В круглом холле несли дежурство трое гвардейцев. На Гуннара они уставились так, будто он встал с погребального костра. Он привалился к стене спиной, переводя сбившееся дыхание, и потребовал:
— Отведите меня в мою спальню.
— Его высочеству нужны носилки, — попытался возразить старший.
— Его высочеству нужно в свою спальню, — с придушенной ненавистью повторил Гуннар. — Приведите двоих из резерва, пусть проводят меня.
Гвардейцы переглянулись, старший, помедлив, кивнул, и один из двоих помоложе скрылся в каком-то коридоре, чтобы спустя короткое время вернуться с подмогой в лице десятника.
— Его высочеству лучше вернуться в постель, — проникновенно начал тот. — Утром его…
Гуннар махнул рукой, отодрал себя от стены и двинулся вдоль неё, то и дело наваливаясь на неё плечом, чтобы справиться с накатывающим волнами головокружением. За спиной у него десятник прошипел какое-то ругательство, забухали тяжёлые шаги, и мгновение спустя его подхватили под локти с обеих сторон. Отлично. А то он и дороги-то к своим покоям толком не знал.
Его довели… вернее, почтительно доволокли до самой кровати, и он с чувством невероятного облегчения рухнул на неё. После коридора, ярко освещённого лампами через каждые пять-шесть шагов, в спальне было почти темно, только слабо светился шар, наполненный водой, в которой плавали жутковатые пучеглазые создания. На день их полагалось укрывать плотной тканью, потому что они боялись солнца, а ночью они светились сами и заставляли мерцать воду в стеклянном шаре.
— Помочь его высочеству раздеться? — неуверенно предложил один из гвардейцев, тускло блестящий пластинами брони в этом слабом, призрачном свете. Гуннар прямо-таки услышал его мысли: «Надо было вообще помалкивать, да ведь пожалуется, что его тут бросили одного и даже не спросили, нужна ли помощь».
— Не надо, идите. Спасибо, — помедлив, добавил он.
Выражения лиц он разобрать не мог — и, наверное, к лучшему. Дождавшись, когда стражники уйдут, Гуннар нога об ногу содрал сапоги (зашнурованы они были кое-как, только чтобы не потерять их по дороге, и потому их удалось стянуть, хотя шнуровка опасно потрескивала), а с одеждой даже связываться не стал.
«Вот и всё, — подумал он. — Больше я никому ничего не должен».
========== Глава седьмая, в которой немного говорится об обязанностях особ королевской крови ==========
— Ты заболел, да? — На Дамианову кровать плюхнулась упитанная тушка, а мгновение спустя Цинния торжественно выложила на дядину подушку увесистую пачку разномастных конвертов — от самодельных из дешёвой, грубой и серой бумаги до расписанных модными рисовальщиками из лавки того иллодца, который приехал в Ксанту, чтобы продать себя какому-нибудь скоробогачику, а в результате завёл лавочку с пафосными конвертами, письмовниками, стихами о любви, как готовыми, так и на заказ, и вообще всем тем, что позволяло иным аристократам, а пуще того — богатым суконщикам и бакалейщикам считать себя культурными людьми. Приглашения, Бездна их поглоти. Опять сезон бракосочетаний надвигается на бедного ненаследного принца.
— Да, — сказал Дамиан, отодвигаясь подальше от племянницы, чтобы она как-нибудь нечаянно не свалилась, вертясь и ёрзая, на его пострадавшую… часть тела. — У меня был приступ глупости.
Цинния хихикнула и тут же сообщила:
— А у бабушки Элины тоже был приступ. Только настоящий.
— Опять? — неприятно поразился Дамиан. — Так скоро?
— Ага. И целитель Астий сказал деду, что он её убивает.
— Это просто такое выражение, — заверил её Дамиан, хотя сам хмуриться не перестал. — А тебе говорили, что подслушивать некрасиво?
— Некрасиво попадаться, — парировало невинное дитя. — Тогда всем неудобно: и кто подслушивал, и кого подслушивали. А если не попадаться, тогда это данные разведки, вот.
— Это тебе, я так понимаю, дедушка Димитриос сказал? — усмехнулся Дамиан.
Внучка не только Великого кесаря, но и верховного маршала энергично кивнула и похвасталась:
— А ещё он сказал, что сам будет учить меня драться на мечах, вот! У Маркела с Гелом будет свой учитель, а меня дед станет учить.
Дамиан неопределённо хмыкнул. Отец и Юстиниан были категорически против, но Стратос громыхнул: «Я же не стану делать из девчонки скетскую наёмницу. Пусть просто поучится защищаться, чтобы, случись чего, сумела дожить до помощи Тёмных. Мия вон у меня из арбалета стреляет получше половины моих дармоедов, а поглядишь на неё — так бабёнка ничего тяжелее вышивальной иглы отродясь в руках не держала». Дамиан очень сомневался в том, что Артемия умеет вышивать, но на скетскую наёмницу невестка и впрямь совершенно не была похожа. Тут он, пожалуй, с маршалом был согласен: умение хотя бы продержаться до прибытия охраны никому ещё не вредило. А Циннии совершенно точно не мешало заняться чем-нибудь подвижным — и детскую пухлость пора сгонять, и скипидар, кипящий в одном месте, следовало направить на что-то полезное.
— Он сказал, — с потрохами выдала деда Цинния, — что Серпентам давно пора было вспомнить, с чего начинался Виссант, и породниться с теми, кто сделал его нынешним. — Вряд ли она как следует поняла эту фразу, но память у девчонки была отменная, и воспроизвела сказанное она наверняка дословно.
М-да, и не поспоришь ведь. Матушка как-то лет пять-шесть назад обмолвилась, что союз со Стратосами убережёт наследника престола от заговорщиков получше всякой тайной службы: пока Димитриос Стратос командует виссантскими войсками, ни один заговорщик не получит даже части этих войск, чтобы захватить тиару, которую рано или поздно наденет внук маршала Стратоса. И если кто-то считает заслуженного вояку недалёким солдафоном, то пусть посмотрит, как ловко его якобы простоватая и не особенно умная дочь уклоняется от любых попыток впутать её в чужие интриги. Кое-кто считал Артемию Стратос похотливой дурой, ничего с детства не знавшей и поныне знать не желающей, кроме казармы. Дамиан же полагал, что его невестка — женщина осторожная и дальновидная. Через её спальню, при отсутствии официального любовника, промаршировала вся дворцовая стража, от капитанов до флейтистов? Пф-ф, она даже имён никогда не спрашивает, и все милости, полученные её любовниками — золотая монетка, чтобы выпили за её здоровье или купили своим подружкам какой-нибудь подарочек. Все эти крепкие молодцы в блестящих кирасах — это же просто потребности тела…
А вот о потребностях тела он явно вспомнил зря, потому что это несчастное выражение потянуло за собой воспоминание о неумеренно бурной ночи и совершенно феерическом пробуждении. Когда оказалось, что дорогой супруг уполз с брачного ложа, не дожидаясь носилок. Как только сил хватило? Дамиан был уверен, что после ночных подвигов Гуннар проснётся только к вечеру. Он честно сказать, даже испугался ночью: сперва — за себя, потом — за нордландца. За себя, как оказалось — зря, потому что этот осенний лось не только не порвал ненавистного супруга, но даже умудрился ни одного синяка не оставить. Так что валялся в постели Дамиан больше затем, чтобы отдохнуть денёк после всех этих забот и проблем с бракосочетанием и последовавших за ним неприятностей — что отец, что старший братец поводом для безделья считали исключительно недомогание, вот младший принц и недомогал по мере сил.
— Ты меня не слушаешь! — укорила его Цинния.
— К бабушке тебя не пустили, зато тётя Ланта отвела тебя в канцелярию и велела выбрать из ящика две дюжины конвертов. Любых, какие тебе понравятся, но ты просто отсчитала две дюжины.
Цинния недоверчиво посмотрела на него.
— Ты меня не слушал, — убеждённо сказала она. — Думал о своём. А мои слова повторил точь-в точь. Научишь? Я так на уроках делать буду.
— И зря. Наставников надо слушать внимательно. Вдруг они скажут что-то очень важное, а ты прохлопаешь своими розовыми ушками.
— Что-то важное они по косточкам разберут и десять раз повторить заставят, — резонно возразила она. — А ты возьмёшь меня с собой к кому-нибудь на бракосочетание? Недалеко от Ксанты, конечно? Далеко меня не отпустят.
— Мне туда ещё дорогого супруга тащить, — пробормотал Дамиан. — Трёхликий, что же я такого плохого сделал, что меня при жизни так карают?
— А давай, я буду с ним учить столовые приборы, — предложила добрая девочка Цинния. — Он же гордый, не захочет, чтобы над ним смеялись. А я будто бы сама буду их зубрить, а его попрошу меня проверять? Ему пока вставать нельзя, а всё лежать и лежать скучно, тут я и приду, потому что отцу с матушкой некогда, бабушка болеет, тебе приглашения эти разбирать… Давай?
— Давай попробуем, — согласился он. — А я пока схожу бабушку проведать. Не нравится мне, что у неё так быстро новый приступ случился. Эй, кто там! Горячую ванну и что-нибудь лёгкое перекусить!
Королева Элина и в юности не могла похвастаться крепким здоровьем, а после рождения Дамиана её личный целитель предупредил Теодориха, что в следующий раз ему придётся выбирать между матерью и младенцем, и никакие жрицы Тёмного Лика не помогут. Чужая жизнь может поддержать силы умирающего до тех пор, пока сам он не справится с раной или болезнью, но у её величества не будет на это сил, даже если пустить под нож целую каторжную тюрьму. А ребёнок, родившийся у настолько ослабленной женщины, всю жизнь будет хилым, и вообще целитель не даёт никаких гарантий, что он не родится уродом, калекой или слабоумным.
Королю не были нужны ни дети-уроды, ни мачеха для здоровых детей. Разумеется, найти хоть вторую, хоть пятую жену Великому кесарю не стоило бы никакого труда, но новая королева наверняка возненавидела бы сыновей от предыдущего брака за то, что у её-то детей никаких прав на тиару не будет, пока живы отпрыски покойной предшественницы. А Теодорих детей своих любил и подобных проблем им не желал. Так что он легко уступил просьбе своей супруги никогда более не навещать её в опочивальне, полагая, что его там с успехом заменит какой-нибудь женоподобный красавчик. Ничего подобного — плотская любовь внушала болезненной королеве такое отвращение, что она полностью посвятила себя любви духовной. Общение с супругом свелось у неё к официальным церемониям, где она стоически присутствовала, несмотря на мигрени и дурноту, а на обычных балах и приёмах она не появлялась вовсе, став настоящей затворницей, принимающей у себя почти исключительно жриц и послушниц.
Дамиану в последнее время казалось, что она и их-то с Юстинианом видит неохотно. Это было… обидно. Глупо, по-детски, но обидно. Они-то её продолжали любить, хотя Дамиану всё меньше нравилась одержимость матери духовными книгами и обрядами.
Выглядела она гораздо лучше, чем он боялся — после прошлого приступа он застал её лежащей в постели и такой бледной и холодной, словно это у неё выпустили кровь из жил, а не у очередного душегуба. В этот раз она сидела в кресле, хоть и была закутана в скетскую пуховую шаль, и лицо, хвала Трёхликому, не выглядело бескровным. Только круги темнели под глазами, да пальцы показались Дамиану ледяными, когда он взял их, чтобы поцеловать. Он попытался отогреть их в ладонях, но мать досадливо отняла руку, и Дамиана опять уколола детская обида, что прикосновения родного сына ей неприятны.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ещё года два назад, — со слабой улыбкой ответила она, — я ждала, что, когда ваш отец передаст тиару Тину, а сам останется его советником, я смогу уйти в обитель серых сестёр. Теперь я понимаю, что не доживу до этого дня.
— Матушка!
Она слабо отмахнулась от его возмущённого восклицания.
— А ты как, Мин? Мне сказали, что вы наконец подтвердили брак с нордландским принцем.
— Да, матушка.
— И чем ты думаешь теперь занять своего супруга?
— Занять? — Дамиан чуть усмехнулся. — Нас ждёт весьма насыщенная осень, матушка. Думаю, мне следует набрать побольше приглашений на семейные торжества по всему Виссанту, чтобы Гуннар увидел не только столицу.
— Это хорошо, — кивнула королева. — А то я слышала пока что разговоры только про библиотеку. Так и хотелось послать мальчику ещё и канвы с пяльцами и моток цветного шёлка.
— Канву и шёлк? — удивился Дамиан.
— В дополнение к книгам по истории и землеописанию Виссанта, — усмехнулась мать. — О нашем славном прошлом и блистательном настоящем. И учебник этикета для лавочников, мечтающих выдать дочерей с хорошим приданым за знатных, но небогатых женихов. В самый раз для того, кто в пятнадцать лет возглавил отцовских егерей, или как это в Нордланде называется?
Дамиан нахмурился. Посадить супруга за пяльцы он, разумеется, в мыслях не имел, но чем плоха история Виссанта? И при чём тут походы Гуннара на разбойников и троллей?
— Я не понимаю, — сказал он.
— А ты подумай, — с горькой улыбкой посоветовала она. — Если не хочешь всю жизнь прожить с человеком, который тебя ненавидит. Может быть, Трёхликий будет милостив к тебе, и ты поймёшь.
***
Гуннар проспал весь день и проснулся аккурат на закате — в самое дурацкое время. Голова налилась мутной тяжестью, во рту словно кошки нагадили, и сам он весь был вялый и потный. Сиделки его больше не стерегли, как ни странно, так что он подумал: наверное, тётка с жуткими, нечеловеческими глазами отказалась выхаживать настолько дурного раненого. Благодарение Предвечным за это.
Он заставил себя сесть и содрать промокшие от липкого пота тряпки. Вода в ванну, сколько он помнил, лилась из посеребрённой трубы, так что можно было не звать служанок с вёдрами. Её только грели, похоже, заранее, но Гуннар и не собирался отмокать в горячей воде: холодной здешнюю воду могли считать только те, кто никогда не обливался колодезной, и нордландец добрых четверть часа плескался под струёй, бегущей и бегущей из трубы. «Хоть что-то хорошее имеется в этом проклятом Виссанте», — подумал он, энергично растираясь полотенцем. После такого купания даже есть захотелось всерьёз, а не сухариков с бульоном.
Но когда он вышел из ванной, завернувшись в пушистое петельчатое полотно, вместо ужина его ждал дорогой супруг собственной помятой персоной. По крайней мере в кресле он сидел он полубоком, и Гуннару стало неловко за свою ночную несдержанность. Понятно, что принц сам напоил его той дрянью, но это всё же не было поводом драть виссантца, словно голодный пардус.
— Больно? — с неожиданно прорвавшимся сочувствием спросил Гуннар. — Простите.
Супруг посмотрел на него с таким изумлением, что просить прощения сразу расхотелось. Понятно, кто же ждёт извинений от северного дикаря?
— Терпимо, — чуть помедлив, ответил Дамиан. — Бывало и хуже. В юности я нарвался на банду дезертиров — решил удрать от охраны, дурак, — и хотя сумел продержаться до того момента, когда охранники меня всё-таки нашли, потрепали меня здорово. Да и в этот раз я сам виноват в своём… недомогании. Так что прощения просить вам совершенно не за что. Вы сможете сидеть за столом? Я тут приказал подать ужин на двоих, но если вам тяжело, можно перейти в спальню.
— Давайте здесь, — буркнул Гуннар, оскорблённый небрежением к его подвигу терпимости и великодушия. — Все бока уже отлежал.
Дамиан, хвала Предвечным, ничего не сказал о том, почему его супруг был вынужден столько времени отлёживать бока.
— Согласно обычаю, эту ночь мы должны провести вместе теперь уже в вашей постели, — проговорил он, пока всё та же не в меру бойкая девица расставляла на столе тарелки и раскладывала приборы, словно забыв о том, что нордландский принц их игнорирует. — Не вскидывайтесь так, я просто лягу к вам под бочок и просплю там до утра. Я не храплю, не лягаюсь и не складываю ноги на лежащего рядом, не беспокойтесь.
— Счастлив это слышать, — проворчал Гуннар.
— А пока мы ужинаем, я вам расскажу кое-что о своих обязанностях, — продолжил Дамиан, небрежным взмахом руки отсылая служанку прочь. Та надулась, но с настоящим, не варварским принцем спорить не посмела.
— Не знаю, что вы читали и слышали о Виссанте, — проговорил он, с удивительной для его титула ловкостью разложив по тарелкам маленьких птичек, зажаренных целиком до золотистой корочки. — Возможно, вы знаете о том, что королевская власть в нашей семье передаётся исключительно старшему сыну старшего сына и далее. Если с моим отцом и братом, храни Трёхликий, что-то случится, Великим кесарем станет Маркел, будь ему хоть семь лет. Я буду только его регентом… и не могу сказать, чтобы меня это печалило. С очень, очень давних пор старший сын — правая рука короля. Та, что держит плеть, а то и меч. Младший сын — рука левая, со сладким пирогом, потому что люди должны не только бояться своих правителей, но и любить их. Поэтому младший принц, не наследник трона, открывает все праздники, объявляет амнистии, посещает торжества своих подданных.