– Так что насчет завтрашнего вечера, мистер Ксавьер? Вы не забыли?
– Не забыл о чем? – Чарльз торопливо роется в памяти, но все важное, что у него было запланировано на завтрашний вечер – его очередь драить аудитории на кафедре биологии.
– О том, что завтра мы не встречаемся в театре, Чарльз.
Кажется, Эрик уже привык к тому, что генетик довольно рассеянный в вопросах, которые не касаются его любимой науки. Только этим Ксавьер может объяснить то, что Леншерр постоянно находит его в коридорах университета в перерывы, и напоминает о вечерних встречах.
– Совсем забыл, – честно признается Чарльз, и продолжает, – я бы все равно не смог прийти, завтра я дежурю на кафедре, нужно будет все вымыть и привести в порядок.
– Я мог бы помочь, – Ксавьер удивленно вскидывает взгляд на Леншерра, – я завтра все равно не работаю, и раз уж так получается, что поэтический вечер не состоится, то… в любом случае, вдвоем мы управимся быстрее, не так ли?
– Если только вас это не затруднит… – чего греха таить, не очень-то Чарльз и сопротивляется данному предложению.
– Абсолютно нисколько. – Торопится убедить его Эрик и, попрощавшись, выскальзывает за дверь.
Весь следующий вечер молодые люди проводят вместе, перемывая пробирки, полируя парты и рассортировывая по шкафам и секциям многочисленные методические материалы. Чарльз давно заметил, что Эрик очень начитан и разносторонне развит. С ним интересно. Леншерр действительно располагает к себе, он невероятно обаятелен. Ксавьер и заметить не успевает, как неуловимо немцу удается преодолеть выстроенные им барьеры. В один из моментов, когда Леншерр делает какое-то очередное остроумное и верное замечание, и широко улыбается Чарльзу, тот понимает, что улыбается в ответ. Оказывается, им очень легко найти общие темы для разговора. Генетик не совсем понимает как это так, но они абсолютно точно на одной волне с Эриком. И может Чарльз бы и удивился такой быстрое перемене своего восприятия, но на тот момент он всецело поглощен Леншерром, и не хочет, чтобы это прекращалось. С Эриком легко и спокойно, и, пожалуй, это то самое внутреннее состояние, которого так долго не доставало Чарльзу.
Эрик и Чарльз сближаются медленными, неуверенными шажками. Они много говорят о естественных науках (насколько это позволяют знания Эрика), литературе и культуре разных стран (тут Чарльз слегка сдает позиции), но может как раз из-за того, что они дополняют друг друга, им так комфортно вместе. Только вот, будто по негласному договору, ни одни из них не говорит о прошлом. Как-то раз Чарльз рассказал Эрику историю из детства: когда он был совсем маленьким, каждую зиму папа делал ему деревянные лопаточки, чтобы те подходили малышу по росту, и копаться в снегу было удобнее. Это было одно из самых теплых воспоминаний Чарльза, он хранил его в себе, оберегал, но решился рассказать Эрику, потому что тот всегда с очень большим уважением и пониманием относился к вещам, которые посторонним могли показаться пустячными, но для самого человека были очень ценными. Немец тогда мягко улыбнулся, но ненароком перевел тему разговора. От Ксавьера не укрылось то, как потяжелел взгляд Леншерра, но расспрашивать он не решился, потому что в глубине души боялся услышать что-то, что оттолкнет его от немца. На самом деле Чарльз врал себе: больше всего он боялся того, что Эрик каким-то образом причастен к войне, что он был не просто наблюдателем. Чарльз не знал, как бы он справился в таком случае, и как бы изменилось его отношение к человеку, с которым у него только-только начала возникать эмоциональная связь.
Первый звоночек прозвучал в один из «библиотечных» вечеров. Они могли часами корпеть над книгами, изредка перебрасываясь шутливыми репликами. Чарльз знал, что Эрик работает над каким-то проектом по литературе, который был посвящен «Божественной комедии» Данте, но особо в суть исследования не вникал, потому как у самого Ксавьера на носу было промежуточное тестирование по биологии. Он уходил с головой в учебники, забывая на время про Эрика, который сидел по правую руку от него. Иногда они перемещались из университетской библиотеки в личную библиотеку профессора, хотя Чарльзу там особо делать было нечего, поскольку, в основном, отец собирал научные труды и книги по истории и литературе. Но Ксавьеру-младшему нравилось проводить такие мирные, спокойные вечера с Эриком. Поэтому, как-то в конце недели, они, под тихое тиканье часов, сидели в кабинете профессора Ксавьера; Чарльз разложил свои альманахи по биологии и с довольным видом грыз гранит науки. Вдруг Эрик стал энергично шуршать страницами и перерывать отложенные в сторону бумаги.
– Что-то не так, мистер Леншерр? – иногда Чарльз и Эрик в шутливой форме обращались друг к другу на «вы».
– Кажется, конспекты оставил в сумке, – Эрик встал и направился к двери.
Чарльз лишь хмыкнул, заметив вдогонку, что не он один тут растяпа, который все забывает. Он собирался было вернуться к изучению генотипа человека, но его взгляд упал на раскрытую книгу, которую читал Эрик. Чарльз прислушался – не идет ли Леншерр обратно, поднялся и, обогнув стол, заглянул в книги. Бегло пролистав страницы и просмотрев записи, Чарльз понял лишь то, что Эрика Данте если и интересует, то в последнюю очередь. Леншерр изучал философию и историю. Ницше, Кант, Райх и Фромм. Первая Мировая и политика Германии 20х годов. Чарльз не мог понять, что Эрик пытается… исследовать? Когда Эрик вернулся, Чарльз сидел на своем месте и усиленно делал вид, что ничего не произошло, хотя в глубине души он пожалел, что сунул свой нос в чужие дела. На вопрос англичанина, почему он так долго ходил в прихожую за записями, Леншерр ответил, что миссис Ксавьер попросила его достать с верхней полки шкафа посуду. Чарльз задумчиво покивал, но будто не слышал ответа, погрузившись в свои мысли.
– Что-то случилось, Чарльз? Возникли какие-то сложности? – Эрик с беспокойством взглянул на Ксаврьера.
Тот поднял глаза и неожиданно даже для себя выпалил:
– Данте тут ни при чем, Эрик. Почему ты соврал? Все эти книги… выборки, пометки, записи. Для чего они? Что ты пытаешься там найти? Ведь ты же что-то ищешь, так? Эрик?
На мгновение немец замирает, застигнутый врасплох, а потом смотрит на Чарльза. И того коробит от усталого, больного взгляда Леншерра. Чарльз понимает, что зря затеял этот разговор, что он вообще не хочет ничего знать, если молчание поможет Эрику сохранить душевное спокойствие.
– Мне не нужно было начинать этот разговор и лезть в твои записи, прости меня. Давай забудем, если хочешь и…
Ксавьер пытается пойти на попятный, он вообще готов сделать все, что в его силах, лишь бы вернуть то настроение, которое присутствовало каких-то несколько минут назад между ними. Но Эрик лишь отрицательно качает головой и говорит:
– Я не могу сказать тебе, Чарльз. Не могу рассказать, что я ищу там – в прошлом, – и немного помолчав, словно обдумывая заканчивать начатую мысль или нет, добавляет, – потому что сам не знаю, но и забыть не могу.
Ему нелегко даются эти слова. Пусть пока это не полное признание в чем-то, раскрытие каких-то секретов или тайн, но Чарльз чувствует, что он первый, кому Эрик слегка приоткрыл душу. Ксавьер благодарен и за этот небольшой жест. Он чувствует, что сейчас не стоит давить на Эрика, пытаться выудить из него еще какую-то информацию, поэтому только кивает, не отводя взгляд. Леншерр облегченно выдыхает, и нервное напряжение покидает его тело. Он привычным жестом откидывает челку со лба и говорит:
– Я расскажу тебе все, Чарльз, все, что ты захочешь узнать, но мне нужно еще немного времени. Еще немного времени.
– Я буду ждать столько, сколько потребуется, Эрик.
Чарльз чувствует себя как никогда взрослым, потому что впервые кто-то действительно доверяет ему, надеется на него и готов на него положиться. Это огромный груз ответственности, понимает Ксавьер, но он ощущает себя очень твердо, основательно стоящим на земле. Настолько, что готов разделить эту ношу с Эриком. Тогда, когда Леншерр будет к этому готов.
Первое, что делает Чарльз, закрыв дверь за ушедшим Эриком, – возвращается в кабинет отца, который только успел удобно устроиться в своем кресле с чашкой чая.
– Чарльз? Вы ведь и так просидели тут с Эриком весь вечер, – будто бы недовольно ворчит отец. На самом деле ему нравится проводить вечера в компании сына; тот не так часто заглядывает к нему.
Обычно Чарльз отвечает что-то в столь же шутливой форме, а после они садятся играть в шахматы или просто обсуждают прошедший день. Иногда мама читает им вслух письма от тетушки Гертруды, которая постоянно жалуется на ревматизм и давление, но это не мешает ей путешествовать по Европе, которую она успела исколесить вдоль и поперек за последние два года. Но сейчас Чарльз настроен решительно, поэтому он сразу переходит к делу:
– Папа, мне нужна твоя помощь.
Чарльзу кажется, что Эрик не очень эмоционален (хотя со временем он поймет насколько это утверждение ошибочно), поэтому видеть удивленный взгляд Ленршерра, когда Чарльз заходит в аудиторию, садится слева от него и готовится к лекции профессора Ксавьера по истории – незабываемо. В ответ на немой вопрос Чарльз наспех карябает записку:
«Решил подтянуть свои знания по истории. Будет о чем вести дискуссии по вечерам. Неужели вы не рады, мистер Леншерр?». Эрик ухмыляется, вчитываясь в убористый почерк, и отвечает одними губами: «Безмерно», а глаза смеются.
Группа как раз приступила к изучению и обсуждению краха Веймарской системы 1929-1933 годов, и Чарльз ощущает некоторое напряжение и нервозность, которые исходят со стороны немецкой части группы. Немцев, разумеется, большинство. Кроме Чарльза из представителей других национальностей лишь одна француженка, отец которой тоже преподает на кафедре, и еще один англичанин – Кевин Браун. Отец изредка рассказывает о своих учениках, и со слов профессора этот Браун довольно самолюбивый и нахальный тип. У Чарльза не вызывает симпатии его холеное лицо и наглые серо-голубые глаза, да и светлая челка, спадающая волнами на лоб, тоже раздражает. Другое дело Эрик, вдруг думает Ксавьер. Эрик красивый, но он совершенно не интересуется тем, что думают окружающие по этому поводу, не кичится своей внешностью, не строит из себя непонятно кого. Чарльз не замечает, как начинает улыбаться собственным мыслям, но поймав насмешливый взгляд Леншерра, понимает, что пялится на немца слишком долго. Эрик слегка приподнимает брови и чуть заметно кивает в сторону профессора: «Хватит витать в облаках, приобщайся к прекрасному». Чарльз берет себя в руки и начинает слушать.
Выразительный, живой голос профессора плывет по аудитории, и Чарльз понимает, что зря все эти годы отказывался хоть немного, но поучиться у отца. Ксавьер-старший очень эмоционально воспринимает и передает события прошлого, своим настроем заражая студентов. Те внимают каждому слову, и на их лицах, словно в зеркале, отражаются эмоции преподавателя. Профессор Ксавьер переходит к перечислению финансово-экономических проблем 1930х годов и к анализу путей их решения. Его внезапно прерывает скучающий голос – Браун, растягивая слова, ехидничает:
– Нельзя сказать, что Германия выбрала верный путь, не так ли, профессор?
– Видите ли, мистер Браун… – Чарльз понимает, что отец возмущен поведением студента, но в силу своего воспитания и высоты своего жизненного опыта умело скрывает это, пытается урезонить студента, вернуть разговор в прежнее русло.
Но неугомонный англичанин снова прерывает, добавляя еще больше яда в голос, косясь при этом почему-то в сторону Эрика:
– А я считаю, что людям должно быть стыдно за такое прошлое, – громко с гонором произносит он.
