- Расскажу всё без утайки, только при одном условии, - Платон Платонович горячо пообещал исполнить любой каприз своей спутницы, - Вы меня жалеть не будете.
Платон молча поклонился, в силу фамильной наблюдательности и рассудительности уже предугадывая ход истории.
Рассказ оказался прост, а потому ещё более страшен и печален: родилась и выросла Аглашенька в семье солидной купеческой в Нижнем Новгороде. До осьмнадцати лет росла в доме родительском в холе и неге, ни в чём отказу не зная, а потом беда стряслась лютая. Маменька застудилась и померла, папенька еле потерю жены пережил, все свои надежды и чаяния на дочь возложил. Аглаша же полюбила гусара лихого, приехавшего к ним в город в права наследства вступать, да так сильно полюбила, что поверила его речам жарким, обо всё на свете забыла. Красавцу военному, как оказалось при оглашении завещания, в наследстве отказали, батюшка же Аглашин, вопреки чаяниям дочери, жениха не принял, более того, из дома выгнал и на порог велел не пускать. И сколько девушка ни рыдала, сколько в ногах у сурового родителя ни валялась, решение своё купец не изменил. Гусару сия строгость сильно не по вкусу пришлась, задумал он отыграться, да ещё как, с размахом, коим славится душа русская. Подговорил он Аглаю бежать с ним из родительского дома, божился, что непременно женится на ней, как только в Петербург приедет. Влюблённая девица согласилась, толком даже и не раздумывая.
Дорога до Петербурга прошла в жарких ночах да сладких речах, а едва лишь в столицу прибыли, как гусар исчез. Сказал, что ему-де надо в церковь съездить, приказал пролётку подать, да и отбыл в неизвестном направлении. Аглаша его день прождала, ночь проплакала, а наутро искать кинулась. Только где же его сыщешь, соколика, Петербург, чай, не деревенька в три двора, в столице людей много проживает, да и не факт, что гусар в другой город не подался, другую дурёху обольщать. Что было несчастной брошенной девице делать? Домой ворочаться? Боязно, папенька в гневе лих, с него станется и зашибить, да и кто её после такого срама возьмёт в жёны в родном городе? Все пальцем станут показывать, вслед плеваться, ворота дёгтем измажут, никто с их семейством и дел вести не захочет. Аглая попыталась найти хоть какую ни есть службу, но в приличные места девицу сомнительной репутации не брали, а совсем уж на дно валиться и самой не хотелось. В отчаянии барышня решила повеситься. Выбрала ночь потемнее да сук покрепче, набросила на него сделанную из оборок верёвку и…
- Осмелюсь заметить, сударыня, без Вашего тела это дерево смотрится ничуть не хуже.
Спокойный голос подействовал на Аглаю как выплеснутое в лицо ведро воды. Барышня ойкнула, развернулась крутенько, едва на ногах устояв и во все глаза воззрилась на рослого широкоплечего мужчину в штатском. Незнакомец набалдашником трости чуть коснулся конца шляпы, приподнял уголки губ, не улыбнувшись, лишь обозначив улыбку, и коротко отрекомендовался, словно встретились они в бальной зале, а не в сумрачном парке поздним вечером:
- Штольман Яков Платонович. Что, совсем плохо?
Аглая всхлипнула, напоминая, что нужно быть сильной, непременно сильной, а потом не выдержала и разрыдалась в голос. Яков отвёл барышню на скамейку, терпеливо пережидал потоп, затем протянул платок и ровным тоном, словно речь шла о погоде, уточнил:
- И что Вы намерены делать?
- А что мне остаётся, - Аглая мотнула головой в сторону петли.
- Домой, я так понимаю, возвращаться не будете?
Барышня так отчаянно замотала головой, что волосы выбились из причёски и прилипли к мокрым щекам. Штольман задумчиво покрутил трость, похлопал ей по ладони:
- Что ж, есть у меня для Вас одно интересное предложение.
- Я в публичные не пойду, - выпалила Аглая и тут же отчаянно покраснела под насмешливым, пронизывающим насквозь взглядом.
