========== 1. Grammatikskola ==========
Можно многим поступаться,
Только сам спасай свою судьбу.
Как постелешь, так тебе и спаться
Будет даже и в гробу.
Наилучший совет — Эсайас Тегнер
Маттиас Линдгрен перевёлся в наш класс посреди семестра. Его семья переехала из Мальмё*. Многие ребята из больших городов любят подчёркивать, что они — слава Богу — не отсюда: нарочито удивляются всему провинциальному и тишине, наступающей задолго до захода солнца.
«И как вы здесь вообще развлекаетесь?» — спросил мой лучший друг Густав, проучившийся несколько лет в стокгольмской школе.
Но Маттиас был не из таких. Новенький одевался вполне обыкновенно, не как стокгольмские снобы: тёмные джинсы и джемпер. Аккуратно уложенные пепельно-русые волосы, приятная улыбка и южный акцент — вот и всё описание. Эти детали я подметил, пока он по просьбе учителя представлял себя классу. Маттиас занял место за первой партой, улыбнулся в ответ на приветствие Берты, а я как будто очнулся ото сна и начал конспектировать лекцию.
Пожалуй, если бы я на него не взъелся, Маттиас стал бы гораздо популярнее среди сверстников. Но с моим мнением принято было считаться. Если честно, мне сложно описать себя в те годы. Я не знал, чего хочу от жизни, и оттого, наверное, во мне всё было каким-то «средним». Я участвовал в спортивных соревнованиях, но не был капитаном команды. Учился неплохо, но не возглавлял рейтинг класса. Стриг свои русые волосы так же, как и большинство парней в гимназии. Я знал многих выпускников, и меня часто приглашали на вечеринки. В общем, был тем самым парнем, который зависает с крутыми ребятами, но сам по себе не такой уж и классный.
В следующие дни я наблюдал за новичком, как и все остальные. Маттиас умудрился заработать репутацию эрудированного и начитанного человека на следующий же день. Шёл урок шведской литературы, мы начали проходить «Сагу о Йёсте Берлинге».
Мы с Густавом расположились на задних партах, чтобы нас не впутали в дискуссию. Друг занимался крайне важным делом — выковыривал из только что купленного чизбургера маринованные огурцы. Я старался прикрыть его книгой, потому что в прошлый раз фрекен Фергусон — наша учительница — уже выставляла нас за дверь: тогда мы использовали черновики для игры в морской бой.
— Ну, что вы можете сказать о саге, Карсон? — Фергусон расхаживала между рядами и обратилась к первой попавшейся жертве. Карсон встрепенулся: весь урок он наблюдал за сидевшей на подоконнике иволгой.
— Хорошая книга. Неплохая.
— Неплохая? — у неё аж щёки раскраснелись от негодования. — Неплохая? Этот роман надо впитывать, прочувствовать! Сельма Лагерлёф* получила за него Нобелевскую премию не для того, чтобы вы назвали его неплохим.
— Если честно, книга скучная, фрекен, — перебил её тираду Маттиас. — Её сложно анализировать. Автор всё время ставит читателя в тупик.
— Продолжайте, — повернулась к нему Фергусон. — Я вижу, вы её хотя бы читали.
— Все поступки персонажей очень неоднозначные, и их можно трактовать по-разному. В них сложно разбираться, и это требует времени. К тому же в конце Лагерлёф сводит всё к банальной истине: герой обретает спасение через самоотречение…
Фрекен Фергусон ответ явно впечатлил. Конечно, почти никто в нашем классе «Сагу» и не собирался читать. Она ещё долго с ним о чём-то беседовала, всё о каких-то невероятных описаниях зимнего леса, мистической составляющей, поиске своего «я»…
После этого Ева — моя девушка — как будто помешалась на новеньком. И если сначала она пыталась маскировать свой интерес, то вскоре стала частенько садиться рядом с ним во время ланча или лекций. Передо мной Ева оправдывалась тем, что хочет помочь ему адаптироваться. Я подметил, что Маттиас в адаптации не нуждается, но она пропустила замечание мимо ушей.
Однажды, убирая инвентарь после физкультуры, я заметил, что они задержались поиграть в теннис — вдвоём. Твёрдо решив положить этому конец, я собрался переговорить с Маттиасом после занятий. В тот день пришлось около получаса караулить их у выхода из школы. Они обнялись на прощание, и Ева ушла, а я незаметно последовал за ним. Одноклассник свернул в один из проулков, и тут я окликнул его:
— Эй, ты, а ну стоять!
— Что тебе нужно? — изумлённо вскинул брови Маттиас.
— Может, объяснишь, какого хрена ты околачиваешься с моей девчонкой?
— Мы играли в теннис, — пожал плечами он.
Тогда я не понял, что Маттиас говорил правду. Казалось, что он просто наглый и вовсю издевается. Я никому не позволял над собой смеяться, поэтому вмиг вспылил уже по-настоящему.
— Совсем с ума сошёл? Ещё раз увижу — убью, — пригрозил я, и собирался было замахнуться, но в переулок очень некстати зашла женщина, толкавшая перед собой коляску. Я тут же сунул руку в карман и просто молчал, пока она проходила мимо.
Маттиас не стал ждать дальнейших угроз, а просто развернулся и направился к автобусной остановке. Отойдя метров на десять, он всё-таки обернулся и сказал:
— Не знаю, о чём ты подумал, но мы просто играли в теннис. Больше ничего.
Не знаю, злился ли я больше из-за того, что терял Еву, или из-за того, что мне предпочли именно его. За Евой я пытался ухаживать давно, ещё со средней школы. Она красивая, как Скарлетт Йоханссон. Теперь у моей неприязни к Маттиасу появилась вполне понятная причина, и отравлять себе душу стало гораздо приятнее.
Погода на улице была замечательной, хоть и холодной для октября: снег успел припорошить прелые листья, а заиндевевшие деревья блестели, когда сквозь тучи пробивались тусклые солнечные лучи. Уроки кончились, и школьный двор пустовал. Домой идти не хотелось, и я решил вспомнить детскую забаву — начал с разбегу скользить по заледеневшей луже.
— Эй, Ханнес, — Густав смотрел на меня укоризненно, будто застал за чем-то неприличным, — ты что здесь делаешь? Я везде тебя искал!
— Да так, — отмахнулся я. — Выяснял кое-что.
— И что тебе за дело до этого педика? — подозрительно прищурился друг. — Помнишь, я говорил, что выясню, кто крадёт наши карманные деньги?
— И что, выяснил?
— Разумеется. Этот урод из параллельного класса, про которого ты говорил.
— Да ну? Тот парень из Пакистана? Как там его… Халид?
Если честно, все подозрения изначально падали на него. До появления Халида в нашей школе никогда не случалось ничего подобного. Уже несколько недель старосты и учителя ходили по классам и обещали, что если этот недостойный — так сказала директриса — человек сознается, то его имя сохранят в тайне. Но кражи продолжались: несколько крон могли пропасть во время урока физкультуры или из куртки в гардеробе.
— Ага. Как только все вышли из раздевалки, он полез по карманам. Эрик проследил за ним: приоткрыл дверь немного и ждал, что будет.
— Вы точно уверены?
— На все сто, — мрачно кивнул Густав. — Надо его отпиздить.
— У нас и так полно проблем…
— И что ты предлагаешь? Оставить всё как есть? Кто виноват, что его никчёмная мамаша не может дать ему денег?
— Хорошо, — перестал спорить я. Иногда Густав мог быть на редкость упрямым, и это раздражало. — Куда идти?
— У него сейчас физика в другом корпусе. Надо поторопиться, иначе упустим. Эрик и Ингмар уже там, мы ждали только тебя.
Корпус, о котором говорил Густав, находился чуть в стороне от остальных. В старших классах мы часто бегали туда курить — там редко проводили уроки, потому что уже несколько лет в кабинетах шёл ремонт. Идеальное место, чтобы скрыться с глаз администрации. Ещё издали я заметил, что Эрик заходил за угол здания, и мы с Густавом поспешили за ним. Ингмар изо всех сил прижимал этого паренька к стене, а Эрик, замахнувшись, ударил его в живот. Тот сразу скрючился, и Ингмар отстранился, позволив Халиду отдышаться.
— А теперь, когда все в сборе, объясни ещё раз, — орал Эрик, — какого хрена ты шарил по нашим карманам. Ты ведь знал, что тебе попадёт!
— Я никогда не брал много, — чуть ли не всхлипывал он, — только одну или две кроны. Если бы не было очень нужно, я бы никогда не…
— Может, в твоём грязном Пакистане это нормально: запускать руку в чужой карман и забирать оттуда всё, что понравится, — презрительно скривился Густав, — но здесь это не пройдёт.
— Я всё понял, — Халид поднял руки в знак того, что сдаётся. — Я всё понял. Я больше не притронусь ни к чьим вещам.
— Нет, я думаю, ты не до конца усвоил урок, — отозвался Ингмар. — Каждый из нас ударит столько раз, сколько крон ты у него взял.
— И советую не дёргаться, — присоединился я. — У меня всегда были проблемы с математикой. Вдруг я обсчитаюсь.
Вместо ответа Халид взвыл и сполз по стене. Видно было, что он мечтает сбежать, но даже не попытался. Он не смог бы улепётывать вечно, к тому же нас было четверо. Не помню точно, сколько раз я его ударил. Всё это время он рыдал и божился больше не прикасаться к чужим рюкзакам. В конце концов, когда Халид попробовал встать на ноги, Эрик последний раз пнул его ногой и сплюнул на его вещи:
— И только попробуй настучать кому-нибудь, крыса.
Помню, уходя, я оглянулся и тут же пожалел об этом: Халид пристально смотрел на меня. Во взгляде сквозило бессилие и чистая ненависть. Из носа у него шла кровь, а под глазом явно намечался огромный синяк, щека сильно опухла. На душе стало невыносимо тоскливо, и небо вдруг показалось бесцветным, а воздух слишком влажным и тяжёлым, чтобы свободно дышать.
Больше он никогда не появлялся в нашей школе, но всё-таки доложил обо всём администрации. На следующий же день директриса по очереди вызывала нас к себе в кабинет. Каждый должен был прийти с родителями, и моя мама всё утро плакала — для неё это был настоящий удар. Она-то верила, что воспитывает замечательного сына, интересы которого ограничиваются учёбой и игрой в футбол.
— Это самый бесчеловечный, отвратительный поступок, с которым я столкнулась за годы работы в школе! — воскликнула директриса. — Никто не оправдывает воровства, но всё можно было решить мирным путём.
— Вы ведь понимаете, что это значит? Вы, живущие в достатке шведы, избили глубоко несчастного человека! Человека, который потерял всё, — вторила ей одна из воспитательниц младших классов. — Вам должно быть стыдно!
Она была неправа. Я был кем угодно, но не нацистом, расистом или кем ещё они пытались нас окрестить. Я не считал себя лучше других просто потому, что я швед. Единственным нацистом среди нас всех был Густав, он постоянно поддевал всех этих иммигрантов, называл их «черножопыми» или что-то подобное. Что до меня, я вмазал бы любому, кто позволял себе у меня воровать, и неважно, откуда он родом.
В общем, мы все оказались на испытательном сроке — директриса сказала, что если ещё раз устроим подобное, то будем исключены. Тогда ни одна высшая школа не согласилась бы нас принять, а это равносильно тому, чтобы поставить крест на успешной карьере. Оправдываться было бесполезно, поэтому пришлось всё молча выслушать и идти на урок. Я сразу заметил Еву и сел рядом с ней, но она посмотрела на меня, как на прокаженного:
— Никогда бы не подумала, что ты на такое способен. Не подходи ко мне, пока не научишься уважать других.
— Я не нацист, если ты об этом, — попытался оправдаться я.
— Ну да, конечно, — фыркнула она и пересела к подруге.
— Да пошла ты, — не выдержал я. Во время лекции я ни на что не отвлекался и старался думать исключительно о биологии. Правда, так нервничал, что несколько раз нажимал на карандаш слишком сильно, и его приходилось заново затачивать.
Комментарий к 1. Grammatikskola
Мальмё - город на юге Швеции.
Сельма Лагерлёф - шведская писательница, первая женщина, получившая Нобелевскую премию по литературе.
========== 2. Fiske ==========
Есть один случай, за который мне до сих пор стыдно. На уроках физкультуры все старшие классы отрабатывали волейбольные подачи — готовились к игре с другой гимназией. Тренер вызвал меня первым — моя фамилия Андерсон — и ушёл следить за девочками, которые отлынивали от пробежек.
— Хочешь со мной в пару, Маттиас? — с презрительной усмешкой просил я. Одноклассникам положено было засмеяться, и они засмеялись. После истории с Халидом осторожность вышла на первый план — я не мог наброситься на него с кулаками или в открытую провоцировать, даже подшучивать стало сложнее.
Но Маттиас не растерялся, только безразлично пожал плечами и встал напротив. В обычной жизни одноклассник не выглядел неуклюжим, но спортивные игры почему-то вводили его в ступор. Силы изначально были неравны: драки и годы игры в футбол давали о себе знать — я был намного сильнее физически. Я швырял мячи на его сторону поля так, будто хотел его ими убить. На удивление, Маттиас справился с несколькими моими подачами подряд и даже расшиб коленку, пытаясь вытащить особенно сложный мяч с другого конца поля. Пока он потирал ушибленное место, я нетерпеливо отбивал мяч об пол. После свистка я умудрился подать ещё сильнее, и когда Маттиас всё же дотянулся до мяча, его лицо на секунду поморщилось от боли.
Ладонь, на которую пришёлся удар, тут же раскраснелась и опухла. Маттиас стоял, закусив губу, пока кто-то его не окликнул. Эрик предложил позвать тренера или проводить его до медпункта. Он сказал, что дойдёт сам и что с ним всё якобы в порядке. Маттиас вышел из зала, а я смотрел ему вслед, держа в руках подхваченный после злополучной подачи мяч.
Решив, что волейбола на сегодня хватит, я зашёл в раздевалку, сложил в рюкзак Маттиаса его джинсы и футболку и захватил с собой. Одноклассники провожали меня недоумёнными взглядами: наверное, думали, что я выкину вещи где-нибудь на заднем дворе. Но ничего такого мне и в голову не приходило делать — пожалуй, пора было поумерить пыл. Я шёл по школьным коридорам, в спортивном костюме и всё ещё взмыленный.
Маттиас ждал в рекреации, неподалёку от медкабинета. За дверью различался голос медсестры, она мерила кому-то температуру. Я подошёл и сел рядом. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал.
— Я принёс твои вещи.
— Хорошо. Спасибо, Ханнес.
Мне всегда нравилось, как Маттиас произносил моё имя. Иначе, чем остальные, как-то мягче. Может быть, потому что он с юга: жители Сконе* вообще говорят по-особенному.
— Ладно, мне нужно идти, — Маттиас подхватил здоровой рукой рюкзак и зашёл в кабинет, как только оттуда вышел кто-то из старшеклассников. Стоило извиниться за своё ненормальное поведение или вообще хоть что-нибудь сказать, но я просто ушёл.
***
Находиться дома стало невозможно. Мама каждый вечер заявлялась в комнату с нравоучениями, и всё это время ей вторил Ларс, мой отчим. Он из тех мужчин, которые считают, что общаться с детьми можно только методом кнута и пряника. Если я выигрывал соревнования или оканчивал семестр почти на «отлично», Ларс мог разыгрывать лучшего отца в мире: купить билеты в аквапарк или кино, оплатить ужин в ресторане или подарить дорогую технику. Но стоило огрызнуться на его замечание, забыть о маминых поручениях или облажаться на контрольной, и весь этот цирк сворачивался. Дорогой телефон отправлялся к Ларсу в ящик, карманные деньги урезались вдвое, но самым отвратительным было другое. Он мог часами распинаться, что если я продолжу в том же духе, то сопьюсь как мой никчёмный отец. Мой «никчёмный» отец был его любимой темой разговора, помимо работы и политики.
В детстве я боялся Ларса и наотрез отказывался называть отчима папой, даже притом, что настоящего отца практически и не помнил. Куда больше мне нравился отец Густава: это был очень простодушный, жизнерадостный человек. Он держал рыбную лавку и летом частенько брал нас рыбачить под Гётеборгом*. Прозрачная, как стекло, вода, жаренная на огне форель и страшилки на ночь — таким я помню своё детство.
В тот день Ларс завёл привычную песню: меня не возьмут в высшую школу и тогда я начну искать спасение в алкоголе. Очень быстро его ворчание мне надоело, и, к счастью, Альма Петерсон неожиданно позвала к себе практически весь класс: её родители уехали по каким-то делам в Стокгольм. Была там и Ева, но она изо всех сил делала вид, что не замечает меня.