Барон был стар и болен, порой невыносимо капризным, как это часто бывает в преклонном возрасте, но в целом относился ко мне с теплотой, и даже больше как к дочери, нежели жене. Мои супружеские обязанности в большинстве своем сводились к присмотру за фактически немощным человеком. Спустя два года он тихо и без мучений отошёл в мир иной. Сохранив добрые отношения с его детьми от двух первых браков, я получила полагающиеся мне по договору деньги, и вновь вернулась под крышу тётиного дома в Патни. Будь у меня такая возможность, я приобрела бы собственный дом и зажила самостоятельной жизнью, но, увы, на такую роскошь моего наследства не хватало. Зато за это время, как выяснилось, тётушка набрала долгов, а кузен проигрался в карты, едва не доведя семью до полного разорения. Первым моим желанием было послать нерадивого братца ко всем чертям, но Томми, находясь в пьяном угаре, грозился свести счёты с жизнью, стоя в гостиной с отцовским мушкетом у виска, и одному лишь Богу ведомо, чем бы это кончилось.
— Я всё отдам, Бесси, — клялся Томас, стоя на коленях и целуя мне руки — отдам до последнего пенни, да не сойти мне с места, если я совру!
Стоит ли говорить, что земля не разверзлась под его ногами, и, вскоре этот толстый, неповоротливый увалень взялся за старое?
…Настали долгие безрадостные дни. Денег катастрофически не хватало, и лишь благодушием юного короля Эдуарда мы худо-бедно оставались на плаву. Тогда ещё было возможно оставаться при дворе, хотя и слепой видел, что слабый болезненный монарх долго не протянет. И когда в возрасте пятнадцати лет Эдуард последовал за отцом, началось то, чего боялась вся страна.
Юная Джейн Грей провела на троне всего девять дней, затем ещё год томилась в тюрьме, пока новая королева не решилась отправить шестнадцатилетнюю девочку на плаху. Над страной вновь раскинулось знамя католической Церкви.
Супруг Марии, король Филипп привёл с собой несколько тысяч испанцев, заполонивших Лондон подобно крысам. Гордые и надменные, они расхаживали по улицам, устанавливая свои порядки, что в конечном итоге привело к кровавым стычкам и последующими за ними расправами над протестантами. Взошли на костер Томас Кранмер и Хью Латимер, сложил голову на плахе Эдвард Сеймур… С маниакальной тщательностью Мария разрушала все, что создал её отец, король Генрих, когда-то также вытравивший под корень католическую веру, заменив её англиканской.
Оставаться при дворе, на глазах у фанатичной королевы и её советников, было равносильно самоубийству. Да и двор нынче стал не то, что прежде. Балы и рыцарские турниры почти не устраивались, роскошь и блеск сменились жёстким аскетизмом, и Уайтхолл застыл в тревожном напряжении. Казна пуста, в стране разруха и вот-вот вспыхнет восстание, на площадях полыхают костры, а на улицах, в тавернах и постоялых дворах не прекращаются стычки с испанцами.
В таких обстоятельствах лучше держаться подальше от двора, и, как бы ни относилась я к тёте Эбигейл, она была права, когда убедила нас покинуть королевский дворец.
…Я лежала с открытыми глазами, разглядывая балдахин над кроватью, но сон не шел. Джейн не была моей близкой подругой, но она понимала меня и всегда относилась с добротой. Бедные Джордж и миссис Слеттери — плевать на запрет Эбигейл, завтра же нанесу им визит. И всё-таки она явно что-то недоговаривала. И я понимала, что, кажется, знаю, что именно.
В очередной раз перевернулась на бок и закрыла глаза. Нужно попытаться уснуть, иначе голова разорвётся от мыслей. Утренние новости вкупе с нахлынувшими воспоминаниями сводили с ума. Я привыкла быть сильной и просчитывать всё на два хода вперёд, прежде, чем сделать шаг, но сейчас мне хотелось запереться в спальне, свернуться калачиком и снова стать маленькой девочкой. Чтобы папа был жив, целовал перед сном и дарил деревянные игрушки.
В какой-то момент усталость взяла своё, и я забылась глубоким сном, а когда открыла глаза, за окнами уже сгущались сумерки — стало быть, проспала весь день. Рядом с кроватью, на тумбочке, тускло коптила масляная лампа, оставленная служанкой, а в кресле лежало её рукоделие. Голова гудела, мышцы затекли, и вместо привычной бодрости, которую должен приносить сон, я чувствовала лишь ещё большую усталость.
— Мисс Элизабет, — дверь открылась, и в комнату зашла Мэгги с подносом, — проснулись, наконец. Вот, — она поставила поднос на тумбочку, — Боб приготовил ягнёнка в меду и тушёную репу. Пальчики оближешь!
Я никогда не страдала отсутствием аппетита, но сейчас одно лишь упоминание еды вызвало тошноту. Мэгги смотрела на меня с осуждением, качала головой и почти подсовывала под нос тарелку.
— Надо есть, мисс Элизабет, — строго сказала она. — Голодом себя заморить хотите? И так прозрачная, как русалка, того и гляди ветром унесёт.
Понимая, что она не успокоится, пока я не съем хотя бы половину того, что лежит на подносе, взяла тарелку и прибор. Наш повар Боб настоящий кудесник — одна из тётушкиных подруг даже пыталась переманить его себе, после чего Эбигейл, больше не звала её к нам в дом, но в тот день я была физически не в силах оценить плоды его стараний. Послушно забрасывала в рот куски, жевала, но не чувствовала вкуса.
— Мужчинам нравится, когда у женщины хороший аппетит, — философски заметила Мэгги. — В Нортумберленде говорят, что если жена хорошо ест, значит, родит сильного и крепкого наследника.
— Но мы-то не в Нортумберленде, — сказала я. — И, слава Богу.
Мэгги опустила глаза, и спешно попыталась увести разговор в другое русло повседневной болтовней, чем и выдала себя с потрохами.
— Мэгги, — строго сказала я, откладывая тарелку, — а ну-ка, посмотри мне в глаза.
Девушка виновато подняла голову.
— С чего это ты заговорила про Нортумберленд?
Я точно помнила, как несколько дней назад Эбигейл тоже болтала что-то о северном графстве, будто бы невзначай, но тогда пропустила это мимо ушей. Смутная догадка ещё не успела обрести форму, когда в спальню зашла тётушка. Мэгги было достаточно одного её короткого взгляда, чтобы всё понять и выйти из комнаты, оставив нас наедине.
Эбигейл закрыла дверь, плавно, точно кошка, подошла к кровати и присела на край. Мягко улыбнулась и взяла меня за руку. Она очень хотела показаться заботливой, но эта несвойственная ласка вызвала прямо противоположную реакцию.
— Я надеюсь, ты хоть немного отдохнула, — с той же заискивающей улыбкой сказала Эбигейл, поглаживая мою ладонь.
— Почему Мэгги говорила о Нортумберленде? — спросила я напрямую.
В отличие от служанки Эбигейл посмотрела мне в глаза.
— Потому, что скоро тебе предстоит туда отправиться, — спокойно ответила она. — Ты ведь так хотела уехать, — последнюю фразу тётушка произнесла почти с откровенной издёвкой.
Неясные домыслы, наконец, сложились в чёткую картинку. Эбигейл было совсем не обязательно продолжать, чтобы я всё поняла.
— Ты когда-нибудь слышала о Стенсбери из Фитфилд-Холла? — спросила она.
Стенсбери… Что-то знакомое. Хотя по большому счёту эта фамилия мне ни о чём мне не говорила — возможно, когда-то я слышала её при дворе, но точно сказать не могла.
— Вы нашли ещё одного богатого вдовца, дышащего на ладан? — я изо всех сил старалась, чтобы голос звучал спокойно, но получилось откровенно плохо. — Надеюсь, ему меньше восьмидесяти лет, а во рту остался хотя бы один зуб.
— Твой сарказм сейчас совершенно не уместен, Элизабет, — тётушка обиженно вздёрнула острый нос. — Но я рада, что ты воспринимаешь это как должное.
Эбигейл скверно разбиралась в людях, и уж тем более, не умела читать по лицам, хотя сама была убеждена в обратном. Я не воспринимала это как должное. Просто моя усталая, измотанная голова в тот момент ещё плохо соображает. Но одно было совершенно ясно — в скором времени мне вновь предстоит идти под венец.
Тётушка истолковала моё молчание на свой лад, и потому с энтузиазмом продолжила
— Ричард Стенсбери — виконт, — последнее она произнесла таким голосом, что здесь уместнее было бы слово «король». — Он владеет старинным имением и тремя сотнями акров земли впридачу.
Стенсбери, Стенсбери… Уж не тот ли, чьего отца отправили на эшафот ещё при короле Генрихе, а за три года до этого уличили в связи с женой собственного брата? Вот только я ничего не знаю о его сыне.
— Да, конечно, его отец был распутником и мятежником, но Ричард, говорят, совсем не похож на него.
На совести Эбигейл было много грехов, но она дорожила репутацией семьи и ни за что не отдала бы меня замуж за того, чьё имя покрыто позором.
— Я не стану выгонять тебя силой, но подумай сама, Элизабет: мы на грани разорения, в Лондоне каждый день полыхают костры, а тебе надо устраивать собственную жизнь. Я не могу и дальше содержать тебя, — тихо сказала она.
— Кто он такой? Чем живёт и какой у него нрав?
— Ему тридцать лет, он вдовец, и у него есть дочь, — отчеканила она, словно читала «Отче Наш», — живёт уединенно, в столице не бывает. А что же до характера… Я слышала, он довольно нелюдим, но не жесток и… — тётушка выдержала паузу, — говорят, весьма недурен собой. А, впрочем, что я тебе тут рассказываю… Вот, держи, — она протянула мне серебряный медальон на потемневшей цепочке. — Это прислала его кузина. Открой.
Внутри оказался портрет. Слишком маленький, чтобы разглядеть черты, да и художник, что писал его, судя по всему, не обладал особым талантом. И, честно говоря, выглядел этот Стенсбери… не очень. Впрочем, и моего первого супруга сложно было назвать эталоном красоты.
— А если я откажусь?
— Ты не откажешься, — Эбигейл посмотрела мне в глаза.
И она была права. Чёрт возьми, тысячу раз права.
— А что думает на этот счёт сам виконт?
— Думаю, ему всё равно. Но его дочери нужна мать, а Фитфилд-Холлу хозяйка. Его кузина, да хранит Господь эту женщину, взялась устроить ваш брак.
Иными словами, с самим Стенсбери Эбигейл так и не общалась. Собственно, в этом нет ничего удивительного — каждый второй союз заключается по такому сценарию. В таком важном вопросе, как объединение двух семей и их имущества, нет места любви. И, идя к алтарю с престарелым бароном, я не чувствовала себя несчастной, как, впрочем, и счастливой. Быть может, это далось мне так легко потому, что я ничего не знала о любви — во всяком случае, не более того, о чем писали в книгах. Но благородные рыцари и прекрасные дамы существуют лишь на страницах романов, а в реальной жизни все решают деньги и земли.
— Когда будет готов наш брачный контракт?
Эбигейл довольно улыбнулась.
— Он уже готов. Стряпчий Стенсбери доставил его на прошлой неделе. Тебе осталось лишь прочитать и подписать.
Интересно, как давно она затеяла это мероприятие? Но еще более занимательный вопрос — зачем виконту, судя по всему располагающему если не большим, то, как минимум приличным состоянием, брать в жену разорившуюся вдову?
Ответ нашелся быстро. Со слов тетушки семья виконта с недавних пор попала под пристальное внимание властей — полгода назад кузен Ричарда был обвинен в ереси, доставлен в Тауэр и вскоре казнен. И в такой ситуации брак с доброй католичкой помог бы существенно снизить риски.
— Я много лет знакома с Маргарет, его сестрой, — сказала Эбигейл за ужином. — Она достойная женщина.
— Однако, замуж мне предстоит выйти не за нее, — не удержалась я, но тетушка пропустила это мимо ушей.
— Ты уже изучила договор? — спросила она. — По-моему, условия вполне приемлемые.
— Я бы сказала, они даже слишком хороши. Но если он так рвется вступить в брак, нет ли опасности, что его тоже в скором времени собираются арестовать?
— Нортумберленд находится далеко, — успокоила Эбигейл, — а кузен Ричарда жил в Лондоне. Ну, так как? Что мне сообщить Маргарет?
В столовой повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в камине да храпом старой собаки.
— Что я согласна.
========== Глава 2. Добро пожаловать ==========
Все формальности были улажены за две недели. Эбигейл, так и не раскололась, когда именно она начала подготовку к этому мероприятию, но, то с какой быстротой все решилось, наталкивало на определенного рода мысли. Через три дня после нашего разговора из Нортумберленда пришло еще одно письмо — Маргарет писала, что приготовления к свадьбе уже начались, и это лишь убедило меня в том, что Эбигейл с самого начала знала, что я соглашусь.