Яков Платонович одним взором не ограничился, бровь приподнял, кашлянул весьма выразительно и едва ли не на распев протянул:
- Вынужден признать, сударыня, у Вас весьма занимательные представления об интересных предложениях. Уж не знаю даже, разочарую я Вас или нет, но я полицейский, всё противозаконное мне глубоко чуждо.
Аглая, пунцовая настолько, что об её щёки можно было зажигать лучины, облегчённо выдохнула. В том, что господин Штольман говорит правду, барышня ни капельки не сомневалась, кому ещё, как ни полицейскому, могли принадлежать такие сдержанные манеры, проницательный, кажется, насквозь тебя просвечивающий взгляд и буквально каждым жестом излучаемая сила и уверенность? Позднее, уже став агентессой, Аглая узнает, что данные качества присущи также шпионам, профессиональным шулерам и опытным наёмным убийцам, но в полутёмном парке барышня этого ещё не знала. И слава богу, иначе она вряд ли бы столь опрометчиво согласилась на интересное предложение Якова Платоновича, и кто знает, что бы тогда было дальше.
- Что мне нужно делать? – Аглаша машинально, по исконной женской привычке, унаследованной если не от прародительницы Евы, то прекрасной и коварной Лилит всенепременно, поправила волосы и одёрнула платье. – Я умею вести дом, вышивать шёлком, а также золотыми и серебряными нитями, заполнять домоводческие книги…
- Достаточно, - Штольман с лёгкой усмешкой приподнял ладонь, - я уже понял, что нет числа Вашим талантам. Давайте продолжим наш разговор в более уютном месте, полагаю, Вы проголодались, да и я, признаться, не откажусь от ужина.
Приглашение разделить трапезу таит в себе немало опасностей для прелестных барышень, но Аглая разумно решила, что терять ей всё равно уже нечего, а Яков Платонович за всё время ужина не дал ни малейшего повода усомниться в собственном благородстве.
- Сударь, - Аглая с удовольствием проглотила приятно остужающее язычок мороженое и улыбнулась, - Вы предстали передо мной подобно рыцарю в блистающих доспехах, спасли от неизбежного, не докучали вопросами и нравоучениями, накормили… Полагаю, теперь самое время обсудить Ваше интересное предложение, иначе я окончательно поверю в чудеса, а это в моём положении воистину смерти подобно.
Штольман, весь ужин внимательно наблюдавший за своей спутницей и пришедший к выводу, что верные люди не подвели и барышня определённо стоящая, сделал глоток чая и улыбнулся:
- Что ж, если Вы готовы выслушать меня…
Аглая отодвинула опустевшую вазочку из-под мороженого и сложила ручки как примерная ученица на экзамене. Яков Платонович, достаточно хорошо представляющий, что может скрыться под таким обманчиво-примерным видом (сестрица любимая обожала ангелочком прикидываться) иронично бровь приподнял, но от комментариев воздержался, сразу перейдя к делу.
Предложение, как господин Штольман и обещал, действительно оказалось интересным: Аглае предстояло с букетом цветов прогуливаться по Летнему саду, особое предпочтение уделяя тенистым и малолюдным, в идеале, вообще пустынным, дорожкам. Видимая простота задания вызвала нехороший зуд в затылке, словно сама смерть воззрилась бездонными пропастями глазниц на прелестную барышню.
- Позволено ли мне спросить, в чём подвох данной просьбы? – сметка, унаследованная от батюшки, оборотистого купца, ещё более обострившаяся в дни тяжких испытаний, требовала прояснить ситуацию до того, как прозвучит окончательное и бесповоротное согласие. – Уверяю Вас, Яков Платонович, то, что Вы мне сообщите, никоим образом не повлияет на моё намерение исполнить Вашу просьбу, но, - Аглая глубоко вздохнула, вздёрнула подбородок и отчеканила, - я не хочу больше быть безвольной марионеткой в руках мужчин.
- Браво, - Штольман коротко усмехнулся, - Вы не разочаровали меня, Аглая Николаевна.
Простое и безобидное на первый взгляд поручение таило в себе смертельную опасность. Оказывается, в Летнем саду последние три недели открыл сезон охоты на черноглазых пышнотелых барышень маниак, чьё описание было столь различно, что впору предположить наличие целой банды безумцев.
- Но банду, насколько я понимаю, Вы исключаете? – Аглая строго прищурила бездонные угольно-чёрные глаза.
Штольман досадливо дёрнул уголком рта:
- Почерк один во всех преступлениях. К сожалению, ни один из случайных свидетелей не мог основательно рассмотреть преступника, во всех деталях его видели только жертвы, которые, увы, уже ничего и никому рассказать не могут.
Аглая задумчиво побарабанила пальчиками по столу:
- Как именно маниак убивает? Поймите, я спрашиваю это не пустого любопытства ради, мне нужно продумать способы защиты в случае нападения, ведь Вам потребуется какое-то время для того, чтобы подоспеть мне на помощь.
В светло-серых, стального отлива глазах Якова Платоновича сверкнуло, подобно грани бесценного алмаза, восхищение:
- Браво, сударыня, Вы не устаёте меня радовать.
Аглая вежливо улыбнулась, с трудом удержав на кончике языка колкую фразу о том, что истинный долг любой женщины состоит в том, чтобы приносить мужчинам радость.
После того памятного разговора в ресторане для Аглаи Николаевны началась новая жизнь, полная хлопот, порой бессонный ночей, а порой и смертельной опасности. Маниак был изловлен, причём барышня сумела сбить нападавшего с ног и всем телом навалиться на него, препятствуя побегу. Отвага и благоразумие Аглаи пришлись по вкусу чиновнику по особым поручениям Петербургской сыскной полиции, а именно такой была должность господина Штольмана. Госпожа Терёхина стала агентессой, причём даже ссылка Якова Платоновича в Затонск не повлияла на службу барышни, плавно перешедшей под опеку самого полковника Варфоломеева, который отнюдь не считал, что место женщины лишь в церкви, на кухне, да ещё в спальне.
- Вот и вся моя история, - Аглая очаровательно улыбнулась, кокетливо наклоняясь к Платону Платоновичу. - А вот и нужная нам лавка. Прежде, чем мы войдём, я бы хотела ещё раз просить Вас не жалеть меня. Поверьте, я счастлива гораздо более, чем многие замужние дамы. У меня есть то, о чём они не могут даже мечтать.
- И что же это? – мрачно осведомился Платон, представляющий себе лоскутное одеяло из предателя-гусара, брошенное к стройным ножкам агентессы.
- Свобода. Согласитесь, не каждая дама, да даже и господин, может похвастаться подобным богатством.
- Свобода не отгонит дурной сон и не согреет в пустой холодной постели, - вздохнул Платон Платонович, пристально глядя на даму.
Аглая помрачнела, прикусила губу и порывисто отвернулась:
- В моём положении об этом глупо даже думать. Не всем злат венчальный венец выпадает, кому-то и терновый достаётся.
- Не стоит зарекаться…
- Довольно! – дама резко взмахнула рукой, но тут же обольстительно улыбнулась, хихикнула. – Оставим этот разговор, mon ami, я уже давно не верю сладким обещаниям господ офицеров.
Платон Платонович даже крякнул от такой отповеди. Ему, привыкшему купаться в восхищении барышень и даже опытных дам, ему, способному прогнать облако печали с лица любой (ладно, практически любой) красотки одной лишь искренней улыбкой, такое равнодушие было подобно брошенной к ногам перчатке. Конечно, можно хладнокровно пожать плечами и перешагнуть, забыть и Аглаю, и её историю, но… что-то цепляло, царапало, не давало уйти. Словно крошечная заноза поселилась в сердце и с каждым часом, проведённым рядом с этой удивительной дамой, проникала всё глубже. Платон вспомнил, как Яков, во время мальчишеских посиделок накануне венчания, уютно развалившись в глубоком кресле с бокалом, на дне которого плескался коньяк, рассказывал о своей самой первой встрече с Анной, которая чуть не сбила его на своих колёсиках. Мимолётный эпизод отчего-то врезался в память, вызвав, при следующей встрече, неожиданное тепло и какой-то иррациональный мальчишеский восторг. Платон тогда посмеялся, назвав брата романтиком в стальных доспехах следователя, лишь сейчас поняв суть таких вот судьбоносных встреч, способных в считанные даже не минуты, секунды, переменить всю жизнь. Недаром господин Пушкин, коего пафосно величают Солнцем русской поэзии писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» У Платона Платоновича, как и у его братьев, у каждого в свой черёд, тоже наступило такое чудное мгновение, только вот гений чистой красоты добровольно и чистосердечно отрекается от манящего мира любви. Что ж, как говорил отец, умный мужчина не спорит с женщиной, он лишь предугадывает её истинные желания и намерения.
- Вы похожи на полководца, обдумывающего решающее сражение, - с лёгкой иронией заметила Аглая и добавила чуть слышно, - знать бы ещё, с кем именно Вы будете сражаться.
Штольман обиделся:
- К Вашему сведению, сударыня, с дамами я не воюю.
Агентесса пристально посмотрела на своего спутника угольно-чёрными глазами, пытаясь понять, не пытается ли он играть на извечной слабости женской души и кроющемся в глубине сердца стремлении сберечь и защитить, но Платон Платонович был невозмутим, словно мраморная статуя. И так же беспристрастен.
«Дура, не смей его жалеть, - ругала себя Аглая, кусая губы и теребя завязки шляпки так, что они начали опасно трещать, - разве не понятно, что он именно этого и добивается?!»
Увы, сердце было с разумом категорически не согласно, помаявшись ещё немного, агентесса положила дрогнувшую ручку на плечо Платону:
- Прошу прощения, я не хотела Вас обидеть.
Штольман хотел сказать, что цена его прощения – поцелуй, но вспомнил грустную историю Аглаи и широко улыбнулся, уверенно возвращая ладошку дамы на свой локоть:
- Я был бы последним негодяем, если бы посмел обидеться на Вас, мой ангел. Идёмте, нам пора выбирать бокалы.
Мудрец-поэт сказал: «Любовь от тех бежит, кто гонится за нею, а к тем, кто прочь спешит, кидается на шею». Не потребовав ничего в качестве платы за прощение, Платон Платонович получил гораздо больше, чем самый сладостный поцелуй: он заслужил благодарность своей дамы. И восхищение, разумеется. Немного, самую капельку, но ведь даже великий мировой океан начинался с единой капли.
========== Дело № 2.9 ==========
При звоне дверного колокольчика стоящий за прилавком приказчик встрепенулся, словно почуявший добычу сеттер, а при виде привлекательной пары расцвёл лучезарной, с ноткой подобострастности улыбкой и низко поклонился:
- Чем могу служить?
Платон Платонович эффектно обвёл рукой магазин:
- Выбирай, дорогая.
В чёрных глазах барышни сверкнул чуть приметный огонёк насмешки и глубинной тоски по несбыточному, резанувшей сердце Штольмана. Платон, как и его братья, с младых ногтей учился держать под контролем свои мысли и чувства, получалось, конечно, хуже, чем у того же Карла или Якова, которого даже домашние дразнили Сухариком, но не в этом суть, главное, что особой сентиментальностью никто из Штольманов не отличался. А сейчас Платону Платоновичу физически больно было от той тоски, что мелькнула в глазах Аглаи, сразу захотелось подхватить даму на руки, собой заслонить от всех бед и напастей. Штольман представил себе смущение приказчика, ставшего невольным свидетелем опасно балансирующей на грани приличий сцены, гнев, а то и ярость Аглаи и, смущённо хмыкнув, повторил:
- Выбирай, родная.
- Mersi, mon amore, - прощебетала Аглая Николаевна и порхнула к прилавку, словно семнадцатилетняя девчонка, не ведающая никаких печалей и уверенная, что солнце восходит лишь по её желанию.
- Любезнейший, нам нужны самые красивые фужеры!
Улыбка приказчика стала столь сладкой, что у Штольмана даже в горле пересохло и запершило.
- Уверяю Вас, сударыня, у нас Вы найдёте всё, что только пожелаете, бокалы и фужеры на любой вкус и по любому поводу! – приказчик только что сиропом не капал и не мироточил от умиления и благости.
- Нам нужны на свадьбу, - голос Платона прозвучал неожиданно строго и резко, приказчик испуганно вздрогнул, а Аглая удивлённо приподняла бровь, безмолвно интересуясь, какой именно слепень и в какое место ужалил её жениха.
Штольман откашлялся, взял невесту за руку с видимым удовольствием целуя нежные пальчики: