========== Пролог ==========
Лондонский Тауэр, 1557 год.
Опустилась ночь. С наступлением темноты вековая твердыня, некогда служившая резиденцией первых королей, а ныне олицетворяющая железную и беспощадную руку правосудия, выглядела ещё более зловеще. С внешней стороны Тауэр казался мертвой громадиной, но за неприступными каменными стенами кипела жизнь. Томились в одиночных камерах узники, кричали и извивались в пыточных застенках преступники и невинно осужденные, коридоры патрулировали гвардейцы в форменных красных мундирах и скользили чёрными тенями церковные сановники.
Стенания и проклятия, эхом доносившееся со всех сторон, давно уже стали частью повседневной жизни обитателей столичной тюрьмы. Звуки, следы и запахи чужих мучений пропитали каждый уголок Тауэра, и на них уже просто не обращали внимания.
Высокий, худощавый мужчина с ещё не старым, но уже расчерченным морщинами лицом шёл по узкому коридору в сопровождении коменданта Джона Бриджеса [1] и двух королевских гвардейцев. Черное одеяние с глухим вырезом и проглядывающим из-под него белым воротником, говорило о принадлежности его владельца к церковному сословию. Скудное освещение не позволяло определить точный возраст посетителя — на вид ему можно было дать как сорок, так и шестьдесят. Но в Тауэре его хорошо знали, он был здесь частым гостем. Добрый и мягкосердечный по натуре комендант Джон Бриджес почти не скрывал своей неприязни к визитеру, но, конечно, не смел говорить об этом в открытую. «Серый человек», так называли посетителя за глаза — кожа его была землисто-серого цвета, губы бледными и тонкими, а маленькие, глубоко посаженные глаза, смотрели на мир холодно и жестко.
Делегаты свернули в узкий коридор, спустились по винтовой лестнице, затем снова двинулись по коридору и остановились у одной из дверей с висячим замком.
Комендант долго возился с ключами, и всё это время Серый Человек терпеливо ждал, однако, в лице его сквозило раздражение. Он прекрасно знал, как относится к нему Бриджес, но чужое мнение его не волновало. Он был уверен, что исполняет великую миссию, возложенную на него Господом и доброй королевой Марией. Всё остальное неважно.
Но, как ни старался Бриджес растянуть время, как ни болела его душа, остановить сановника было не в его власти. Последний оборот ключа открыл замок, и комендант толкнул дверь. По правилам ему следовало пропустить гостя вперёд, но он пренебрег субординацией и сам шагнул в помещение.
В камере было холодно, несмотря на отсутствие нормальных окон – из щелей пробирался сквозняк, капала с потолка вода, пахло гнилой соломой, пóтом и человеческими испражнениями. За годы службы эта смесь запахов стала для Бриджеса частью обыденности, но он так и не смог к ней привыкнуть. Посетитель же, казалось, не замечал её вовсе. Вряд ли ему нравилось лицезреть мучения и смерть — Джон не был уверен, что для Серого Человека вообще существуют понятия «нравится – не нравится».
Сочувствующий взгляд коменданта упал на трех заключённых, сидящих прямо на полу, спина к спине — двух мужчин и одну женщину, точнее, молодую девушку, хотя сейчас, не зная всех фактов, определить пол и возраст узников было невозможно. Стриженные наголо, в грязно-серых рубахах, обессиленные, они безвольно ждали своей участи и смирились с ней. «Нет ничего проще, чем попасть в Тауэр, и ничего сложнее, чем выйти оттуда», говаривали в народе.
Звук открывшейся двери ненадолго привел заключенных в чувство, возвращая к реальности. Пленники вяло зашевелились и инстинктивно попятились к стене, хотя на сей раз пытать их никто не собирался. В этом уже не было нужды.
— Заблудшие души… — Серый Человек остановился в паре футов от узников и прискорбно покачал головой. Руки при этом он держал за спиной.
Женщина подняла голову и затуманенным взглядом посмотрела на вошедшего. Сердце коменданта сжалось при виде ее грязного, избитого личика, но вместе с тем он невольно восхищался её мужеством.
— Знаете ли вы, зачем я здесь? — спросил Серый Человек.
Пленница закрыла глаза, и визитер удовлетворенно кивнул. Он понял, что это означало «да».
— Я пришёл огласить постановление, касающееся вас, мисс Слеттери. Вас и ваших подельников.
Женщина закашлялась и посмотрела на него удивительно ясным взглядом.
— Я всё поняла, милорд, — хрипло отозвалась она, — можете не утруждать себя продолжением.
Если бы в силах коменданта было спасти это хрупкое создание, он сделал бы всё возможное, но, увы — участь юной Джейн Слеттери была предрешена. Он помнил, какой её привезли сюда — её блестящие золотые волосы, сияющую здоровьем кожу и хрупкие ухоженные ручки. И что осталось от всего этого? Несчастное искалеченное тело, вывернутые суставы и сломанные кости. Но даже сейчас дух этой девочки не был сломлен — юная Джейн смело глядела в глаза собственной смерти.
— У вас есть какие-то просьбы, заявления, пожелания? — бесстрастным голосом поинтересовался Серый Человек.
— Скажите моим жене и детям, что я люблю их, — прохрипел второй заключенный.
Третий не мог сказать ничего — бедолаге отрезали язык.
Серый Человек кивнул и перевел взгляд на Джейн. Она закашлялась.
— Молю Господа, чтобы он направил нашу Королеву на путь Истинной Веры, — одними губами прошептала она, — я же с радостью отдам свою жизнь на костре.
Сановник посмотрел на неё так, словно хотел ударить. На памяти Бриджеса это был первый раз, когда он проявил эмоции. «А вот поделом тебе, старый чёрт!», думал комендант, наблюдая, как искривляется лицо посетителя.
— С радостью, говорите? — переспросил Серый Человек. — Вы думаете, что примите смерть достойно? — усмехнулся он.
— Вы не услышите моих криков.
— Услышу, — равнодушно ответил он, взяв себя в руки, — хотя они мне и не нужны.
Серый Человек был прав — на костре кричали даже самые стойкие. И следующим утром, на рассвете, когда весеннее солнце ещё не поднялось над стенами Тауэра, Джейн Слеттери и ещё двое протестантов окончили свои жизни, привязанные к одному столбу. Их провезли на телеге, связанных, как овец на убой. Выстроившиеся по обеим сторонам люди провожали их громкими выкриками, по большей части сочувствующими, вопреки ожиданиям королевы и её советников.
На эшафот бедняг пришлось буквально тащить, ибо двигаться самостоятельно они были уже не в силах. Минувшей ночью прошёл дождь, и заготовленный для костра хворост промок, что означало ещё более жестокие муки. Комендант хорошо помнил, что лично дал распоряжение убрать вязанки под крышу, но этого не сделали.
Юная Джейн держалась до последнего — дрожа от холода, терзающего израненную кожу, она, тем не менее, стояла с гордо поднятой головой, и лишь когда языки пламени коснулись её босых ног, насквозь прокусила губу, но всё равно не закричала. Мужества её, однако, хватило ненадолго. Джон Бриджесс не присутствовал на казни, но слышал мучительные вопли и чувствовал тошнотворный запах горящей плоти, пробирающийся в комнату даже сквозь запертые ставни. Всю свою жизнь комендант был истовым католиком, но в тот день от всей души пожелал смерти той, по чьей воле в стране вновь вспыхнул пожар религиозной войны.
Комментарий к Пролог
[1] Мне стоило довольно больших усилий отыскать имя реального коменданта Тауэра в годы правления Марии I, но я все же сделала это :)
========== Глава 1. От греха подальше ==========
Из приоткрытого окна тянуло зябким ноябрьским холодком, тонкие, расшитые занавеси подрагивали от ветра, и мягко шелестели бумаги на подоконнике. Лондон жил своей жизнью, его звуки и запахи сливались в одно. Вонь сточных канав, терпкий аромат чьих-то дорогих, но безвкусных духов, хлюпанье грязи под колёсами экипажа, ругань торговца дрянным элем, и ещё сотни других звуков и запахов окутывали душным коконом. В низко повисшем сером небе уже маячила бледно-рыжая полоса рассвета. Начинался новый день. Эхо пушечного залпа, извещающее о том, что очередная казнь состоялась, ударило по вискам.
— Это только начало. Дальше будет хуже, ты и сама это знаешь.
Тётушка Эбигейл стояла в дверном проёме, я чувствовала запах розовой воды и слышала её дыхание, но не хотела оборачиваться. Судорожно сглотнула, чтобы не выдать слёз, хотя это бесполезно, она прекрасно знала, каково мне.
