— Ди-и-и-и-и-и-ин! С Р-р-р-р-рождеством!
Сэм раскидывает приветственно руки. Покачнувшись, разливает на мягкий, пружинящий под ногами ковер, практически весь свой пунш из стакана. Фраза у него получается зычная, с французским прононсом.
— И тебе счастливого Рождества. Пьяница. Ты где так набрался?
На самом деле Сэмми не пьет. Нет, он может выпить с братом за компанию бутылку пива-другую после удачной охоты. Или в долгих переездах из города в город, когда до пункта назначения пилить трое суток и единственное развлечение — уползающая змеей под колеса блестящая лента дороги да гремящие в динамиках Ramble On и Travelling Riverside Blues. Дин подпевает им во все горло и заявляет, что после 1979-го ничего путного в музыке не было. Сэм не согласен, но…
“Главное правило, Сэмми. Водитель выбирает музыку, пассажир помалкивает в тряпочку”. Это тоже у них аксиома. Хотя Сэм, например, послушал бы джаз…
— Я ук-крашал наш новый дом-м.
Они на самом деле сделали это. Разменяв четвертый десяток, купили двухэтажный особняк в пригороде Остина и поселились в нем вместе с собакой.
Прямо сейчас Чудо сокрушенно мотает башкой и удаляется из гостиной с выражением крайней степени осуждения на морде.
— И попутно опустошил холодильник и бар?
Ну, он не серьезно, конечно. Потому что норма Сэма — две бутылки легкого пива. Не больше. Все, что сверху — его уносит в отрыв. От реальности и от земли. В какие-то ведомые лишь ему небесные сферы.
— Я в-варил пунш. П-пунш ведь пьют на Рождество. Т-ты ж-же-ж пом-мни-ик-шь?
Дин скептически гнет одну бровь, пытается не смеяться. Потому что пьяный Сэм — это не только великая редкость, это еще и ужасно забавно. И мило. Пьяный Сэмми — он как щенок лабрадора, его тискать хочется беспрестанно.
Впрочем, трезвого тискать хочется тоже.
— Ты варил его или в нем искупался?
— Я п-пробовал! Доб-бавлял ингрдиен-нты…
Сэм задирает для важности указательный палец и потрясает им в воздухе. Равновесие, конечно, тут же теряет и цепляется за перила, почти сдирая нахрен гирлянду, мигающую разноцветными огоньками. Синий, желтый, зеленый и красный. И мягкие хвойные ветки с вплетением лент.
Огонь потрескивает уютно в камине, бросает отблески на развешанные под каменной полкой подарочные носки. Чуть ближе к окну возвышается конусом огромная, до высоченного потолка, пушистая елка. По дому плывет одуряющий запах запеченной индейки. Слюна собирается вязко во рту.
— Это… ты сам?
Дин гулко глотает и отчего-то вдруг вспоминает обшарпанный, грязный мотель, украденную куцую ёлку и девчачьи подарки. А еще амулет, который потом Дин Винчестер много-много лет не снимал. Даже в душе. Он носил бы его до сих пор, но…
“Мне не нужен символ, чтобы помнить, как я люблю брата”.
— Нет, миссс-с-с-с-сис Баттт-т-т-терс просил. Ты ещ-щ-ще кого-то зд-дсь видшь?
Нет совсем никого, кроме них. После того, как заперли бункер и завязали с охотой, вышли в отставку и стали нормальной семьей. Уехали и оборвали все связи, прежде прихватив заговоренные амулеты, что никогда не позволят их отыскать ни ангелам, ни демонам, ни охотникам. Разве лишь Богу осталась лазейка. Но у Джека других дел полно с восстановлением равновесия в мире.
Сейчас Дин работает в своей маленькой автомастерской — чинит машины. Руки, говорят, у него золотые. Или это какой-то особенный дар? Сэм преподает в младшей школе. Правда, сегодня у него выходной, который младший Винчестер решил убить на украшение дома.
И превратил его в сказку. Для Дина.
Когда-то маленький мальчик, у которого не было своей комнаты и нормальных игрушек, мечтал о простом Рождестве: чтобы ёлка и подарки в обертках, чтобы праздничный ужин и рядом — семья, чтобы кусочки яблока и корица в стаканах, а в печи — сладкий, пышный пирог.
Сэм пьяно носом тычется в сзади в шею и обнимает, руками лезет под куртку.
— Скажи, что тебе п-нравилось?
— Очень. Сэмми… это лучшее Рождество.
— Можно мы нем-много так пос-ст-им? Пом-лчим…
Пощипывает губами солоноватую кожу, пропахшую парами бензина и машинным маслом, соляркой. Поглаживает твердый живот, задевая пояс штанов, сбивая дыхание.
— Сэмми…
— Т-т-т-т-т-шшшш… тише, Д-дин. С Р-р-рождеством.
Он вырубится очень скоро, конечно. И на диване, куда Дин его отнесет (вымахал — неподъемный лосяра), будет громко храпеть. А чуть позже свернется клубочком и ладони подсунет по щеку, как в детстве. Затихнет.
Дин телевизор включит почти на беззвучку и рядом устроится на полу с диванной подушкой, бутылкой темного пива и в колени уткнувшимся дремлющим Чудом.
Он подождет, когда Сэмми проснется. За четверть часа до полуночи. Тот за минуты пьянеет, но и приходит в себя относительно быстро. Разлепит сонные, тяжелые веки и улыбнется. Так солнечно. Растрепанный, милый. Шепнет:
— Кажется, я все проспал? Дин, с Рождеством.
— Мы никуда не торопимся, Сэмми. С Рождеством тебя, маленький брат.
И поцелует свой самый главный подарок.
========== 17.1 Каток ==========
Комментарий к 17.1 Каток
иллюстрация: https://clck.ru/Sj5ep
Декабрь в этом году холоднее любого другого на их памяти. Даже в Канзасе столбик термометра опускается ниже семидесяти*, пруд неподалёку от бункера покрывается льдом, и теплолюбивый Дин заявляет, что все покупки к праздничному столу ложатся на Сэма. Объясняет очень даже логично:
— Потому что, Сэмми, у тебя самая теплая куртка и эта смешная шапка с шарфом, которые на прошлые праздники связала Чарли и прислала в подарок.
Вообще-то у Дина — точно такой же комплект, но не бронзовый с синим, а красный с золотом. Кому-то надо меньше книжек читать. Дин аналогию не уловил или, скорее не задумался об этом. При чем тут Хогвартс и он? И рядом ведь не стояли. Свой подарок засунул подальше в комод и буркнул, передёрнув зябко плечами, что надеется, утепляться здесь ему не придётся.
Пришлось. Но старший Винчестер, как всегда, нашел выход. Хитрюга, боящаяся отморозить свой пленительный зад.
Сэм ворчит: “Да ты вообще оборзел”, но кутается в шарф почти до бровей и натягивает шапку на волосы, отросшие ниже плеч.
“Рапунцель, нам срочно надо постричься”.
“Как скажешь, крестная-фея. А ноги тебе побрить не помочь?”
Зовет пса. Чудо с опаской высовывает влажный нос из Дин-пещеры. Следом слышится грохот и вопли (разумеется, новый ужастик), пугающие предостережения владельца убежища. Волшебное слово “гулять” разбивает все сомнения мохнатого друга.
Через пару часов, извозившись в хвое и смоле, перед бункером извалявшись в снегу, они не без труда и не без помощи добрых прохожих притаскивают с елочного базара огромное пушистое дерево и коробку разноцветных шаров. На полу оставляют после себя лужи талой воды.
— Первое самое настоящее Рождество. — У Дина сияют глаза. Как огни на гирлянде, которую они непременно повесят на елку.
Он пахнет пряным глинтвейном, кастрюльку которого сварил к их приходу. И пылью. Должно быть, от обшарпанной, ветхой коробки, торжественно водруженной на столик в углу.
— Теперь каждое будет таким, — говорит ему Сэмми. Хотя для него самым лучшим навсегда останется то, из их далекого детства. Когда Дин притащил в мотель ободранную елку с гирляндой и спер из соседского дома подарки. Подарки оказались девчачьим фуфлом. Но не в этом же (правда ведь?) дело.
Дин с коробки как-то очень трепетно стирает старую, желтоватую пыль. По всему видно, она простояла где-то не один десяток лет, задвинутая в угол. Как-то ускользнула даже от всевидящего ока приученной к порядку и чистоте миссис Баттерс.
— Смотри, что я отыскал, пока вы ходили.
И раскрывает бережно. Достает, словно хрупкий хрусталь, крошечных фарфоровых кукол, стеклянных зверят, деревянные лыжи, коньки, колокольчики, что на самом деле звенят серебром.
— Я проверил. Ни проклятий, ни чего-то такого. Все в норме. Мне кажется, повесим их тоже? Они создадут атмосферу, как в детстве.
— Конечно, Дин. Это очень красиво.
Эти игрушки — скорее из детства их деда. Но Дину он бы не смог отказать, даже будь у него хоть самый крошечный повод. А тут — целый короб рождественских чудес из далекого прошлого.
Они устанавливают елку в холле, сразу у лестницы. Пахнет лесом и снегом, смолой и хвоей. Опутывают дерево проводами гирлянды и тут же включают. Дин шепчет завороженно:
— Очешуеть. Давай украшать. — Он сам — ну точно эти огни. Весь искрится.
Сэм не спорит. Ему не терпится взять в руки эти чудо-игрушки. И старые, и только что из магазина — всех цветов. С оленями, звездами и узорами, какие мороз рисует на льду или дыханием — на окнах. Вполне возможно, это делает Санта или его помощники-эльфы?
Сэм берет одну из игрушек. Такую хрупкую на вид. Это пара коньков. Выдыхает восторженно:
— Помнишь, как в то Рождество ты меня учил кататься почти на таких?
— Быть не может. Слушай… похоже. У тебя ведь были такие смешные с красными звездами, ты сперва решил, что они для девчонок.
— А ты говорил мне — вперед, Саманта, не дрейфь.
Они шепчут, потому что вокруг — волшебство и так страшно спугнуть.
В тот самый год, когда Сэмми дождался в подарок куклу и еще какую-то хрень, а сам подарил Дину амулет, который тот не снимал с шеи так долго, они, едва рассвело, удрали из мотеля на ближайший каток. Денег, чтобы взять коньки напрокат, конечно же не было. И Дин договорился с владельцем, что после закрытия они там все приберут. Станут кем-то вроде сезонных рабочих на вечер.
— Ты так боялся, что свалишься и нос расквасишь, сломаешь лодыжку или связки порвешь, а после сгоришь со стыда перед папой.
Он правда боялся. А больше — того, что Дин опять отхватит от отца, как часто бывало. Маленький, глупенький Сэм. Как будто Дин когда-нибудь мог бы позволить брату упасть. Не подхватить в последний момент. Не уберечь, не спасти, не вернуть его к жизни.
— Не так уж боялся, — бормочет смущенный, а Дин обхватывает его со спины и целует затылок, проводит носом по шее.
— Ты всегда был очень ловким и гибким. Просто до того дня как-то не приходилось кататься.
— Спасибо, что ты не смеялся.
— Над чем?
И правда ведь. Сэм тогда сразу полетел по льду, словно птица, расправив руки. Столько восторженных писков девчонок собрал, сдержанных похвал от парней. Смущался, краснея совсем даже не от мороза. И выше всяких: “Вау, чувак, это прирожденный талант!” было гордое от брата: “Сэмми, да ты крутой у меня. Обалденно”.
Когда расплатились с владельцем катка, пробирались к мотелю в потемках. Свалились в сугроб, и Сэм показывал Дину, как делать снежных ангелов и швырялся снежками.
— Это был один из лучших дней моей жизни. — От волнения, забившего горло, он сейчас даже осип. — А помнишь, что отец тогда еще не вернулся, и мы жгли бенгальские огни до утра, играли в правду или действие?
— Помню…
Сейчас брат не видит, что у Дина заволокло зеленой дымкой глаза, что он опять перенесся в тот обшарпанный номер или, может быть, на пустую улицу почти уснувшего уже городка. Где стоял, держа крепко брата за руку, глядя, как через пару улиц в небе над аккуратными крышами уютных, теплых домов распускаются фейерверки цветами. И звезды… у Сэма звезды были в глазах.
На самом деле, это Сэм был звездой — всегда был ею для Дина.
Сэма вдруг озаряет:
— Мы обязательно должны повторить.
— Издеваешься? Здесь на сотни миль вокруг никто не придумал залить хотя бы мало-мальский каток!
Дин выпучивает глаза и почти валится со стула, на который забрался, чтобы повесить на верхние ветки стеклянный пряничный домик из сказки про Гензель и Гретель. У него в руках еще серый волк из Красной шапочки, и все Белоснежкины гномы, и золотистый гребень. Задумчиво разглядывает именно его пару зловещих секунд и вдруг ухмыляется:
— Хочешь, Рапунцель, я им тебя причешу?
Получается хрипло, потому что волосы для него — это фетиш. Потому что волосы Сэма заводят. Потому что он их правда причешет тщательно, ну а потом сперва прижмется аккуратно губам к ямке на шее. Сэм выдохнет громко и закроет глаза…
Волосы Сэма для него — это пунктик. Ни для одного из них сей факт давно не секрет. Сэм и не думает спорить:
— Причешешь. Но сначала — каток. — Сэм непреклонен. Сэм во многом уступает брату, но уж если упрется, его с места не сдвинет никто.
— По ступенькам бункера будем кататься или парковку у супермаркета водой обольем и подождем, пока сильнее замерзнет? — ехидничает Дин, но прикусывает тут же язык, по блеску в глазах младшего брата понимая — сам же его натолкнул на отличную мысль. Решение, мля, всех проблем.
Дин, гениально.
— Зачем же парковку? У нас неподалеку есть пруд. Еще я в магазине купил фейерверки. А в кладовой видел коньки. Они древние правда, как бункер, но с виду крепкие и по размеру, думаю, подойдут.
Чудо радостно тявкает и подпрыгивает оживленно, как будто и впрямь его понимает. Дин стонет:
— И ты, Брут?
— Да брось! — Сэм светится весь от восторга и предвкушения. Сэм как будто вернулся в их детство, в ту пору, когда все не стало еще очень плохо, когда он не знал, куда каждый вечер уходит отец, когда верил в чудо и сказку. Впрочем, многие страшные сказки их детства сбылись. И про это-то как раз лучше не помнить.
Но Сэм… Сэм сейчас пахнет счастьем. И ведь это как раз кусок той, обыденной, нормальной жизни, о которой братишка так долго мечтал.
— Собирайся. Елку потом донарядим.
Сэм стаскивает его тут же со стула и целует-кусает. Сэм шепчет:
— Спасибо тебе, я ведь много лет вспоминал, так хотел повторить.
— А что же попросить, дубина, мешало? — ворчит в губы ласково Дин, не собираясь отворачиваться от поцелуя.
Чудо требовательно гавкает уже от дверей, Сэм смеется:
— Да идем мы уже. Подожди, коньки надо взять и достать шапку Дина, шарф еще.
— Не забудь фейерверки, — подхватывает радостно брат.
Сэм знает — это будет замечательный вечер.
*
Морозный ветер искусает им до красного щеки, и один брат второму запихает за пазуху огромный снежок. Они будут кататься наперегонки, смеясь, точно дети, и нарочито вопя от ужаса каждый раз, как кому-то из них под коньком померещится треск не такого уж прочного льда.
Они грохнутся друг на друга вповалку у самого берега и будут прямо на льду целоваться. А когда пойдет медленный снег — огромными крупными хлопьями — они лягут на спины и на спор снежинки будут ловить языками — кто больше. Наутро у одного опухнут гланды и на какое-то время исчезнет голос.
Но это уже будет совсем другая история: про горькую микстуру на травах, ворчание, куриный бульон и внезапную аллергию на ментоловые леденцы. И про: “Я говорил тебе?” — от Дина, конечно. Дина, что ужасно не любит мороз. Но так любит “мелкого” брата.
========== 17.2. Дин заболел ==========
У Дина сопли ручьем и распухшее горло. Обычно одновременно так не бывает, но он же Винчестер. С ним, мать его, и не такое могло приключиться.
— Пей.
Сэм нависает над братом со стаканом горячего молока странного горчичного цвета. Дин отворачивает сопливый, нашорканный до красного нос и хрипит:
— Не буду я пить эту гадость! Это даже не молоко, а какой-то понос. Даже сквозь все эти сопли воняет!
— Сам ты понос! Это всего лишь куркума. Я нашел в книгах Хранителей знаний, при респираторных заболеваниях помогает лучше всего!
Дин упрямо мотает башкой и дельфином ныряет в ворох одеял, для верности натягивая сверху подушку. Из пещеры раздается категоричное:
— Не буду! — и следом грудной, надсадный кашель.
Вот ведь засранец.
— Дин. Ну я прошу тебя. Дороги все замело, на улице такой дубак, я боюсь, что машина замерзнет на ходу. За лекарствами сейчас никак не доехать. Не заводить же мне тот ржавый экскаватор из гаража.
— А ты рискни. Или… я не знаю… закажи, что ли, доставку?
Ага, и пиццу с бургерами и пивом в нагрузку.
Сэм, не находящий себе места от беспокойства и чувства вины, срывается: