Сегодняшняя встреча вновь отменяется. Он сказал об этом вскользь, торопливо, и уже был одет в дорожную мантию – я только кивнул и пожелал удачи. Что делать весь субботний вечер, я не знаю.
Я иду к озеру и долго стою, глядя на начинающую подёргиваться дымкой льда водную гладь. А потом меня находит Малфой – с раскрасневшимися от холода щеками он совсем не похож на высокомерную статую, какую иногда напоминает. Малфой легко хлопает меня по плечу и спрашивает:
– Скучаешь, Поттер?
– Шёл бы ты к чёрту, – беззлобно огрызаюсь я, и Малфой усмехается. Обнимает себя за плечи – ему, должно быть, чертовски холодно – и предлагает:
– Не хочешь сыграть с нами?
– С вами? – я смотрю на него непонимающе, и Малфой, будто засмущавшись, трёт свой затылок. Поясняет чуть нервно:
– Со слизеринцами. Если ты, конечно, не…
– Пойдём, – отвечаю я раньше, чем он договаривает. Наверняка это очередной продуманный ход – кто будет трогать факультет, который водит дружбу с самим Гарри Поттером? И вместе с тем – для меня это неплохая возможность скоротать время. Снейп, если бы узнал, что я собираюсь заглянуть в местный террариум, должно быть, сказал бы, что я безмозглый дурак. Хотя кто его знает, этого Снейпа…
Мы идём по тёмным коридорам подземелий, которые в детстве я так искренне и отчаянно ненавидел, и перебрасываемся словами, как старые друзья, давно не видевшие друг друга.
Драко шепчет пароль (у меня ком в горле, когда я слышу «последняя битва»), подталкивает меня в спину, понукая зайти первым, и я, замёрзший, предстаю перед несколькими слизеринцами. Повисает долгое молчание – мне кажется даже, что сейчас Панси, или Блейз, или Тео выкрикнет:
– Какого чёрта ты привёл сюда Поттера? Проваливай!
Но Паркинсон подходит ко мне первая, встряхивает короткими волосами и протягивает руку для рукопожатия – по-мужски. И девичьи пальцы стискивают мои, будто предупреждая: только попробуй причинить нам вред. А следом за ней все слизеринцы (разумеется, те, кто нашёл в себе силы вернуться в Хогвартс) идут ко мне, чтобы сжать мою руку в тисках. И хотя в глазах многих я вижу предупреждение напополам с плохо скрываемой неприязнью… пускай.
– Так во что мы собираемся играть? – спрашиваю я у Драко, когда тот беззаботно заваливается в кресло и указывает мне на соседнее. Малфой хищно улыбается, становясь похожим на огромную птицу, и отвечает:
– Правда или действие, Поттер. Ты можешь уйти от ответа, но каждый отказ от хода будет стоить… дай-ка подумать…
– Стакан огневиски, – услужливо подсказывает Паркинсон, и бутылки в руках Теодора Нотта чуть слышно звенят, соприкасаясь друг с другом. Я усмехаюсь – и киваю.
Игра начинается.
Меня спрашивают сразу после Панси – Паркинсон, получившая возможность хода, сверлит меня тёмными глазами, так похожими на те, о которых я стараюсь вовсе не думать, и тянет:
– Правда или действие, Потти?
– Правда, – отвечаю, и кто-то из слизеринцев недовольно кривится – они наверняка ждали действия, но я не такой дурак, чтобы рисковать в сердце серпентария. Паркинсон долго молчит, постукивая пальцем по своей верхней губе, и Блейз не выдерживает:
– Задавай уже давай!
– Отвали, Забини, – отмахивается она и смотрит на меня. – Почему вы расстались с мелкой Уизли, Поттер?
Слизеринцы замирают, и я вдруг понимаю, что это и впрямь их интересовало. Кто бы мог подумать… Усмехаюсь, не зная, отвечать правду или отказаться… Но не хочу пить с первого же хода – огневиски сразу ударит в голову, и один Мерлин знает, что я выкину. Поэтому говорю после пары секунд тишины:
– Думаю, Джинни просто не нравилось встречаться с геем.
Я жду изумлённого молчания или злости, я жду реакции, которую увидел бы, скажи я это гриффиндорцам; но слизеринцы даже не переглядываются. Паркинсон, как будто ничто в новости про Героя, предпочитающего мужчин, не удивляет её, кивает и торопит меня:
– Задавай дальше.