— Ты должна радоваться, что Джейн не назвала наших имён.
Платье Эбигейл мягко зашелестело, подошвы домашних туфель скользнули по каменному полу. Она подошла и опустила руку мне на плечо. В этом жесте не было сострадания или сожаления — тётушка лишь соблюдала формальности, ибо привыкла всё делать так, как должнó. Как обещала перед смертью своему брату, моему отцу. «Любить и заботиться до конца своих дней». С любовью как-то не вышло, а о заботе у Эбигейл своё представление.
— Она мертва. — Я сказала это больше самой себе в тщетной попытке смириться с неизбежным.
— Да, мертва, — сухо повторила Эбигейл. — Но мы-то живы, и слава Господу. — Она обвела взглядом комнату. — Впрочем, если бы сюда нагрянули люди королевы, они бы всё равно ничего не нашли.
Ещё бы! Эбигейл выбросила и сожгла все протестантские книги в тот день, когда было объявлено о смерти короля Эдуарда, ибо знала, что последует за всем этим. Теперь в нашем доме снова висели на стенах католические распятия, по воскресеньям мы исправно посещали мессы и соблюдали все римские обряды.
— Ты ведь понимаешь, что это значит? — Эбигейл опустилась в кресло и, не сводя с меня глаз, грациозным жестом пригласила занять место напротив.
Мне не осталось ничего другого, кроме как подчиниться.
— Твой брак с Джорджем невозможен.
Я знала, что Эбигейл это скажет. Откровенно говоря, он никогда мне не нравился. Но ещё больше меня тяготило пребывание в доме родственницы, да и её саму, как нетрудно догадаться, тоже. Справедливости ради стоит отметить, что она всегда относилась ко мне не хуже, чем к родному сыну, и в детстве я практически ни в чём не знала нужды. До тех пор, пока Эбигейл не развеяла по ветру те деньги, что остались мне в наследство.
— Но вы же не станете возражать, если я нанесу им визит?
Эбигейл посмотрела на меня как умалишённую.
— Элизабет! — воскликнула она, и её тонкие ноздри раздулись от гнева. — Его сестру только что сожгли на костре, как еретичку! Ты хоть понимаешь, что это значит?
— Я понимаю, что Джордж и миссис Слеттери убиты горем. А я, как-никак, пока ещё его невеста. Леди Кэтрин всегда была добра ко мне.
А ещё Джейн была моей хорошей приятельницей. Верной, добросердечной, но слишком упрямой, чтобы я могла убедить её отказаться от своих убеждений хотя бы внешне и уберечь себя от ужасной участи.
— Ты хочешь закончить, как она? — спросила Эбигейл, глядя мне в глаза. — На костре? Утащив за собой меня и Томаса? И, кстати, — будто бы невзначай добавила она, — твоя помолвка с Джорджем официально расторгнута ещё месяц назад. Прости, надо было сказать тебе раньше. — Никакого сожаления в её голосе, однако, не слышалось.
На мгновение мне показалось, что я ослышалась. То есть, как это расторгнута? Всё это время я приходила в дом Слеттери, проводила время с Джорджем, не подозревая о том, что уже не являюсь его невестой. Все, в том числе и его семья, знали, но молчали?
Меня захлестнул гнев. Какого чёрта Эбигейл крутит мною, как хочет, не удосужившись хотя бы поставить в известность?
— Не кажется ли вам, что это уже слишком? — я вскочила с кресла в попытке обуздать ярость. — Сперва вы потратили все мои деньги, выдали замуж за старика, а после его смерти снова принялись тратить то, что принадлежит мне по праву?
— Я заботилась о тебе! — закричала Эбигейл, теряя терпение. — О твоем будущем! И сейчас забочусь! — её моложавое, с тонкими чертами лицо нервно подрагивало.
— Заботились? — криво усмехнулась я. — И каким же образом, позвольте спросить? Тем, что оставили меня без гроша, не забывая при этом напоминать, как много для меня делаете?
Я понимала, что зашла слишком далеко и надо остановиться, пока не поздно, но уже не могла. Смерть Джейн, гибельное финансовое положение и крушение последней надежды уехать из этого дома добили меня окончательно.
— Смею напомнить тебе, дорогая племянница, что эти деньги уходили в том числе и на твоё содержание, — отчеканила Эбигейл, из последних сил сдерживая гнев. — Да и потом… ты ведь не любишь Джорджа. И никогда не любила. Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне? Я совсем тебя не узнаю.
Конечно, она не узнавала. Эбигейл привыкла к беспрекословному подчинению с моей стороны — я никогда не спорила с ней и уж тем более не смела дерзить. Но у всего в мире, как известно, есть свой предел. В том числе и у моего терпения. И дело даже не в деньгах. Точнее, не только в них.
— Я благодарна вам за всё, что вы для меня сделали, тётушка, но…
— Присядь, Элизабет.
Эбигейл подозвала служанку и велела девушке налить два бокала вина. В нашем доме не заведено пить с утра пораньше, но разговор, судя по всему, будет не из лёгких. Хотя в тот момент я не могла думать ни о чём другом, кроме как о судьбе бедной Джейн. О том, как пламя терзает её тело, как лопается её кожа и горит плоть. Мне казалось, что я чувствую удушающий запах паленого мяса. К глазам снова подступили слёзы. Бедная Джейн.
— Я знаю, каково тебе, — Эбигейл взяла мою руку, — знаю, что ты чувствуешь, и потому не сержусь. Но и ты должна понимать, — её голос сделался серьёзен, — что теперь любое общение с семьей Слеттери несёт нам угрозу. Я предвидела такой итог, и потому заранее расторгла твою помолвку с Джорджем. Ты сделала всё, чтобы уберечь Джейн от беды, но она была слишком глупа и упряма. А ты умна, я знаю это.
Меня всегда дико раздражала её привычка ходить вокруг да около, но сейчас это было просто невыносимо.
— Что вы хотите?
— Прежде всего, чтобы ты как следует отдохнула. Ступай в свою комнату, а я велю служанке принести тебе успокаивающий настой. И не спорь, — жёстко сказала она, прежде чем, я успела возразить. — Выспись, и мы обо всём поговорим.
Спорить с ней у меня не было сил, ни желания. Нужно ли говорить, что уснуть мне так и не удалось? Стоило закрыть глаза, как я видела корчующуюся в огне Джейн. Мы не были близки, но за пять месяцев нашего знакомства я успела к ней привязаться. И пусть порой меня раздражала её фанатичная привязанность протестантской вере, это никогда не стояло между нами. Но, неужели, она действительно не понимала, к чему идёт? Не думала о том, какие муки ждут её в Тауэре, и в каком положении после её казни окажутся мать и брат? Неудивительно, что Эбигейл расторгла помолвку, хотя, признаться, я, как бы подло это ни звучало, сама не решилась бы связать с Джорджем свою судьбу.
Однако, сорванная помолвка означала, что мне придётся остаться в доме Эбигейл на неопределённый срок. Тётя права, я никогда не любила Джорджа, но, не случись этой беды, он стал бы хорошим мужем, а мне не пришлось бы без конца слушать тётушкины жалобы.
Хотя, её тоже можно понять. Мои родители, которых я никогда не знала, были достойными людьми, но слишком рано ушли из жизни. Матушку унесла в могилу потница, когда мне не было и года, а отец безвестно сгинул во Франции ещё при короле Генрихе. У меня почти не осталось чётких воспоминаний о папе, лишь смутные обрывки, что никак не сложатся в единый образ. Я помню деревянную лошадь, которую он подарил мне на Рождество; запах его одежды; фиалки у пруда, где мы однажды гуляли; и то, как блестел на солнце его мушкет в день, когда он уезжал на войну. Я помню все эти детали, но не помню его самого — и сколько бы ни смотрела на портрет в своём медальоне, не нахожу в нём знакомых черт.
Так я и попала в дом тётушки Эбигейл. Не скажу, что она плохо ко мне относилась, но и душевной близости между нами так и не возникло. Моё воспитание и содержание было для неё скорее тягостной необходимостью, нежели зовом сердца. От отца мне досталось неплохое наследство, но, однако, в финансовых делах Эбигейл ничего не смыслила, и очень скоро мы остались почти банкротами. Когда дело едва не дошло до продажи фамильных драгоценностей, я приглянулась барону Рочфорду, старше меня на сорок три года. Эбигейл, конечно, не могла упустить такой шанс.