка сменилась бы на гримасу отторжения или изумления – но мне всё равно.
Я собираюсь найти Снейпа и стрясти с него ответ: почему он отстранился и почему велел обо всём забыть. Я чувствовал его желание, дрожь его тела, нетерпеливость прикосновений…
Когда я увижу его, я подойду к нему и скажу: «Снейп, ты – трус». И пусть он испепелит меня взглядом.
– Мистер Поттер! – ловит меня после завтрака МакГонагалл. Она улыбается – непривычно радостно, вряд ли мне, скорее… Мои подозрения подтверждаются, когда профессор произносит:
– В моём кабинете вас кое-кто ждёт.
Я умудрился пропустить наступление двадцатого декабря, но теперь не пропущу ни момента – несусь бегом, не слушая окрика недовольной моим ребяческим поведением МакГонагалл, распахиваю настежь дверь её обители, и Герми – моя Герми, моя лучшая подруга – обнимает меня, то ли смеясь, то ли плача.
========== Часть 3 ==========
У Гермионы глаза на мокром месте, пока мы обнимаемся, и пришедшая МакГонагалл на секунду застывает в дверях. А потом ворчит по-доброму:
– Сходите лучше прогуляйтесь. И поговорите заодно.
И я веду свою лучшую подругу к озеру, и мы долго стоим там и молчим, вглядываясь в покрытый трещинами ледяной покров, под которым лениво снуёт туда-сюда кальмар. Я отчего-то теряюсь, не знаю, что первым делом нужно спросить, наконец выдавливаю:
– Как учёба?
– О, Гарри, это же не самое важное! – она по-детски топает ногой, и я смеюсь, удивляясь перемене в ней, а Гермиона снова лезет ко мне обниматься, прижимается холодной щекой к плечу, закрывает глаза и шепчет:
– Я так соскучилась.
– Я тоже, Герм, я тоже, – глажу её по волосам. На ощупь совсем не похожи на те, чёрные и густые… Когда я перестану думать об этом, переживать об этом? – Мне нужно тебе кое-что рассказать.
Моя проницательная Герми смотрит на меня внимательно-внимательно, а потом говорит:
– Думаю, нам нужно выбраться в Хогсмид.
И хотя МакГонагалл поначалу оказывается недовольна перспективой отпустить студентов в Хогсмид посреди недели, исключительная ситуация и личная симпатия к Гермионе делают своё дело – спустя час мы сидим в «Трёх мётлах», потягивая сливочное пиво, и Герми пытливо смотрит на меня, ожидая, когда я начну рассказывать. Но не торопит – она как никто знает, что мне нужно время: собраться с мыслями, обдумать то, что я буду говорить… Взмахивает палочкой, накладывая на наш столик чары тишины, прищуривается, допивает пиво. У меня столько вариантов…
Но когда я открываю рот, все продуманные фразы забываются. И я могу только беспомощно, как ребёнок, выдохнуть:
– Кажется, я люблю Снейпа.
К её чести, Гермиона не давится пивом, не вскакивает с места и не начинает кричать. Только медленно отставляет от себя бутылку и говорит:
– Ну, вы всегда так друг друга ненавидели… наверное, это что-то… – её голос дрожит, и я, боясь и предчувствуя, что она может сказать дальше, хватаю её ледяные пальцы и торопливо, скомканно бормочу:
– Герми, это же я, это всё ещё я, неважно, к кому я что испытываю.
– Да… – она моргает, и самообладание понемногу возвращается к ней. Чуть расслабляясь, Гермиона слабо улыбается мне и тихо говорит:
– Мне казалось, вы ещё сойдётесь с Джинни…
Я закрываю глаза, пережидая буйство вспышек под веками – Снейп, отбрасывающий назад со лба пряди волос, Снейп, азартно обещающий победить меня в очередном карточном спарринге, Снейп, заставляющий меня сварить очередное зелье, Снейп, целующий меня, Снейп…
– Знаешь, наверное, во мне просто не осталось ничего по отношению к ней, – говорю я и делаю глоток. Минуту назад казавшееся восхитительно вкусным сливочное пиво горчит на языке. Мне неловко смотреть в глаза старой подруге, будто моя ориентация и мой выбор постыдны.
– Расскажи мне, – просит Миона, внимательно разглядывая меня, будто она надеется отыскать надпись «гей». – Расскажи мне всё.