Драко выбирает действие, и я, вспоминая значки «Поттер – слизняк», с мстительным удовольствием пишу на его высоком аристократическом лбу «Поттер – красавчик» несмываемым маркером: теперь эта запись, которую не скроешь ни одним заклинанием, продержится два дня. Слизеринцы хохочут, Малфой картинно закатывает глаза, а я улыбаюсь – и позволяю себе пропустить вопрос, который он задаёт Блейзу, и ответ Забини. Я думаю о том, что сейчас делает Снейп. Должно быть, он очень занят и даже не вспоминает обо мне – да и с чего бы?
Игра идёт, идёт, идёт, пару раз я выбираю действие, один раз – отказываюсь от него, выпивая огневиски, в голове начинает приятно шуметь.
– Поттер, не спи! – окликает меня Малфой, и я вздрагиваю. Тео Нотт многообещающе улыбается и спрашивает у меня:
– Правда или действие?
Я снова выбираю правду, и это – моя ошибка. Потому что Нотт, улыбнувшись ещё шире (в нём уже добрая пара стаканов огневиски), лениво тянет:
– Расскажи про мужчину, которого ты хочешь, Поттер.
Воспоминанием обжигает – чёрные глаза, тонкие строгие губы, неуступчивые на вид, длинные чёрные волосы…
Я поднимаю стакан с огневиски, салютую им слизеринцам и выпиваю до дна.
Что происходит потом, я запоминаю плохо – какие-то вопросы, глупые задания… К полуночи все из нас уже основательно пьяны: больше всех в себя залил Забини, но и мне хватило – я не фанат алкоголя, и мысли путаются, путаются, путаются… Вспышка – Малфой поддерживает меня под локоть, помогая идти, и оставляет в коридоре: он не сунется к гриффиндорцам, конечно. Вспышка – я иду по памяти тела, не осознавая, что делаю, цепляюсь за стены и попадающиеся на пути двери, вслед мне что-то недовольно бурчат разбуженные мной портреты. Вспышка – и я стучусь, и мне открывают, и…
Я прихожу в себя от ледяной воды, льющейся мне на макушку; я дёргаюсь, открываю рот, но лишь давлюсь, кто-то придерживает меня, вынуждая наклонять голову, пытаюсь вырваться – не могу. Поистине железная хватка. Сознание понемногу проясняется, мне под нос пихают дурно пахнущее зелье, и мне кажется, что меня сейчас вырвет, я мотаю головой, кто-то недовольно цедит:
– Это Антипохмельное. Глотай!
И потом мне попросту зажимают нос. Вливают в открывшийся рот зелье, на языке остаётся привкус гнили, я жмурюсь, медленно проходит боль в висках и туман в голове. Когда я открываю глаза снова, меня отпускают. Поворачиваюсь, уже догадываясь и боясь этих догадок, и натыкаюсь на усталый раздражённый взгляд Северуса Снейпа. И я могу выдать только одно:
– Мерлин…
– К сожалению, не он, мистер Поттер, – сухо и очень официально говорит Снейп. Его руки мокрые по локоть, на груди пятна воды, на нём – одна ночная рубашка, ворот которой надёжно скрывает шею, и я ловлю себя на том, что завороженно, как последний извращенец, пялюсь на очертания сильного худого тела, проступающие под намоченной тканью. И мне стыдно невообразимо, и я не знаю, куда деться, хоть проваливайся под землю…
– Не хотите мне рассказать, где и с кем так надрались? – спрашивает Снейп, но я каким-то образом знаю: он в курсе. Прекрасно он понимает, кто мог напоить Гарри Поттера, и теперь – проверяет то ли мою честность, то ли…
– Я был один, – отвечаю и, чуть подумав, добавляю:
– Сэр.
По его лицу невозможно ничего прочитать, и мне становится страшно – вдруг я разочаровал его? Вдруг он решил больше не связываться со мной?
– Идите спать, мистер Поттер, – тихо и устало говорит Северус Снейп, и я с ужасом замечаю тёмные круги под его глазами. Я разбудил его! К неловкости прибавляется острое чувство вины – какой дурак, ну, что тебе стоило дойти до своей гостиной и лечь спать в свою кровать, не мешая ему…
Полная Дама меня не пропустит: на часах давно за полночь, она спит, а тех, кто её будит, по-своему наказывает: если хочешь, ночуй в коридоре. Ему я об этом, естественно, не говорю, тороплюсь куда-нибудь убраться, но Снейп впивается в моё плечо пальцами с такой силой, что мне больно, и отрывисто бросает:
– Думаю, диван вам сгодится.