По большому счету меня мало что связывало с Лондоном, а все детали будущего союза были четко прописаны в брачном контракте. Из личной прислуги у меня была только Мэгги, и я предложила ей отправиться со мной. Родственников у девушки не осталось, приданого тоже не было, а потому она с легкостью согласилась. Эбигейл даже не скрывала, что довольна таким раскладом — деньги заканчивались, и платить Мэгги жалованье с каждым месяцем становилось все труднее.
Доставить нас в Нортумберленд поручили дальнему родственнику со стороны матери, приходившегося мне, кажется, троюродным дядей. Все дорожные расходы, как и полагается в таких случаях взял на себя виконт Стенсбери. На те пять фунтов, что прислала Маргарет, купили провизии, лекарств и наняли карету с охраной.
Вещей у меня было немного, в основном те, что пошили еще года три назад, когда финансовое состояние еще позволяло баловать себя нарядами, да несколько платьев оставшихся от матери. Справедливости ради стоит отметить, что все они были добротного качества, ибо тогда мы еще жили при дворе, что само по себе обязывало выглядеть соответствующе. Все украшения поместились в две шкатулки среднего размера, самое же любимое — жемчужную подвеску, подаренную бабке самóй Анной Болейн, я носила практически не снимая и считала своим талисманом. Таким образом, все движимое имущество, которым я располагала, поместилось в пять сундуков — по нынешним меркам скромно почти до неприличия.
Оставляя тетушкин дом, я не испытывала ни тоски, ни сожаления, ровно как и не стыдилась этого — в конце концов, мы обе в какой-то мере испытывали облегчение. В путь двинулись ранним утром, Мэгги, уже полностью одетая, разбудила меня в половине пятого, принесла завтрак и помогла умыться.
Сидя в полутьме на кровати, я зябко ежилась от осеннего холодка, пробравшегося в комнату, даже сквозь запертые ставни. Поленья в камине почти догорели и уже не давали никакого тепла. Билл постарался на славу, очевидно, желая приготовить мне напоследок нечто особенно вкусное, но даже любимый омлет с вяленым мясом и нежнейшая булочка с медом не могли развеять тревогу. Я так жаждала покинуть дом Эбигейл, но страшилась будущего — что за человек этот Стенсбери? Будет ли он добр или жесток ко мне? Как примет меня его дочь и, как, в конце концов, сложится дальнейшая жизнь?
Минут через двадцать заглянула Мэгги и, убедившись, что я съела достаточно, помогла одеться и собрать волосы.
— Ничего, ничего… В дороге поспите, — говорила она, пока я отчаянно зевала.
Странное это было состояние — и волновалась и спать хотела.
Прощание было недолгим. Эбигейл и Томас по очереди коротко обняли меня на прощание, пожелав доброго пути и взяв обещание написать, как только доберусь. Билл, воспользовавшись моментом, передал сопровождающим еще несколько бутылок вина, свиной окорок и пять буханок хлеба. Все это не поместилось в багажное отделение и еду пришлось размещать в самом экипаже. Тепло попрощавшись со слугами, я села в карету. Махнула рукой…и задернула шторку. Уезжать, так уезжать.
Возница пришпорил лошадь, и мы тронулись в путь.
— Ну, вот и все Мэгги, — улыбнулась я, глядя в лицо компаньонки, тонувшее в темноте, — здравствуй, новая жизнь.
Колеса проваливались в дорожные выбоины, с хрустом ломали тонкий лед в замерзших лужах, и, кутаясь в шаль, я очень хотела выглянуть в окно, но что-то мешало мне это сделать. Чуткая Мэгги, видя мое состояние, протянула мне бокал подогретого вина.
— Спасибо, Мэг.
Теплый напиток мягко обволакивал нутро, и понемногу отгонял беспокойство. Усталость взяла свое, и я провалилась в сон еще до того, как экипаж выехал из городских ворот.
***
Казалось, мы ехали уже целую вечность. Последние несколько дней пейзаж за окном кареты почти не менялся — размытый от нескончаемых дождей тракт, жухлая трава, мертво припавшая к земле, да голые деревья, простирающие облезлые ветви к низкому серому небу. Иногда на пути нам попадались деревушки с одинаковыми, как на подбор лачугами и бедно одетыми, замызганными крестьянами.