И я рассказываю. Рассказываю, как впервые увидел его, внезапно сдавшего после войны, постаревшего, привычно опирающегося на трость, но по-прежнему гордо расправляющего плечи. Рассказываю, как понял, что не могу найти в себе ненависти к нему, а его язвительные комментарии больше не задевают – напротив, кажутся остроумными. Рассказываю, что он помогал мне скоротать долгие вечера без неё и Рона (на этом месте она всхлипывает), что он оказался прекрасным другом… Что я всё испортил – неуместной, глупой просьбой, которую он исполнил, должно быть, лишь из чувства долга и жалости к мальчишке, которого не оставляют в покое кошмары. Что он предпочёл вышвырнуть меня из кабинета и посоветовал мне забыть обо всём случившемся – будто можно забыть его мягкие губы и аккуратное, просительное прикосновение языка.
Гермиона молчит, задумчиво комкает в пальцах салфетку – и лишь когда замечает, что рвёт её, откладывает в сторону. А потом говорит:
– Почему, по-твоему, он попросил тебя забыть об этом?
– Потому что он любит мою мать, – говорю я, испытывая неуместное, но острое и болезненное чувство зависти напополам с ревностью к женщине, отдавшей за меня жизнь. – Потому что ему не нравлюсь я. Потому что… да Мерлин знает почему ещё.
– Я не думаю, что он ещё любит твою маму, – задумчиво отвечает Гермиона, покачав головой. – Если его рассказ про встречу с ней правдив… понимаешь, Гарри, он бы предпочёл умереть, чтобы быть с ней – пускай снова на правах третьего лишнего. Но он вернулся.
– Потому что она попросила его, – откуда в моём тоне столько глухой злобы? Разве может быть мама, моя мама, её достойна? Чёрт. Снимаю очки и тру лицо ладонями. Расплывчатый силуэт продолжает голосом Гермионы:
– Представь себя на его месте. Если бы тебя поцеловал студент, с которым у вас – нет, не перебивай меня, Гарри! – двадцать лет разницы в возрасте, да к тому же и сын твоего злейшего врага, как ты отреагировал бы? Он всё-таки преподаватель… прости, уже директор. Любая связь подобного рода с учеником – огромный риск. Если бы кто-то узнал… ты воображаешь, во что превратилась бы и без того с таким трудом отмытая репутация профессора Снейпа?
Я пристыженно молчу. Мне нечего ответить на это. Я никогда не смотрел на произошедшее в таком ключе – и теперь щёки горят, а краснота переползает под горло свитера, на шею.
– Поговори с ним, – мягко советует Гермиона. Как мало времени ей потребовалось, чтобы принять меня такого… Глаза жжёт. – Поговори, но не обвиняй и не требуй. Ты же знаешь характер профессора.
Её глаза лукаво блестят, когда она продолжает:
– А теперь ты расскажешь, что это там за таинственный поклонник у меня появился?
И я хохочу, как ребёнок, сжимая её пальцы:
– Герм, ты не поверишь!..
Мы возвращаемся в Хогвартс поздно ночью, я провожаю Герм до выделенных ей на время пребывания здесь гостевых комнат и бреду будить Полную Даму. Она долго возмущается, но всё же, то ли сжалившись над моим усталым видом, то ли заметив шрам, пропускает меня в башню. Я доползаю до спальни, падаю на кровать… начинаю бормотать привычные заклинания, но кто-то садится рядом, я вздрагиваю, сбиваюсь. Невилл – это он – виновато сжимает моё плечо и тихо шепчет:
– Постарайся делать это чуть незаметнее, Гарри.
– Делать что? – непонимающе хмурюсь. Друг коротко улыбается – без очков я едва различаю это. Склоняется ближе и шепчет так тихо, что никто, кроме меня, не смог бы этого расслышать:
– Пялиться на место профессора Снейпа.
И уходит к себе спать, не задавая мне вопросов и ни в чём меня не обвиняя. И я понимаю с изумлением: он знает. Знает – но никому не расскажет, потому что это Невилл Лонгботтом, безобидный увалень и замечательный друг, умеющий хранить чужие тайны.
Выходит, у меня есть целых два человека, которым я могу доверить самый постыдный секрет. Нет… три. И Луна – с её магическим взглядом, который и не снился глупой курице Трелони.
Я засыпаю, забыв о чарах тишины, но сегодня кошмары не приходят ко мне. Мне снится что-то светлое, прекрасное, доброе, я кого-то обнимаю, кто-то обнимает меня, мне жмут руку, мне говорят: «Гарри, Гарри», я улыбаюсь так долго и много, что начинает болеть челюсть, ко мне в объятья падает Герм – облако каштановых волос, смущённый смех, – меня хлопает по плечу Невилл – весёлый взгляд, забытая снова мантия, – мне вкладывает в руку горсть ягод омелы Луна – серёжки-редиски, мечтательный вздох, – надо мной подтрунивает Драко – платиновые пряди, снисходительная усмешка. А в конце приходит Северус, и гладит меня, спящего, по волосам, и на лице его – отражение мучительной внутренней борьбы. Я приоткрываю глаза, глядя на него сквозь пелену близорукости, но он шепчет: «Ш-ш, спи», и я вновь проваливаюсь в дремоту.
А утром не могу сказать точно, приснилось мне его появление или нет. Но волосы – вот здесь, над ухом – помнят прикосновения желтоватых от многочисленных зелий пальцев, и это ощущение почти-прикосновения преследует меня весь день.
Занятий не проводится, преподаватели украшают замок, и мы на пару с Гермионой вызываемся им помочь. Конечно, нам не под силу вместе с Хагридом таскать из леса огромные ели, но развесить на них шарики мы можем; Гермиона, заговорщически подмигивая мне, магией трансфигурирует золотистые фигурки из обломков ветвей, валяющихся тут и там, и семенящий мимо Флитвик восторженно крякает: она и его любимая ученица тоже. Повсюду атмосфера праздника, веселья, все ходят довольные и счастливые – и я не могу не поддаться таким же эмоциям.
К всеобщему удивлению, помочь в украшении Хогвартса вызывается и Драко. Хотя мне понятно, из-за чего – вернее, из-за кого – он старается, сам вид слизеринского принца, развешивающего гирлянды, меня чертовски веселит. Малфой кидает на меня предупреждающие взгляды, и в конце концов мы устраиваем шуточную дуэль, используя вместо палочек волшебные хлопушки. Снейп так и не появляется – ни двадцать первого, ни двадцать второго. Я даже рад, что его нет: сумбур в моей душе было бы не так просто унять, если бы он дразнил меня своим присутствием. Без него я потихоньку раскладываю чувства по полочкам.
И с горечью понимаю – всё ещё хочу. Всё ещё люблю; глупая детская ревность душит по ночам, когда мне снится, как он там, где-то далеко отсюда, развлекается в объятьях красоток – и среди них нет ни одной зеленоглазой. Но Гермиона меня выуживает из этих мыслей с завидным постоянством: мы, хохоча, лепим снежки из недавно выпавшего снега, ещё мокрого, но податливого и клейкого, как пластилин, к нам присоединяются Невилл, Луна, Драко, Джинни… и в конце концов начинает казаться, что весь Хогвартс собрался здесь сыграть – я даже замечаю крохотного Флитвика, ловко отражающего летящие в него снаряды и отвечающего метким залпом. Мы – всей кричащей оравой, в которой никто не признал бы героев войны – носимся за улепётывающей от нас по снегу Миссис Норрис, и пришедший за нею Филч долго ругается, обещая самые разнообразные кары тем, кто отважился швырнуть в его любимицу снежком.
А потом мы отогреваемся в гостиной Гриффиндора, куда Луна заходит со спокойной улыбкой, а Драко – с настороженным взглядом. Я не жду понимания от гриффиндорцев младших курсов, но они отчего-то помалкивают, даже если им есть что сказать по поводу присутствия слизеринца. Хогвартские эльфы, готовые услужить великому Гарри Поттеру и его друзьям, приносят нам всем по кружке вкуснейшего горячего шоколада, и Малфой лениво тянет:
– Есть всё же польза от твоего геройства, а, Потти?
И первой начинает смеяться Гермиона, а за ней – дружно хохочут все, кто собрался в кажущейся сейчас такой уютной гостиной.
Кажется, я заснул прямо тут, в кресле, разомлев от шоколада и разговоров. И, очевидно, никто не рискнул меня потревожить, потому что я просыпаюсь от еле слышного звука – с таким поворачивается портрет Полной Дамы, открывая вход в гостиную. Приоткрываю один глаз, радуясь тому, что никто не стянул с меня очки, – и сердце пропускает удар. Это Снейп, я узнаю его из тысячи: он прихрамывает, но изо всех сил старается этого не делать. Кажется, я даже перестаю дышать, боясь и надеясь. Он склоняется надо мной, тонкие пальцы скользят по вискам, спускаются на дужки очков, осторожно снимая их с меня, и я раздосадованно чертыхаюсь про себя: теперь мне ни за что не разглядеть выражения его лица, остаётся лишь закрыть глаза, трепеща от невозможности происходящего – будто моя мечта сбылась. И я снова не уверен, что бодрствую.