И он позволяет мне лечь спать в соседней комнате, а сам уходит в свою спальню. И от мысли о том, что он – там, в кровати, в одной этой своей нелепой ночной рубашке, мне жарко, стыдно, душно…
Мне снится моё сражение с Волдемортом. Мне снится, что я кричу заклятье – но не Экспеллиармус. Я швыряюсь в красноглазого ублюдка Авадой, и за секунду до того, как зелёный луч настигает его, на его месте оказывается Северус Снейп. А потом я падаю – наяву или во сне, не разобрать. И прихожу в себя от того, что кто-то трясёт меня за плечи.
– Чёрт бы тебя побрал, Поттер! – я открываю глаза, и он облегчённо выдыхает. Садится рядом со мной, трёт виски, и я подгребаю одеяло к груди, судорожно пытаясь отыскать слова извинений – знал, что так будет, нужно было уйти… Раньше, чем я успеваю произнести это, он глухо спрашивает:
– И часто тебе снятся кошмары?
Ответ «Каждую ночь» умирает в горле; я откашливаюсь и нервно отвечаю:
– Редко, сэр. Всё нормально, сэр.
Я бы, наверное, рассмеялся от собственных слов, но смех переплавляется в глухой судорожный вздох. Снейп протягивает руку, и я чудом не отшатываюсь – мне ещё видятся отголоски сна, я ещё… убиваю его… Он касается пальцами моей щеки, от этого прикосновения меня прошибает разрядом тока. А Снейп смотрит на меня, как будто впервые увидел, и очень мягко, хотя и очень хрипло, говорит:
– Ты плачешь.
– Это… это просто… – не найти слов, чтобы оправдать собственную слабость. Он кивает чему-то своему, переводит на меня задумчивый взгляд и говорит:
– У меня где-то было зелье Сна без сновидений. Подожди тут, я сейчас…
– Нет! – безотчётная паника накрывает меня с головой, я судорожно цепляюсь за его плечи и, частя и срываясь на по-детски обиженную интонацию, твержу:
– Нетнетнет, пожалуйста…
Мне всё кажется, если он сейчас уйдёт, уже не вернётся. Но об этом я ему не говорю – только сжимаю за запястья торопливо и нервно, забывая о непристойной двусмысленности этого прикосновения, и мне хочется рыдать и смеяться, но я лишь бледнею, кусаю губы, смотрю на него, растерянного моей вспышкой, он что-то говорит, но я боюсь услышать его слова, всё твержу, твержу глупости на грани мольбы, и… и срывается – непонятно как, я не хотел этого, не думал об этом – между «пожалуйста» и «не уходите» пронзительно отчаянное:
– Поцелуйте меня.
Наверное, я всё же сплю. Так бывает, сон во сне, мечта в кошмаре, так бывает, не наяву же это происходит – не могут его губы, безжалостные губы, быть такими мягкими и осторожными, а ядовитый язык – ласковым, не может же быть такого, чтобы Северус Снейп целовал глупого Гарри Поттера, не может…
Но если это сон, то мне можно всё. Протянуть руку, вплести пальцы в его волосы, скользнуть другой ладонью по шее, прижаться к самому уязвимому месту – туда, где под фланелью рубашки бугрятся шрамы. Он сжимает меня в объятиях, и я почти теряю сознание от детской радости, а потом он вдруг отшатывается, вскакивает, поднимаясь с дивана, прижимает ладонь к губам, будто пытаясь стереть следы поцелуя, и глухо, с шипящими от волнения нотками произносит:
– Возвращайтесь в свою комнату, мистер Поттер. И забудьте про это.
Я бегу, как будто за мной гонятся дементоры, бормочу пароль, Полная Дама неохотно пропускает меня внутрь. Я падаю на кровать, прижимая ладони к пылающему лицу, глотаю рваные вздохи, на моих губах ещё остаётся привкус его нежности – и я торопливо, путаясь в словах, бормочу заклинания, а потом моя рука скользит под бельё, и я ласкаю себя, широко расставив ноги, и кончаю с тихим всхлипом, и пачкаю простыню, и до боли стискиваю зубами уголок подушки…
А спустя полчаса Хогвартс оживает, и мои соседи по комнате встают, чтобы пойти на завтрак. Я говорю Невиллу, что не голоден, и лежу в постели ещё долгие, долгие минуты. На моём животе засыхает сперма, а в горле появляется комок.
Я порчу Костерост, который мы варим на сегодняшних Зельях, и обеспокоенный моим состоянием Слизнорт отправляет меня в медпункт. Мадам Помфри бурчит что-то о глупых мальчишках, не берегущих себя, даёт таблетку…
На оставшиеся занятия я сегодня не иду – прячу лицо в подушке и сжимаю разрывающиеся от боли виски пальцами. Как мне смотреть ему в глаза, если мы ещё раз столкнёмся, я не знаю. Сердце колотится. Часто-часто, будто бы, будь его воля, оно вырвалось бы на свободу и умчалось к Снейпу.
«И забудьте про это», – с остервенением передразниваю его я, и сцена нашего поцелуя встаёт перед моими глазами, и я снова дрочу – торопливо, резко, так, что становится даже больно, а оргазм превращается в муку.
Я пытаюсь с ним поговорить, но дверь кабинета оказывается заперта, на завтраке он не появляется, и МакГонагалл, проходящая мимо, когда я вновь стучу в его дверь, окликает меня:
– Что вы делаете, мистер Поттер?
– Мне нужен директор, – поясняю, глотая окончания слов, и она хмурится – должно быть, ей, как и мне, приходит на ум схожая ситуация: когда я искал Дамблдора по всей школе. И, видимо, ситуация повторяется, потому что МакГонагалл мягко сжимает моё плечо и негромко говорит:
– Директор был вынужден срочно покинуть школу. Не переживайте, Гарри, он скоро вернётся. Или, если хотите, можете поделиться со мной.
Я представляю, как рассказываю ей, что целовался с Северусом Снейпом, и мне становится так смешно, что я давлюсь фырканьем.
– Нет, профессор, – улыбка всё же появляется на губах, и она улыбается мне в ответ, – пожалуй, с этим мне может помочь только директор.
Эта короткая встреча на недолгое время отгоняет дурные мысли – я даже сажусь за домашнее задание и делаю его до самого вечера. Пока не доделываю всё. От скуки пытаюсь почитать учебники, но голова начинает болеть, и я решаюсь прогуляться.
У ворот ко мне присоединяется Малфой. Я не здороваюсь, но и не прогоняю его, он и сам молчит, лишь морщится, когда редкие капли мелкого дождя падают ему за шиворот – этот декабрь невероятно дождлив, – и только у Запретного Леса вдруг говорит мне:
– Слушай, Поттер, ты извини.
– За что? – в последнее время он извиняется чаще, чем во все предыдущие годы. И это повод насторожиться. Малфой трёт шею, видимо, подбирая слова.
– Снейп нам головомойку устроил. Хотя, как я понял с его слов, ты нас так и не выдал, но слизеринец всегда знает, когда что-то затевают слизеринцы. Я, если честно, и подумать не мог, что ты к нему потащишься. Представь, явился к нам в гостиную в третьем часу утра злой, как чёрт, заставил всех выпить Антипохмельное, снял целую кучу баллов и заявил, что в следующий раз отдаст нас на растерзание Филчу. Что ты там такого учудил, что он чуть ли ядом не плевался?
Малфой косится на меня с любопытством, а мне и сказать-то нечего. Приходится лгать – и получается легко и складно:
– Ну, знаешь, я к нему пришёл, чтобы выяснить, за что это он так меня ненавидит…
От насквозь фальшивого драматизма моих слов Драко хохочет, а потом вдруг хлопает меня по плечу и, становясь серьёзным моментально, говорит:
– Вообще он неплохой, Поттер.
И я отвечаю ему:
– Знаю.
Малфой улыбается удивлённо – наверное, ждал, что я начну говорить про многочисленные недостатки Северуса Снейпа. В любом случае, этот короткий разговор помогает нам найти новую тему для беседы, и мы болтаем ещё долго – пока не доходим до сторожки Хагрида. При виде крохотной кособокой хижины, слишком маленькой для такого большого человека, Малфой морщится, а я вдруг предлагаю ему:
– Зайдём?
И Драко Люциус Малфой, чистокровный волшебник в Мерлин знает каком поколении, вместе со мной заходит в сторожку полувеликана Хагрида.
Хагрид нам рад. Его, наверное, теперь мало кто навещает – и мне на секунду становится стыдно, я обещаю себе приходить к нему чаще, хотя знаю, что вряд ли сдержу это обещание. Хагрид ставит чайник, опускает на стол здоровенное блюдо с каменными кексами, и я незаметно шепчу протянувшему руку за одним из них Малфою:
– Не ешь, если не хочешь сломать зубы.