Дубов с тоской подумал, что цыганка, кою он на улице толкнул и вместо извинений пригрозил в камере за мошенство закрыть, была ведьмой и не иначе, как прокляла его тихомолком, а ещё надо непременно улучить момент и в церкву сбегать свечку поставить, ведь матушка-покоенка часто говаривала, что как день начнётся, так он и пройдёт.
- Чего глазами хлопаешь?! – продолжал бушевать почтенный купец. – Веди меня к своему начальству, да незамедлительно!
- Извольте, - Дубов подскочил столь ретиво, словно ему угольев рдеющих под филейную часть сыпанули, поклонился неуклюже, - за мной следуйте, вот сюда, пожалуйста.
Ворча, словно голодный волк, господин Белозеров двинулся следом за городовым, который привёл его в кабинет к Якову Платоновичу Штольману, коий в этот тёплый и неожиданно солнечный для февраля день занимался делом, совсем не подходящим торжеству природы за окном: бумаги разбирал. Ерофей Петрович так стремительно влетел в кабинет, что любовно сложенная стопа бумаг покосилась и с постепенно нарастающим шелестом осела. Яков Платонович досадливо губы поджал, на купца строго посмотрел:
- Штольман, Яков Платонович. Чему обязан визитом?
- Белозеров я, - буркнул купец подходя вплотную к столу следователя и поводя плечами, словно норовистый конь под седлом, - Ерофей Петрович. Дело у меня к Вам спешное и важное, отлагательств не требующее.
Штольман покосился на груду бумаг, вздохнул неприметно и кивнул в сторону кресла для посетителей:
- Присаживайтесь.
- Ой, да оставьте Вы все эти куртуазности, - вспылил Белозеров, взмахом руки сметая ещё одну стопу бумаг, - беда у меня, а Вы расшаркиваетесь, точно мы с Вами на балу встретились.
- Успокойтесь, Ерофей Петрович, - голос Якова Платоновича звякнул сталью, - и толком объясните, что у Вас произошло.
Купец взглянул в холодные, точно воды Невы-реки, глаза следователя, сглотнул, вытер платком вспотевший лоб, плюхнулся в кресло, судорожным движением распутывая шарф, и проворчал:
- Вредительство у меня произошло, самое натуральное, всех моих девок супостат какой-то потравил.
Бровь господина Штольмана выразительно приподнялась, хотя голос оставался ровным и ничем обуревающих следователя эмоций не выдал:
- Вот как? Расскажите подробнее.
- Да кабы я знал, - вздохнул Белозёров, устало обмякая в кресле, - у меня ведь три девицы в дому: дочка, племянница да воспитанница, дочка друга моего давнишнего, коий разорился да с горя пулю себе в лоб пустил. Злая-то молва, понятное дело, Ксеньку моей назвала, да мне-то с того что? Худые слова на вороту не виснут, а шибко длинные языки я и узлом завязать могу, чтобы не болтались.
Яков Платонович понимающе кивнул, он тоже умел осадить болтуна, причём даже не словом, взглядом, а то, что хаять любимую супругу господина Штольмана чревато весьма серьёзными последствиями, поняли через месяц после венчания даже самые бедовые головы Петербурга.
- Так вот, - Ерофей Петрович опять плечами повёл, мысленно костеря так некстати обострившийся прострел, - присмотрел я своим барышням женихов, чтобы, значит, дуростями вредными не увлекались и о всяких там учёностях не задумывались. Девице-то оно что надо? Мужа хорошего, дом справный, балы когда-никогда, подарки там, ну и протчее, любовь, забота, куда же без них. Ласку-то и собака бродячая ценит, девка-то и подавно, хоть мне подчас и кажется, что у собаки разумения-то поболе будет.
Яков красочно представил себе, какую гневную отповедь услышал бы купец от Елизаветы Платоновны, доведись ей сии крамольные речи услышать, как вспыхнули бы гневом голубые глаза Аннушки, и прикусил губу, дабы подавить улыбку.
- Конечно, иногда встречаются и исключения, - продолжал философствовать купец, оседлавший своего любимого конька, - но редко, да и те замужем успокаиваются и выполняют три главных правила замужней дамы: любить, рожать, молчать.
«Любить, рожать, молчать, - мысленно повторил Яков Платонович, опять прикусывая губу, - что и говорить, отличная эпитафия».
Следователь усмехнулся и покачал головой, он никогда не обольщался по поводу девичьего послушания. Сестрица Лизхен с малых лет демонстрировала упорство, которому и первооткрыватели позавидуют, ненаглядная Анна Викторовна тоже особой покорностью не отличалась. Да что там, даже Мария Тимофеевна Миронова, уж на что сторонница прежних взглядов, а и та, коли что ей не по нраву придётся, вскинется и на супруга, коий, конечно, глава семьи и хозяин, но отнюдь не истина в последней инстанции.
Яков Платонович вспомнил свою матушку и то, как она ловко справлялась с пятью сыновьями и одной весьма характерной дочуркой. Ангелочками во плоти дети не были, озорничали как и многие другие. Но при этом всегда твёрдо помнили: гнев папеньки подобен молнии небесной, если сразу не настиг, жить можно, а вот коли матушка осерчает – беда. Сидеть тогда в библиотеке за перепиской Абеляра и Элоизы или на детском бале с девчонками скучать. Или же целую неделю не иметь возможности сопровождать папеньку во время его вечерних прогулок, на коих он охотно рассказывал о великих сыщиках и запутанных делах прошлого. А всего страшнее слёзы, на любимых глазах выступавшие, голос нежный, от обиды дрожащий, руки, устало на колени уроненные.
Штольман тряхнул головой, закрывая воспоминания детства в тайный уголок сердца и сосредоточился на купце. Ерофей Петрович, к счастью, тоже от материй высоких на дела земные перешёл:
- Прошу прощения, я немного отвлёкся. Так вот, женихов для своих барышень я присмотрел весьма достойных, сговорился с ними, на небольшой семейный вечер, специально для знакомства и организованный, пригласил, и что? – Белозеров возмущённо взмахнул руками. – Их отравили!
- Женихов?
- Если бы! Барышень моих. Ума не приложу, как душегуб ухитрился, но все три лежат с грелками на животе, кряхтят и стонут, и если и выходят куда, то только, пардон, до уборной и обратно. Доктор Всеволод Аристархович говорит, что сие есть отравление каким-то там корнем.
- Василисковым, - отозвался Штольман, устремляя взгляд на серую папку, пухлую от бумаг. – Уж не знаю, облегчу ли я вам горе или увеличу негодование, но Ваши барышни - далеко не единственные пострадавшие.
Купец удивлённо моргнул, недоверчиво глядя на следователя:
- Как это, простите?
- А вот так, - чуть развёл руками Яков Платонович, - по городу словно эпидемия прокатилась, несколько девиц слегли.
- Так надо же что-то делать, - заволновался Ерофей Петрович, - а если душегуб, с девками натешившись, на мужчин перейдёт? Я человек деловой, мне времени в хворостях терять недосуг!
- Ищем, - коротко ответил Штольман и выразительно приподнялся, мол, очень любезно с Вашей стороны было зайти, а теперь топайте себе подобру-поздоров пока Вам ускорения не придали.
========== Дело № 1.2 ==========
Выпроводив посетителя, Яков Платонович устало потёр лицо, а потом громко крикнул:
- Дубов!
- Я здесь, Ваше высокоблагородие, - городовой вошёл так поспешно, словно специально под дверью стоял, дожидаясь, когда его позовут.
- Платон Платонович не приходил?
Городовой расплылся в улыбке:
- Прибыл, внизу дожидаются. Я хотел было сразу сообщить, да у Вас посетитель был. Прикажете позвать?
- Непременно, - Штольман открыл папку, в очередной раз перечитывая уже известные сведения о странных отравлениях.
Дверь широко распахнулась, по полу зазвякали шпоры, с коими Платон Платонович расставался лишь отправляясь ко сну.
- Дверь прикрой, - Яков выразительно покосился на брата, никогда не заморачивающегося мелочами вроде открытой двери или косо поставленного кресла.
- Братец боится сквозняков? – белозубо усмехнулся Платон Платонович, бросаясь в кресло для посетителей.
- Не хочу, чтобы нашу беседу слышало всё отделение.
- О, мы будем секретничать, - проказливо улыбнулся Штольман-младший всё-таки выполняя просьбу брата. – И о чём же? Хотя нет, постой, не говори, - небольшая с длинными тонкими пальцами ладонь предостерегающе взметнулась вверх, - тему нашей беседы и я сам угадаю, сие весьма просто. В первую очередь мы обсудим здоровье несравненной Анны Викторовны и наш с ней визит к врачу. Кстати, братец, мог бы и сам свою очаровательную супругу сопроводить, я, знаешь ли, никогда не мечтал узнать, о чём общаются дамы в ожидании приёма.
Яков досадливо поджал губы. Видит Бог, он самолично собирался отвести Аннушку к доктору, но дела служебные самым дерзновенным образом вторглись и смешали его планы, точно игривый котёнок оставленную на столе колоду карт. Платон Платонович заметил, как потяжелел взгляд брата и поспешил его успокоить:
- Поводов для волнений нет ни малейших, успокойся.
- Анна по утрам себя плохо чувствовала, - Штольман поднялся из-за стола, спрятал руки в карманы, скрывая беспокойство.
- В её положении это нормально.
- В её положении? – насторожился Яков Платонович.
- Господи, Яков, вот только не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чём я, - не выдержал Платон, - я себя уже отцом-проповедником в этой теме чувствую! Ты - пятый, юбилейный, кому я сообщаю, что его супруга в деликатном положении, - Платон Платонович быстро пересчитал по пальцам, - ну да, четыре брата, плюс сестрицы ненаглядной муж, пятеро и выходит. Слава Богу, больше у меня родственников нет, а посему никому более нести благую весть не придётся. И вообще, вы, мужья любящие, могли бы и сами со своими жёнами к врачам таскаться, не сваливать на брата сию ответственную миссию.
Яков честно попытался проникнуться раскаянием, но при мысли о том, что у них с Аннушкой будет сын или дочка, крохотный голубоглазый комочек счастья, на губах следователя расцвета лучезарная улыбка.
- О, нет, - простонал Платон Платонович, хватаясь за голову, - ещё один разумный человек превращается прямо на глазах в фанатика семейного очага. Теперь с тобой и не поговорить ни о чём, кроме как пелёнок, режущихся зубиков и молочных кашек.
- Не переживай, тема для беседы у меня всегда найдётся, - жёстко усмехнулся Штольман, скрываясь за привычной маской невозмутимого следователя. – Слышал о покушениях на девиц?
- А то, только я никак в толк взять не могу, кому сие надобно. Все барышни, как на подбор… - Платон развёл руками, - не в укор им будь сказано, обычные. Миловидны, но не более, богаты, но не настолько, чтобы стать серьёзными конкурентками, длина их родословных тоже не уходит в глубину веков, у многих деды-прадеды небольшие лавчонки держали или адвокатской практикой занимались.
- Дочери адвокатов - обворожительные особы, - отозвался Яков Платонович, чьи мысли были целиком и полностью посвящены одной голубоглазой даме, чей папенька весьма успешно занимался адвокатской практикой, добро что с зятем по службе старался не пересекаться.
- Уверяю тебя, Анна Викторовна - исключение из общего пресного фона восторженных девиц, - фыркнул Платон. – Второй такой девушки не найти.
- Второй такой не найти, - эхом откликнулся Штольман и усилием воли заставил себя вернуться к делам служебным. – Нужно поговорить с пострадавшими барышнями.
- Следователю они ничего не скажут.
Яков Платонович поднял на брата серо-зеленые, словно туман над Невой, глаза, чуть дёрнул бровью:
- Я с ними беседовать и не собирался, предоставлю это тебе.
- Помилосердствуй, - Платон Платонович молитвенно сложил ладони, - я же отупею от их щебетания и озверею, отбиваясь от них.
- А ты не отбивайся – деланно-сочувственным тоном посоветовал следователь, прикусывая губу, чтобы не улыбнуться.
- У меня здоровья не хватит всех осчастливить, - огрызнулся Платон, - и стреляться с их родственниками тоже никакого желания нет. Я, знаешь ли, не мечтаю изучить красоты Сибири. Анну Викторовну нужно попросить с ними побеседовать, барышня барышню всегда поймёт.
Яков Платонович нахмурился, ответил резко:
- Это исключено.
- Почему? – искренне удивился Платон.
- Это слишком опасно, - сухо ответил следователь, гоня прочь воспоминания о коварном куафёре из Затонска, чуть не отправившем Анну Викторовну в мир духов.
Платон Платонович кашлянул, не зная как сказать брату, что его супруга, вопреки настоянию доктора, собиралась после приёма не домой, а в полицейское управление. И если бы не случайная встреча с очаровательной Юлией Романовной, пригласившей госпожу Штольман в кондитерскую, пришёл бы Платон к братцу вместе с Анной Викторовной.
Словно услышав, что разговор зашёл о ней, в кабинет впорхнула сияющая, точно весеннее солнышко, Анна.
- Доброе утро, - прощебетала она, озаряя всё вокруг широкой улыбкой.
- Я думал, после врача ты пойдёшь домой, - Яков подошёл к супруге, помогая ей снять модное пальто.
Анна Викторовна удивлённо посмотрела на мужа:
- Зачем? Я прекрасно себя чувствую. И кстати, Юленька мне сказала, что недуг, охвативший сразу нескольких девиц в нашем городе – это отравление. Я думаю, мне стоит побеседовать с…
- Нет, - поспешно, а оттого особенно резко выпалил Штольман. – Ты этим делом заниматься не будешь, это слишком опасно.
Голубые, словно майское небо глаза Аннушки укоризненно посмотрели на мужа, губки обиженно дрогнули:
- Но Яков…
- Довольно, Анна Викторовна, я не намерен устраивать дискуссии по данному вопросу, - Яков Платонович нахмурился, словно ледяной бронёй покрылся.
- Хорошо, Яков Платонович, как скажете, - великосветским тоном ответствовала Анна и кротко опустила глаза, дабы муж не приметил озорных огоньков. Отступать госпожа Штольман была не намерена, но любимому супругу совсем не обязательно об этом знать.
Только вот Яков покладистостью Аннушки не обманулся, слишком часто ему приходилось сталкиваться с её излишней, с точки зрения безопасности, инициативностью. Следователь вздохнул, проклиная в который уже раз отсутствие у себя дара оратора, способного, если сие будет надобно, и течение реки вспять повернуть.
- Аня…
- Яша? – с готовностью откликнулась Анна Викторовна, преданно глядя мужу в лицо.
- Это может быть опасно…
- Для тебя тоже, - охотно поддержала Аннушка.
- Я не хочу тобой рисковать…
- А я тобой, - Анна Викторовна нежно провела прохладной ладошкой по щеке мужа, - я люблю тебя.
Крепость ещё не пала, но уже основательно пошатнулась, оборона дала глубокую трещину.
На упрямство следователь привык отвечать ещё большим упрямством, ехидные выпады и злые насмешки вдребезги разбивались о ледяное спокойствие и невозмутимость, но против нежности и любви орудия не находилось. Под ласковым взором любимых глаз Яков Платонович плавился, точно сугроб под солнышком, мягкая улыбка безошибочно проникала в самое сердце, а нежные слова выбивали почву из-под ног. Разум подчинялся велению сердца и не находил сей полон унизительным или неприятным.
- Это может быть опасно, - опять повторил Яков, обнимая жену и прижимая её к себе.
- Ни капельки, если мы будем вместе, - проворковала Аннушка, уютно кладя голову на грудь мужа.
«Как называется мужчина, нашедший своё место в жизни? Подкаблучник», - хмыкнул Платон Платонович, но старая армейская шутка привычного отрезвления не принесла.
Бравый вояка, очаровательный сердцеед, давно потерявший счёт своим победам, внезапно почувствовал себя одиноким и обделённым. Да, у него была отличная семья, где каждый не задумываясь встанет за него горой, у него замечательные лихие друзья, охотно разделяющие и жар схватки, и хмель пирушки, и нудные часы гауптвахты, он никогда не знал у дам отказа, но при этом рядом с самой блистательной красоткой неизменно посматривал по сторонам в поисках новой, пока ещё недоступной вершины. Ни одна барышня не смогла пленить его полностью, ни одна не могла похвастаться тем, что сумела удержать его больше, чем на месяц.
Платон Платонович гордился своей независимостью пред женскими чарами, но рядом с Яковом и Анной невольно всё чаще задавался вопросом: а может, ни одна красотка просто не любила его по-настоящему? Анну Викторовну не отпугнули ни холодность Якова (всё-таки прозвище Сухарик ему до сих пор очень даже подходит), ни наличие соперницы (а Нина Аркадьевна - дама весьма эффектная была и отступать не привыкла), ни сводящая с ума разлука, во время коей от Штольмана не было никаких известий. Даже его ядовитая насмешливость в самом начале знакомства и скептицизм не отпугнули барышню, даже скрытая, а потому особенно болезненная ревность.