В аудитории виснет мертвая тишина. Чарльз замирает, потому что будто со стороны видит самого себя: вот как, оказывается, выглядело его поведение все это время, каким дураком он был. Ксавьер взволнованно поворачивается, чтобы убедиться, что Эрик в порядке, но при взгляде на Леншерра у него все внутри обрывается. На Эрике нет лица: он прячет взгляд, крепко стискивает челюсти, так, что на скулах начинают играть желваки. Француженка взволнованна не меньше Чарльза: с тревогой оглядывает притихших студентов, которые неловко потупляют взгляды, и тоже не смотрят на профессора. Сам Ксавьер-старший в замешательстве, он силится подобрать слова, но нужных не находит. И только Кевин довольно ухмыляется и чувствует себя хозяином положения, издевательски смотря на Эрика.
– А нам не должно быть стыдно?
Чарльз сам не понимает, как ему хватает смелости подать голос. Он, не будучи любителем привлекать внимание к себе, никогда не стремился защищать слабых и угнетенных, но в данный момент его жгло невероятное чувство вины за свое поведение, и яростная обида за всех этих людей, которые сидят тут абсолютно потерянные и униженные из-за какого-то идиота.
– Нам не должно быть стыдно? – задает свой вопрос Чарльз громче, и смотрит прямо в глаза англичанину, ухмылка которого медленно исчезает с лица. – Конечно, Гитлер такой отвратительный злой тиран и убийца. Все немцы по локоть в крови, а мы ни при чем. Мы чистенькие, так? Побороли «коричневую чуму»[3], вышли победителями… А где мы были, когда все это только начиналось? Почему Великобритания вела политику «умиротворения»[4], а Соединенные Штаты политику «изоляционизма»[5]? Советский Союз, не сумев договориться с Европой о создании системы коллективной безопасности, понимал, что не готов к войне, и что нужно выиграть как можно больше времени, чтобы как-то исправить ситуацию, подготовиться, чтобы не быть растоптанными в первые же дни войны. И если для того, чтобы оттянуть войну, нужны были жертвы, смерти других людей, Советы готовы были пойти на это. В 1939 году Германия насильно присоединила Австрию и никто, – никто! – слова не сказал. Целое государство исчезло с политической карты мира, но ни один не возразил! Мы все были безмолвными свидетелями того, что в итоге вылилось в эту дикую бойню, в которой – я уверен – пострадал каждый из здесь присутствующих. Но это не дает нам никакого права сваливать всю вину на немцев. Мы все виноваты; весь мир виноват в том, что произошло. «Все нацисты должны гореть в аду, немцы – звери, а не люди». Да, само собой. Вот только ручаетесь ли вы за себя, что в условиях войны, в условиях вседозволенности, вы останетесь людьми?
Чарльз переводит дух, гневно сверкает глазами на виновника разгоревшейся и вышедшей из под контроля ситуации. Тот сидит, будто пришибленный, съежившись под напором Чарльза.
– Прошу меня извинить, – неловко мямлит Ксавьер, к которому возвращаются привычные спокойствие и стеснительность.
Он садится на место (обуреваемый чувствами, не заметил, как вскочил на ноги) и сконфуженно смотрит на отца. Профессор изумлен не меньше студентов; он и не подозревал, что после того, как Чарльз в тот вечер пришел в его кабинет и с серьезной сосредоточенностью попросил рассказать о Второй Мировой все, что известно отцу, он вынес для себя столько информации, пересмотрел свою точку зрения, и теперь защищает тех, кого так слепо презирал все время. Англичанин ощущает на себе взгляд человека, на которого сам не решается взглянуть, потому что опасается, что сказал что-то неверно, необдуманно, и тем самым обидел Эрика. Но тот смотрит на Чарльза, отвести не смеет взгляд полный благодарности, восхищения и обожания. Леншерр похож на пса, который наконец-то нашел своего хозяина, и готов покорно свернуться клубком у ног, ходить на привязи, жизнь свою отдать, если понадобится. Чарльз несмело улыбается Эрику, хочет подбодрить его, показать, что не о чем тревожиться, что все хорошо. И, кажется, теперь Ксавьер, как никогда, чувствует, что больше ничего не будет, как прежде.
После поэтического вечера они неторопливо бредут в сторону дома Чарльза. Эрик сегодня работает в ночную смену, и ему по пути с Ксавьером, поэтому он его провожает. Они не говорят о том, что произошло днем, но Чарльз чувствует, что это повисло между ними, и этого так не оставить, поэтому первый прерывает молчание: