– Ну, так что?
– Что?
– Повернёшься?
Выдыхаю и решаю сотни развязок в голове. Я точно знаю, что между нами ничего не будет, но это Мэйсон, и он слишком непредсказуемый. Я едва отхожу от шока, что он попросил присесть на кровать, а не упал на неё, тем самым, убив меня своим весом.
Медленно меняю положение с бока на живот и поворачиваю лицо. Глаза Мэйсона наблюдают за мной и лучезарная улыбка с ямочками на щеках, поднимает настроение одним своим видом. Закинув правую руку под голову, вторая покоится на его груди и оставляет между нашими телами несколько дюймов.
– Лучше отвернись, – смеётся он, шлёпаю его по животу, из-за чего он давится и недовольно бурчит, хватая ртом воздух. – Не смотри так на меня. Целовать тоже не буду, ты вся в слезах, соплях и краске от стены. Можешь даже не умолять. Я только что обновил рейтинг антисексуальности в своей голове.
– Поверить не могу, что у тебя вообще есть такой рейтинг.
– У тебя тоже такой есть, просто ты не хочешь признавать.
– Я не ставлю клеймо на людях.
– Когда ты видишь человека, ты сразу судишь его по внешности.
– Не правда.
– Дослушай меня. Даже если ты не хочешь, и отрицаешь в своей голове, у тебя срабатывает извилина, которая отвечает за это. Она есть у каждого, просто потом ты узнаёшь и меняешь мнение о человеке, не опираясь только на его внешний вид.
– Неприятный человек сразу виден. От него исходит определённая аура.
– Аура? – улыбается Мэйсон.
– Не знаю, это как харизма, сразу чувствуется.
– И что ты думаешь обо мне?
– Ты намного наглее, чем кажешься.
– Значит, ты думаешь обо мне, – продолжая улыбаться, он устремляет взгляд в потолок, позволяя рассмотреть его профиль. Пухлые губы приоткрыты, изредка он может прикусить нижнюю, длинные и густые ресницы, о которых только мечтает девушка, кроме того, они с изгибом. Клянусь, многие бы отдали за них душу. Хорошо заметная щетина, видно, что он бреется. В Мэйсоне и есть та незримая глазу харизма. Он легко получает всё, стоит только улыбнуться. В этом его главная проблема: он не знает отказов. С ним априори хочется согласиться, желаешь ли ты этого или нет. Сверхспособность в виде гипноза.
– Нет, это обычный факт.
– Ты тоже наглее, чем кажешься.
– Это не правда.
– Это не я прыгнул к кому-то в машину и требовал поцеловать.
– Это не я завалилась к кому-то в комнату и на кровать.
– Заметь, я спросил, уверена ли ты, а потом разрешение сесть и лечь.
– Ты утрируешь.
– Нет. А вот ты чуть ли не порвала мою футболку от желания. Могла бы просто попросить.
Его блестящие глаза вновь встречаются с моими.
– Что случилось? – спрашивает Мэйсон.
– Это уже пройденный этап, можешь не пытаться.
– Я хочу тебе помочь, тем более ты сама меня ввязала в это.
– Больше этого не повторится. Ты не будешь решать мои проблемы.
– Даже если я сам этого хочу?
– Да.
– Ты же понимаешь, что твои указы не способны остановить меня.
– Куда уж там, – выдыхаю я. – Ты вообще никого не слушаешь.
– Зачем кого-то слушать, если я сам способен принимать решение?
– Когда дело касается чужой жизни, ты должен послушать.
– Даже если мне не безразлично?
На данный вопрос я спешно ищу ответы, пока в горле зреет ком. Ему не безразлично? Он просто спросил, чтобы утешить любопытство или это действительно так?
– Даже если тебе не безразлично, в чём я, конечно, сомневаюсь, – выдыхаю я.
– Ты всегда решаешь за всех, или это я особенный?
– Думаю, только ты. Ты любопытный, Мэйсон.
Парень прикладывает ладонь к сердцу и восторженно верещит:
– Ты снова снизошла от моей фамилии к имени.
– В своей голове я называю тебя по имени, но, когда ты что-то вытворяешь, снова становишься Картером, а ты обычно что-то, да вытворяешь.
– Значит… – тянет он, переворачиваясь на бок. В глазах бегают озорные искры, когда он подпирает висок кулаком и смотрит на меня сверху вниз.
Вопросительно поднимаю брови на его реакцию.
– Ты думаешь обо мне.
– Нет.
– Зачем тогда произносишь моё имя в своей голове?
– Когда ты где-то в радиусе мили, то да, я могу вспомнить о тебе.
– Могу вспомнить о тебе, – передразнивает Мэйсон. – Или не могу забыть?
– Знаешь, я могу сказать тебе тоже, что ты сказал Эмили: не придавай себе такое большое значение.
Веселье моментально испаряется. Тело парня заметно напрягается. Мэйсон поджимает губы, желваки начинают вздуваться, а с лица сходит краска. Таким мрачным я не видела его ни в библиотеке, ни после драки и даже тогда, когда он винил меня за чью-то не правильную парковку. И моё настроение вмиг возвращается к тому, от чего я совсем недавно ушла, потому что он поднимается с кровати. На шею как будто бросили лассо, которое стянуло его до непередаваемой боли и невозможности поступления кислорода.
– Не говори то, чего не знаешь, – сухой тон его голоса пробирает до дрожи. Кожа покрывается мурашками.
– Ты тоже говорил то, чего не знаешь. Ты сделал мне больно.
– Когда?
– В машине. Ты не смеешь говорить что-то про моих родителей.
– Может, тебе тоже следует следить за языком, потому что ты дала старт этому разговору.
– Я жалею, что вообще села в неё.
– Сейчас я тоже об этом жалею.
Дверь с грохотом хлопает, когда он покидает комнату, а я вздрагиваю. Линия старта, с которой мы начали – осталась позади, когда он лёг в мою кровать и поднял настроение обычными дурными шутками, но мы вернулись обратно, как только его слова слетели с моих губ. Лишь один вопрос моментально возникает в голове: эта реакция на слова в его адрес или на ту, кому он их сказал?
Глава 14
Мэйсон
Кики улыбается нам, но я вижу, что тут что-то не так. Я всегда с безразличием смотрел на кого-то, и она не была исключением до того момента, пока я уловил немые разговоры и обмен взглядами с разных сторон кафе между ней и Трикси. Выглядело так, как будто они понимают друг друга без слов. Сейчас я наблюдаю их по разным сторонам баррикад в виде аудитории. Они не смотрят в сторону друг друга, делая вид, что не знакомы. Я хочу знать, что произошло. Этот факт поднимает меня с диванчика.
Дожидаюсь, когда Кики примет заказ и увожу её за локоть в самый дальний угол, где отсутствуют столики, лишь огромное растение может слышать нас. Девушка явно растеряна, ведь я никогда не делал этого и не проявлял к ней интерес.
– Почему Трикси уволилась?
– Вообще, она не уволилась. Точней, она успела уйти сама, потому что её хотели уволить, – кажется, я даже заметил сожаление в её глазах.
– По какой причине?
– Почему тебя это интересует и почему я должна знать?
– Потому что вы работаете вместе, потому что сидели всегда вместе, потому что переглядывались и улыбались друг другу, мне продолжать?
– Нет, – отрезает она. – Она нагрубила клиентам.
– Просто так?
Глаза Кики начинают бегать по залу, как будто она придумывает пути отступления и повод уйти. Со мной такие игры не прокатят.
– И?
– Я не должна говорить с тобой об этом. Ты не работаешь тут.
– А если я прямо сейчас устроюсь сюда?
– Картер, ты смеёшься надо мной? – фыркает она.
– Похоже на то, что я смеюсь?
Оскорбление отражается на её лице, но мне действительно не до смеха. Я даже не знаю, зачем интересуюсь этим. Я всё ещё пытаюсь убедить себя в том, что мне безразлична Трикси, хотя это уже не так.
– Что произошло? – пытаюсь ещё раз.
– Я уже сказала, она нагрубила клиенту.
– Она не могла нагрубить ему без повода. Какой повод, Кики?
Девушка молчит, смотря на меня, но как будто сквозь.
– Ау? – трясу её локоть, требуя уже эту гребаную правду.
– Он…
– Он?
– Да. Калеб шлёпнул её…
– По каком месту? – вопрос цедится через зубы, а ярость наполняет кровь и заставляет её бурлить, как в кастрюле на плите.
– Почему тебя это беспокоит?
– Это не твоё дело. Ответь на вопрос.
– Я отвечу, если ты ответишь на мой.
– Она помогла мне, я хочу помочь ей.
– Чем она тебе помогла? Опозориться в коридоре университета?
– До этого. Куда, Кики.
– По заднице, – выдыхает она, а мои кулаки сжимаются.
– За что её хотели уволить?
– Тоби… сын друзей хозяина заведения. Калеб пожаловался, – закусив нижнюю губу, Кики смотрит на меня обеспокоенным взглядом, в котором отражается сожаление и грусть. – Я думаю, ей понравился Тоби, а Калеб… он просто любит прикалываться.
– Это один и тот же человек?
– Нет.
– Тогда объясни мне нормально, что, чёрт возьми, произошло. Всю ситуацию от и до.
– Что ты сделаешь с Тоби? – быстро тараторит она, выпучив глаза.
– Дай мне разобраться самому.
– Я расскажу, если ты пообещаешь не трогать его.
– Я не могу этого обещать, и ты расскажешь мне, даже если придётся выжимать силой. Я даю тебе шанс, Кики.
Поджав губы, вижу, как крутятся шестерёнки в её голове, отвечающие за разные исходы, но я знаю, всё придёт к одному – к тому, что я применю силу, оторвав его башку. Любого из них. Уже не важно, что было дальше, потому что он пошёл на рожон первый. Я не понимаю, почему хочу защитить её, почему мне приятна её компания, почему я вообще ввязываюсь в это и выясняю обстоятельства, в то время как она ударила меня словами. Ты ответил тем же, – внутри скрипят непонятные голоса, которые я давно перестал слышать. Они снова проснулись.
– Я попросила её пойти со мной, потому что Тоби… он нравится мне, и я волнуюсь. Мне была нужна поддержка. Я попросила Трикси. Тоби… он просто спросил, почему она не здоровается с ними, а Калеб шлёпнул её по заднице… Мне жаль… Мне правда очень жаль…
– В каком контексте это было сказано?
– Что?
– Есть разные интонации, ты сама это знаешь. Либо он нагрубил ей первый, либо дал повод.
– Пожалуйста, не трогай его…
– Я сам решу.
Не желая оставаться в этом месте, я слышу, как хлопает за спиной входная дверь, и направляюсь в одно место, которое может выгнать из меня немного дури, резко увеличившуюся и сдавившую грудную клетку. Свист шин раздаётся на каждом светофоре, а вкус жженой резины врезается в дыхательные пути и вертится на языке каждого, кто находится за спиной. Зажимая педаль газа, обгоняю встречные машины, которые плывут подобно улиткам и вылетаю на встречную полосу, получая мерзкие клаксоны в знак того, чтобы я убрался с дороги.
Меня цепляет, что он тронул её, что позволил себе наглость. Неважно, кто был, как это было, для меня имеет значение только одно: он сделал это. Трикси вовсе не та, кто стерпит и уйдёт, она та, что вышибет мозги. Она умеет постоять за себя, а я тот, кто хочет постоять за неё. Но она не позволяет это, а если позволяет, я чувствую себя виноватым, поэтому грубость вырывается сама по себе. Я не понимаю, что испытываю, путаюсь в чувствах и не могу их разобрать. Я даже не совсем понимаю, что меня так злит.
Клубы дыма рассеиваются по ветру, когда хватаю сумку из багажника и сломя голову несусь в сторону дверей. Это всегда спасало меня от необдуманных решений. Отец всегда говорил: «Не хочешь оступиться – бей грушу». Так я и поступаю, изливая эмоции на подопытном мешке. Мужик, занимающий пост охраны, что-то кричит вслед про неправильную парковку, но он не понимает, что мне просто наплевать. В раздевалке меняю одежду, и по пути к залу, наматываю бинты на руки. Парни смотрят на меня, как на сумасшедшего. Они не знаю, что это так и есть.
Не останавливаясь в течение получаса, выбивая всё дерьмо, но оно не исчезает, а только растёт, словно на дрожжах. Это доводит меня до ещё большего отчаянья, мотивируя задействовать больше силы. Я не могу остановиться. Не хочу. Мне нужно добить себя, чтобы не убить другого. А я очень хочу. Выплескиваю всё. Трикси, которая засела в моей голове; урода, который тронул её; мужиков, что по непонятной причине запугивают её; Эмили, что вновь появилась на пути; их общение, которое наблюдаю практически ежедневно; слова, что сказал Трикси сам того не желая. Я не могу промолчать. Как будто сказав что-то, она тянет мой язык, и я продолжаю. Так зарождается наша непонятная война. Никто из нас не хочет сдаться первым.
– Остановись, твою мать! – голос отца эхом отзывается в стенах зала, и я застываю, как по приказу командира.
Медленно поворачиваю голову в его сторону, ощущая, как одежда пропиталась потом, будто на голову вылили ведро. Карие глаза, что он подарил мне, искрятся гневом и замешательством.
– Какого хрена ты творишь?
– Тренируюсь, – буркаю я.
– Это не тренировка, это дерьмо собачье. Снимай перчатки. Ты закончил.
– Я ещё не закончил.
– Снимай, мать твою, перчатки! – гаркает он, из-за чего я подскакиваю на месте, как запуганный пацан и следую его приказу.
Первый раз за всю жизнь, бросаю их на пол и, оставив на отце многоговорящий взгляд, грузно вышагиваю к дверям. Парни расступаются, подозревая, что я окончательно поехал. Они могут быть со мной только в солнечный день, как только выглядывают тучи – скрываются подобно тени. Я знаю только одного человека, который не делает этого, не считая семьи.
В раздевалке с особым раздражением сбрасываю одежду и встаю под душ, который сегодня не способен снять напряжение. Я даже не знаю, испытывал ли то же, когда узнал всё про Эмили. Как будто на этот раз гораздо тяжелее. Камень тянет ко дну.
– Какого хрена ты вытворяешь? – недовольно хмурится отец, сверля меня глазами, когда, обмотав бёдра полотенцем, захожу в раздевалку.
– Я уже говорил.
– Нет, это дерьмо я уже слышал.
– Значит, оно повторяется.
Повисает тишина, и я наспех натягиваю одежду, всеми силами сдерживая дрожь в руках толи от ярости, толи от усталости. Хотя в последней я сомневаюсь. Я не чувствую желанного опустошения. Я хочу найти тех уродов и сломать руки.
Хочу поскорей выбраться из стен, которые сгущаются и давят, но пальцы отца врезаются в моё плечо и возвращают обратно.
– Остановись!
– Не хочу! – ору я, сбрасывая его руку. – Я не хочу!
– Объясни мне, что произошло?
– Я не хочу объяснять! – цежу сквозь плотно сжатые зубы и на этот раз вылетаю из раздевалки.
– Ты сбегаешь, Мэйсон.
– Ты тоже это делал. Принц из маминых сказок постоянно сбегал.
За спиной хлопает очередная дверь, и в лицо ударяет поток холодного воздуха.
Новый визг шин и клубы дыма за спиной. Мобильник не трезвонит, хотя не могу отрицать, что не думал о звонке отца. Когда-то он звонил или писал сообщение, чтобы я не делал глупостей, но сегодня ничего нет. Я не получаю ничего и жалею о брошенных словах. Он единственный человек, который знает меня от и до. Единственный, кто способен понять и поговорить. Единственный, с кем я могу поделиться и выслушать совет. Я привязан к маме, но моим лучшим другом всегда был отец. Однажды я подумал, что его может заменить другой человек, но я не предполагал, что он может предать меня, на что никогда не пойдёт отец. С тех пор, я могу доверять только ему. И сейчас я, скорей всего, испортил наши отношения, подорвав их основу.
От безысходности и ненависти к самому себе, долблю мобильником по рулю, пока экран не трескается и не крошится осколками на колени. Теперь мне точно никто не способен позвонить или написать. О чём я думал?
Не понимаю, как оказываюсь на парковке кампуса, и, не теряя времени, вылетаю из машины. Не знаю, что мной движет, и что делаю, но извинения – это минимум, что я могу сделать. Я обвинил её в том, что она не делала, причинил боль, бросив грубые слова. Я никогда не извинялся, разве что перед мамой и Мэди, которую не смог защитить и уберечь когда-то. Но, не сделав это сейчас – возненавижу себя ещё больше.
Эмоции всё ещё кипят внутри, ведь мне так и не удалось сбросить груз с шеи. Я смог только увеличить его, спустив часть демонов на отца. Знаю, он не расскажет маме, но наши отношения изменились, и она сама заметит это. А это означает что? То, что я не могу появиться в их доме. Я отрезал путь к семье. Как смешно получается: всё началось с обычного вопроса Кики и продолжилось тем, что я добиваю себя.